Испытание

Так хорошо и знакомо было дома. Все было попрежнему, и казалось, что идущие где-то далеко кровавые сражения совершенно не тронули их семью...

ГЛАВА IX

Сирены воздушной тревоги завыли в десять часов. Противный звук, повторенный тысячами репродукторов, моментально вымел из домов и улиц всех, кому не положено принимать удар неприятельских бомбардировщиков.

Рамодан позвонил Богдану — машина была выслана и ему нужно было явиться на завод. Богдан отвел жену в бомбоубежище, приспособленное из обычного подвала в их доме. Подвал заблаговременно укреплен был добавочным креплением — стойками из толстого бруса, подпиравшими бетонированный потолок, устроены запасные выходы и наружные полуокна, отдушины зашиты досками и заложены мешками с песком. По стенам и между стекол поставлены топчаны, у входа в беспорядке свалены ломы, кирки, лопаты и топоры. Когда Богдан устраивал мать и Алешу, дежурный в фуражке речного пароходства с белым чехлом громогласно объявил всем, что если «навредит бомба» и подвал завалится, пострадавшим надлежит «откапываться на волю» вот этим инструментом. Заявление дежурного, сделанное в угрожающих и довольно похоронных тонах, нагнало на многих женщин страх, и они менее жизнерадостно начали присматриваться к подвалу, ощупывать брусья, поглядывать на серый потолок и перешептываться. В подвал со смехом спустились несколько молодых людей в белых брюках и рубашках-апаш. Дежурный пожурил их за смех и заявил, что «ежели упадет на их объект больше бомб, чем полагается», он вызовет их для поддержки. Пришли несколько старушек, принесших с собой подушки, хлеб, огурцы и воду в бутылках. Казалось, они всю жизнь прятались в бомбоубежищах — настолько предусмотрительно деловитым было их поведение. На топчан к семейству Дубенко подсел молодой паренек без фуражки и пояса, в форме техника-интенданта. Он, не глядя ни на кого, немного стесняясь, уместил рядом с собой миловидную блондинку. Ее знал Дубенко, она работала в каком-то тресте, жила в их доме повыше этажом, и при встречах с Богданом бросала на него зовущие взгляды. Техник-интендант, очевидно, пришел к ней в гости, но, будучи захвачен тревогой, должен был спуститься в подвал. Он сидел, схватившись за щеку, явно симулируя сильную зубную боль, — ему не хотелось лезть на крышу для борьбы с зажигательными бомбами в этом, чужом ему, доме. Девушка вызывающе оглядела Богдана. Богдан, часто замечавший на себе откровенные взгляды женщин, сегодня расценил это по-особому: жизнь шла, и никто не мог остановить ее непреложных законов. Он приветливо кивнул блондинке, как знакомой, и она, покраснев до корней волос, невнятно прошептала: «Здравствуйте, товарищ Дубенко».

— Береги себя, — сказала ему на прощанье Валя.

— Не волнуйтесь, — успокоил Богдан.

Ему не хотелось оставлять семью, но его ждали на заводе. Мать сидела, наружно спокойная, и держала на руках заснувшую внучку. Алеша прикорнул возле бабушки. Танюша волновалась, но старалась не проявлять своего волнения. В этом она походила на мать.

Дубенко поднялся по каменной и сырой лестнице и вышел во двор. На постах стояли дежурные с противогазами, брезентовыми перчатками, с сосредоточенными и серьезными лицами. Дежурный, служащий речного флота, снял с фуражки белый чехол и засунул его в карман. Все смотрели на небо, по которому плыли редкие кучки облаков, мигали звезды и где-то далеко вспыхивали и гасли холодные искры — стреляли орудия зенитных батарей, расположенных за чертой города. Отдаленный гул долетел уже до слуха. Это было начало большой и мужественной борьбы так называемых мирных жителей города с воздушными нападениями противника. Люди, стоявшие возле темных стен и глядевшие в небо, люди, стоявшие на черных крышах, охватившие обеими руками дымовые трубы, девушки санитарки, прикорнувшие с носилками в подъездах, отныне вступали непосредственно в войну и пока еще не сознавали этого. Всем казалось, что вот-вот прозвучит отбой и, потягиваясь от усталости, ночной сырости, они разойдутся по домам, чтобы утром бежать на настоящую работу...

Дубенко вышел из ворот, машины не было. Он посмотрел на часы. С момента объявления тревоги прошло всего десять минут. Орудийная стрельба приближалась. Вступали новые батареи, разбросанные по всему городу и по окраинам. Резкие звуки зенитных орудий и разрывы снарядов не прекращались. Дубенко прислушался и уловил приближающийся гул мотора. Его опытное ухо определили по звуку шум хорошо работающих многосильных моторов. На город шли «юнкерсы».

Зенитные батареи покрыли небо клубчатыми разрывами снарядов и вспышками. Огонь велся в несколько наслоений. Казалось, совершенно невозможно пробраться сквозь этот огненный вихрь. Но моторы неумолимо гудели. Вспыхнули лучи прожекторов. Рассекая темноту, они впились в небо и принялись шарить в каждой тучке. Лучи сходились и по-двое-трое бежали по небу, потом гасли и снова вспыхивали в разных местах. Невдалеке, с крыши дома, закашляла автоматическая пушка. И, наконец, в воздух, навстречу усиливающемуся гулу моторов, полетели трассирующие пули, оставляя красный пунктирный след, заработали пулеметы. Раздался свист, точно взмах гигантского стального хлыста, затем грохот и вспыхнул яркий корончатый смерч, рванувшийся кверху. Богдана рвануло и сшибло с ног взрывной волной огромной силы, продувшей всю улицу. Он упал на тротуар. Со звоном, похожим на выстрелы, лопнули стекла, и осколки понеслись вниз, как пули. Богдан инстинктивно прикрыл лицо ладонями и, немного оглушенный, поднялся на ноги. Опустив руки, увидел на них острые порезы и кровь. Зенитный огонь и взрывы бомб, казалось, шатали дома от фундамента до крыши. Впереди, за черной громадой соседнего дома, круто поднимались быстрые воланы дыма, из-за крыши, контурно очерченной задним освещением, выпрыгнули острые языки огня. На лицо упали крупинки гари. Сразу посветлело. Так же быстро и просторно полыхнуло слева, в том районе, где находился спиртово-водочный завод. В горле запершило. Во дворе кричал хриплый голос дежурного: «Клещами ее... в воду ее... песком...»

Его заглушил гул разнобойных голосов, прорывающихся как прибой, сквозь артиллерийскую канонаду. Доносились отдельные выкрики «Не подступай!», «В нос шибает», «Бери ее... клещами...», «За хвост ее...», «Горит, брызгает, черт».

К Дубенко, прислонившемуся к косяку дома, подбежали три девушки с носилками. В одной из них он неожиданно узнал блондинку.

— Вы не ранены? — спросили девушки хором.

— Нет, — ответил Богдан, — благодарю вас.

— Насчет нашего убежища не волнуйтесь, Богдан Петрович, — сказала блондинка, — там даже шума не слышно. Только немного трясет.

В соседнем переулке призывно засвистел милиционер. Девушки побежали туда, стуча каблучками по асфальту.

— Почему нет машины? — зло подумал Дубенко. Он снова посмотрел на часы. На стекле была размазана кровь. Он стер ее рукавом. С момента объявления тревоги прошло всего двадцать семь минут. Дубенко стоял ближе к карнизу, и возле него изредка падали осколки. По улице проехали пожарная команда, два мотоциклиста с автоматами за спинами, прошагал взвод истребительного батальона. Из ворот вышли дворник и дежурный в фуражке речного флота. Они возбужденно продолжали неоконченный разговор.

— Ведь я кричу тебе: песком ее, песком, клещами, в воду. А ты топчешься возле да около, — тоном начальнического упрека говорил дежурный.

— Не подступить сразу. В нос шибает, стерва, — оправдывался дворник, но не так, чтобы рьяно, а с чувством достоинства.

— Надо ее клещами и в воду. Зашипит, забульчит, не бойся.

— Я и не боялся. Я ее потом, проклятую, клешами. Бульчала и шипела, стерва... Только почему я сразу не кинул ее в воду — ведь не всяку можно в воду.

— Тогда песком.

— Каку можно песком, каку нельзя песком.

— Всякую можно песком. Они одинаковые.

— Не согласный с этим. Чего ему смысл кидать одинаковые бомбы. Немец тоже хитер. Всю Европу обвоевал... это нам-то впервой... — дворник подошел к Дубенко, присмотрелся, узнал. — Это наш, Богдан Петрович. У ево пропуск на всю ночь. Машину дожидаетесь, Богдан Петрович?

— Дожидаюсь машину.

— Может не прийти. По всему видать, он бомбы кладет везде. Тю, чорт, опять гудет... До петухов взялся, что ли.

Подошла машина. Шофер довольно несвязно принялся объяснять Дубенко причину запоздания. Раздосадованный ожиданием, Дубенко оттолкнул шофера на первое сиденье и без гудков и света помчался к заводу. Ему что-то кричали вслед патрули, но он не остановился, на выезде, когда он пролетел контрольно-пропускной пункт, его догнал мотоциклист-сержант, задержал, проверил пропуска и отпустил только после того, как Дубенко горячо доказал сержанту причину спешки.

Город, освещенный заревами пожарищ, остался позади. Перед Дубенко лежала отполированная линия шоссе, обсаженная молодыми тополями. Богдан видел, как на ветровом стекле играли багряные блики, и он не хотел смотреть никуда, а только на эту узкую полоску шоссе, несущегося перед ним, как лезвие кинжала. Он пролетел железнодорожный виадук, мост через реку и тогда поднял глаза. Горел завод. Пламя поднималось на большой площади, черный дым высоко стоял в небе, и над этим местом — его слух до боли обострился — летали немецкие бомбовозы со своим характерным гулом.

— Канава, товарищ Дубенко! — закричал шофер.

Машину подкинуло, тряхнуло так, что Богдан ударился о ребровину крепления, но руль, ловко охваченный закостеневшими руками, не был вырван. Дубенко летел вперед. Зарево, приближающееся с каждой минутой, выжгло из сознания всякую опасность автомобильной катастрофы. Посеревший шофер ежесекундно пытался перехватить руль у Дубенко, но всякий раз его руки ловили только воздух. Дубенко свернул с шоссе и летел напрямик, по полям, засеянным клещевиной и свеклой. Кусты стегали по кузову, шипели под покрышками, сочные гроздья клещевины взлетали на капот, но моментально уносились прочь, сдуваемые ветром.

Вот снова дорога. Рабочий поселок! Беленькие коттеджи, курчавые деревья, телефонные столбы, острый и частый забор из штакетника... Машина вылетела из поселка и подлетела к речке. Завизжали тормоза... Богдан выскочил наружу, и шофер наконец-то схватил горячий руль.

Богдан, перескакивая бурьяны и пробираясь сквозь кустарники, очутился на берегу. Черная река, расцвеченная крапинками огня, текла у его ног. Горело на той стороне, и там же рвались бомбы. Богдан зачерпнул воды, плеснул себе в лицо. Струйки прорвались за воротник, потекли по разгоряченному телу. Он оглянулся. Да... это рабочий поселок... так называемый «Поселок белых коттеджей»... на северо-востоке от него должен быть завод. Горело же в юго-западной стороне от поселка. Какие же объекты так яростно бомбили немецкие бомбардировщики? Богдан вернулся к машине, подтолкнул шофера, чтобы снова сесть на его место, но тот не подвинулся. Тогда Дубенко обошел машину и сел рядом с ним.

— Что же там горит? — спросил он, снимая кепку, — что?

— Всякий хабур-чабур, товарищ Дубенко.

— Как это хабур-чабур? — вскипел Дубенко, думая, что шофер издевается над ним.

— Мы тоже до сегодняшнего дня ничего не знали. А выходит, майор Лоб вместе с нашим секретарем Рамоданом перехитрили немца...

— Что вы плетете!

— Богдан Петрович, да разве вы-то не знаете... Мазут горит там, пакля старая... как только первый немец сбросил бомбы, так и подожгли. Потом уже все немцы шли туда, на пламень, и клали бомбы одну за одной... Сюда ехали, клал он бомбы, и отсюда ехали, клал он бомбы. В пять волн прошли самолеты. Видать, штук, полсотни, навдак меньше...