Испытание временем

Между тем Министерство здравоохранения, не дождавшись, когда ученый развяжется с делами, направило в тайгу микробиологов, подчинив отряд паразитологов главе экспедиции. В короткое время микробиологи набрели на след виновника болезни. Они растерли некоторое количество клещей в кашицу, ввели ее мышам и заполучили яркую картину энцефалита.

Паразитологи лишь один раз удачно повторили этот опыт. Вновь заразить зверька им не удалось. Весной следующего года ученый наконец оставил Ленинград и отправился с отрядом в тайгу. С собой он привез киноаппарат и неутомимую жажду трудиться. Он устал от переписки и организационных хлопот, от бесконечных запросов и ответов. Так устал, что, казалось, не радовали даже посылки с «букашками», как их окрестили на почте. Понадобился год, чтобы установить, какие именно клещи и как передают заразное начало человеку.

Тут начинается нечто такое, о чем не хотелось бы вспоминать. В научных журналах появились две версии того, что произошло в тайге. Микробиологи претендовали на честь открытия переносчика энцефалита, а паразитологи настаивали на том, что первенство бесспорно принадлежит им. Спор из специальной печати перенесли на страницы газеты, и вот что ученый-паразитолог по этому поводу мне писал:

«…В «Медицинском работнике» появилась пространная статья о профессоре-микробиологе. В ней сказано ни более и ни менее, что все проблемы клещевого энцефалита были им разрешены впервые за три с половиной месяца работы 1937 года. «Концепция» о клещах как переносчиках уже претворяется в установленный факт. Аппетит приходит и нарастает со временем, и вот автора, который сам писал лишь о вероятном значении клещей, его учреждение, всячески стремящееся возвеличиться по всем трем существующим в природе измерениям, теперь прославляет его в лице своих прислужников как «установившего» значение клещей, мне же бросают в лицо сорвавшееся с языка обвинение, что надо относиться друг к другу «по-советски». Причем ими целомудренно замалчивается факт открытия клещевого вируса моей группой в самом начале работ 1937 года. А вышеупомянутое лицо все желает подмять под себя, игнорируя и факты и действительность».

Дальше в письме следовало нечто имеющее прямое отношение ко мне:

«Я готовлю особое номерное издание вашей книги и надеюсь, что вы его одобрите, но это займет много времени, и в лучшем случае я сделаю его к концу года, а может быть лишь к весне».

Что это означало, я не скоро узнал.

Год спустя, в декабре 1947 года, почтенный академик, между прочим, советует мне в письме:

«При случае вам следовало бы отметить, что в экспедиции микробиологов я лично не участвовал, но там был целый мой отряд, тогда как микробиологи рассчитывали получить одного только помощника и подмять его под себя…»

Скорбная история, увы, затянулась. Однажды герой моей книги меня навестил и показал письмо противника. Словно между учеными в прошлом не было недоразумения и в том, что произошло, виноват я один, профессор, награждая меня не совсем лестными эпитетами, требовал запретить мне приписывать заслуги микробиологов паразитологам.

— Я показал это вам для проформы, — сказал он, — ничего в книге изменять нельзя. Уж если вносить изменения, то совершенно в другом плане.

Легко было ему отделаться, мне это несчастное событие запомнилось на всю жизнь. Микробиолог умер и не простил мне моего кажущегося проступка.

Книга, посвященная ученому-паразитологу, понравилась ему, и тем не менее в какой-то мере раздражала. Предисловие директора Всесоюзного института экспериментальной медицины, действительного члена Академии медицинских наук, и лестные замечания его по адресу ученого и автора были, несомненно, приятны, но в книге, посвященной его научной деятельности, очень скупо было сказано о нем самом. В течение ряда лет ученый устно и письменно призывал меня к благоразумию.

«…С точки зрения техники построения сюжета, — писал он мне в одном из своих писем, — я явился неудобным для автора объектом, поэтому получилось то… что обо мне написано недостаточно. (Я привожу вашу формулу приблизительно.) Ранее вы мне ответили прямо, что я не сделал ничего дельного, о чем можно было бы писать. Поэтому я явился скорее «фоном» развития деятельности моих сотрудников…»

Несмотря на это, мы сохранили с ним добрые отношения. Он написал весьма лестное для меня предисловие к книге «Пути, которые мы избираем», с интересом пополнял свою библиотеку моими книгами, изданными в нашей стране и за рубежом, и навсегда сохранил надежду, что я в очередном переиздании напишу больше о нем. Убедившись в моей непреклонности восполнять биографию неважными подробностями из его жизни, ученый решил это сделать без меня. В один прекрасный день я получил по почте ящик, обитый бордовым коленкором, и в нем толстую, объемистую книгу, переплетенную кожей, с тисненным золотом названием моей книги. По размерам эта книга превосходила мою в несколько раз. Я не без удивления раскрыл послание и увидел свое произведение заново переизданным весьма своеобразным манером. Мои двести восемьдесят четыре страницы были вклеены в такое же количество плотных листов бумаги и восполнены комментариями биографического характера, не вошедшими в мое издание. Помимо того, книга обогатилась большим числом фотографий самого ученого в детстве и позже, в юные годы, с родителями, в кругу своих сотрудников и вне его. Это издание, составленное в пяти экземплярах, было направлено мне, двум академиям и высшему военному ведомству. Мне оно должно было служить наглядным упреком и напоминанием, что ошибку исправить не поздно.

И до того и после ко мне продолжали поступать любезные письма ученого с неожиданной вкладкой и указанием, на какую страницу последующего издания этот новый материал следует включить. Так я узнавал, что академик побывал в Индии и выступал в Дели. Следовало описание городов, исторических мест и впечатления от Всеиндийского научного конгресса.

Мне было также сообщено о приятном путешествии в Париж в дни международного чествования великого Пастера. Из письма я узнал, что в аудитории Ришелье в Сорбонне он прочел лекцию на тему «Наука на службе родины».

Последняя вкладка в письме была посвящена удивительной поездке по великим просторам Азии, семи месяцам неустанных путешествий и трудам, которые будут запечатлены в книге объемом в шестьсот страниц.

Мою непреклонность академик решил наказать и привел замысел в исполнение.

Свыше года я в содружестве с режиссером киностудии трудился над сценарием о подвигах паразитологов. В нем рассказывалось то же самое, что и в моей книге, но действующие лица не были подлинными. Этого было достаточно, чтобы ученый отказался визировать текст и подтвердить его достоверность.

— Вы что же затеяли, — сердился ученый, — приписать наши заслуги выдуманным персонажам?

Кинокартина не была осуществлена.

Почему же все-таки книга, написанная мною, выдержавшая десять изданий, никогда автором восполнена не была? Так ли бесплодны были эти годы для главного действующего лица?

Этого сказать нельзя. В несколько лет трудами сотрудников и доброхотных помощников была обследована вся Средняя Азия — область, равная по площади Германии и Франции, изучены все уголки гористой и труднодоступной страны. Успешны были те годы и для самого ученого. Совместно с помощником он открыл клеща — переносчика возвратного тифа. Членистоногий враг, как выяснилось, сохранял спирохету в продолжение всей жизни. Эта эпопея завершилась в 1939 году. Ничего нового с тех пор ученый, увы, представить не мог.

Имя исследователя не блекло, в свет выходило большое число сборников и монографий, учебников и популярных книжечек на самые разнообразные темы, порой далеко отстоящие от паразитологической науки. Брошюры, посвященные природе, поэзии и биографиям ученых, были слабыми компиляциями, написанными наспех, насыщены не слишком удачными стихами ученых минувшего и нынешнего веков. Не очень красят эту книгу о творчестве ученых одиннадцать страниц беспомощных стихов профессора Филатова. Стоило ли маститому ученому заниматься компиляцией стихов, в большинстве не увидевших свет?

Вряд ли следовало почтенному академику тратить силы и труд на коллекционирование всего, что под руку попадало. Наряду с насекомыми, тушками зверьков и птиц у него накапливались и хранились продовольственные карточки времен революции, пасхальные меню за четверть века, нарисованные некогда его рукой, деньги и документы всевозможных правительств времен семнадцатого — двадцатых годов, трудовые карточки, удостоверения с резолюциями на получение «трудового обеда», различные курьезы и факты, забавные истории из далекого и недавнего прошлого.