Испытание выживанием

«Вспомни прошлое, где ты была счастлива», — пронеслись в голове слова Томаса.

Травяная баня, шарообразное кресло, заснеженный пейзаж и тишина унесли меня в давно забытые воспоминания.

Мне пятнадцать. Ему шестнадцать. Он рассказал мне глупую шутку про маму-кенгуру, у которой чешется карман и она ругает сидящего внутри детеныша, чтобы он перестал грызть печенье в постели. Он смеется больше, чем я. Но я понимаю его состояние. Он нервничает. Он хочет мне кое-что сказать, но все тянет время в нерешительности. А я просто наслаждаюсь его смехом.

— Пойдем сегодня в кинозал? Будут показывать фильм про международную космическую станцию, — предлагает он.

— Конечно! — соглашаюсь я, в основном из-за того, что мы всегда садимся на задние ряды кресел и целуемся.

На Желяве прилюдная демонстрация нежностей запрещена ради сохранения жесткой дисциплины, поэтому молодежь выкручивается вот такими старыми, как мир, способами. Мы стоим с ним в коридоре между инженерными блоками, где меньше всего любопытных глаз. Инженера — люди безумные. Они больше дружат с механизмами и компьютерами, нежели общаются с живыми людьми.

Он сжимает мою ладонь своими накачанными ручищами, по-другому я их не назову. Он только два месяца назад закончил общую военную подготовку и теперь стал новобранцем и не простым! А новобранцем отрядов специального назначения! Это была его мечта с детства! Он много трудился ради этой чести, и я безумно им горжусь!

Он снова пытается мне что-то сказать, но слова застревают в горле. Я завожу прядь каштановых волос ему за ухо, таким образом добавляю ему сил. Так смешно! Грозному военному тяжело даются слова!

— Тесса, я все хочу тебе сказать, — начал он.

Я делаю вид, что внимаю сосредоточенно.

— У меня неплохие результаты на службе, и мне позволили встать в очередь на отдельные казармы, — наконец, произнес он.

Я хоть и была готова к чему-то подобному, но сердце все равно упало в пятки.

— Сказали, что примерно к началу лета освободится комната.

Я улыбалась, как дурочка. Отдельные казармы на Желяве в простонародье называют супружескими. У нас тут нет обязанности вступать в официальный брак, хотя некоторые до сих пор устраивают небольшие семейные посиделки за ужином типа свадьбы. В основном же все происходит проще. Как раз вот так, как это происходит сейчас.

— Ты будешь жить со мной? — наконец, он делает мне предложение, которое я жду от него уже восемь лет.

Глупо, конечно, но еще девочкой я представляла, что выйду за него замуж. И вот теперь настал черед и для моих детских мечтаний воплотиться в жизнь. Я едва верю в то, что все это происходит в реальности.

— Я спросил у Томаса, он дал добро!

Он говорит так, словно не оставляет мне попыток отказать. Я смеюсь.

— Ты даже спросил благословения у моего брата, как же я могу отказать тебе?

— Значит, ты согласна? — его глаза светятся надеждой, которую я не могу обмануть.

Мое сердце, как и моя душа, тянется к нему, и если бы не он встал в очередь на супружескую казарму, то это сделала бы я.

— Согласна!

Мы обнимаемся. Он целует меня крепко и долго, обхватывая мое лицо своими мозолистыми ручищами, как мне всегда и нравилось.

— Я люблю тебя! — говорит он и светится счастьем.

Были бы мы лампочками, то перегорели бы от счастья.

— И я люблю тебя, Калеб.

Мы снова целуемся. Эйфория от предстоящей совместной жизни заполняет каждый миллиметр пространства между нами, словно электризуя его с силой нашей любви. Она кажется нам вечной, потому что такое светлое чувство не может быть смертным.

— Поверить не могу, что тебе так быстро дали разрешение! — удивляюсь я.

— У меня отличные успехи по службе, и мой куратор замолвил за меня слово.

Сердце наливается теплотой, когда я осознаю, что все это он делает ради меня.

— А когда они пробили твое имя по базе, то стали довольны вдвойне!

Я, конечно, еще не закончила общую научную подготовку, но в списке будущих выпускников я была первая по всем предметам, и меня ждали с распростертыми объятиями все отделы. Но я уже сделала свой выбор. Я пойду по стопам мамы — в отдел вирусологии. Взращенные моими родителями семена продолжат их долг.

— Значит, меньше чем через год мы начнем жить вместе? — подытожила я, не в силах побороть самодовольную улыбку.

Калеб поднес мою ладонь к губам и поцеловал.

В следующую секунду коридоры заполнила пронзительная сирена, оглушающая так, что собственных мыслей не слышно. Мы с Калебом переглянулись.

— Что это? — спросила я, чувствуя, что сигнал мне не знаком.

У нас существует разные виды сигнализации на каждый чрезвычайный случай: пожар, обвал, срочное объявление. Эту же сирену — два коротких-один длинный гудок — я не слышала никогда.

Калеб нахмурился, словно не верил собственным догадкам. Но спустя минуту все же озвучил их:

— Это сигнал прорыва базы!

Калеб тут же сменил маску милого бойфренда на лицо серьезного солдата.

— Прорыв базы? — удивилась я.

Желява — неприступная крепость. В самом деле, как можно прорваться в место, закопанное под десятью метрами почвы?

Но по явному беспокойству Калеба я поняла, что он нисколько не сомневается в своих предположениях. А я и подавно жизнь на кон поставлю, но доверюсь ему. Он схватил мою ладонь и сжал так сильно, словно уже знал, что нам предстоит жестокое испытание разлукой длиною в жизнь.

— Не отходи от меня ни на шаг! — резко бросил он, а потом взглянул на меня суровым взглядом и добавил, — не отпускай мою руку!

— Никогда! — пообещала я.

И мы начали свой роковой забег, который в итоге привел нас туда, где мы находимся сейчас. Я лежу в гостинице посреди гор и превращаюсь в монстра. Калеб оплакивает мою смерть на Желяве в объятиях моей лучшей подруги.

Ни одному из данных в тот день обещаний не суждено было сбыться.

Как бы мы ни планировали, но меньше чем через год мы не стали жить вместе. Я вышла из медицинского блока полностью уничтоженной, обновленной, перешитой, как компьютер после ремонта. У меня сгорел жесткий диск, и я ничего не помнила. Потеря Томаса, болезненные травмы от ожогов сделали из меня ожесточенного уродца, чье сердце горело пламенем мести. Я ненавидела мир. Ненавидела людей. Ненавидела зараженных. Я была охвачена лишь одни желанием — излить свою ярость огнем, причинять боль и уничтожить заразу, что уничтожила мою жизнь.