Испытание

Проходил призыв. По улицам, с котомками за плечами, в ногу шагали мобилизованные. У высокого нового забора призывного пункта пригородного военного комиссариата сидели, стояли и заглядывали через забор тысячи женщин. Многие были с детьми. За забором выстраивали и рассчитывали «по порядку номеров» их мужей, братьев и отцов.

У ворот часовые в гражданском платье, из мобилизованных. Винтовки, только сегодня выданные им, как-то не соответствовали их мирной одежде — сереньким пиджачкам и штанам навыпуск. Кожаные пояса с подсумками были поверх пиджаков.

На вокзале прошел стрелковый полк. Дубенко узнал командира полка, идущего впереди с каким-то торжественным выражением на лице и гордо поднятой головой. Полк состоял в гарнизоне и был на хорошем счету. Твердо печатая шаг новыми, только что выданными сапогами, с песнями проходили роты. Молодые здоровые лица. Прекрасное вооружение, ранцы, свернутые подковами шинели, равномерное покачивание оружия, спин и шанцевого инструмента. Богдан вышел из автомобиля и, пропуская развернутое полковое знамя, приложил руку к козырьку. Чувство глубокой признательности к этим парням, загоревшим в лагерях до цвета бронзы, охватило его. Многие из них, может быть, последний раз идут по этой земле. Начнется страда войны, обмундирование выгорит на солнце, потемнеет от пота, выпачкается. Посуровеет взгляд, и твердые складки лягут возле белозубых ртов.

В три ряда поползли танки. У откинутых бронелюков стояли такие же веселые ребята в черных шлемах. Танкисты были преисполнены собственного достоинства, и когда группа девушек забросала один из танков цветами, танкист улыбнулся, что-то сказал своему товарищу и тот молодцевато расправил плечи и даже сдвинул шлем немного набок.

— Лихачи, — сказал кто-то рядом, — броневая кавалерия.

Богдан обернулся. Рядом с ним стоял Рамодан, парторг ЦК ВКП(б) на их заводе.

— Здравствуй, Рамодан, — приветливо сказал Дубенко.

Рамодан улыбнулся, пожал руку, продолжая смотреть на танковую колонну. Он кого-то искал глазами и вот увидел и, крепко сжав Богдана за локоть, чтоб обратить его внимание, крикнул:

— До свиданья, Петька!

Рамодан сдернул кепку с головы, протолкался через толпу, увлекая за собой Дубенко, и снова прокричал:

— Петька! Давай, давай...

Молодой, худощавый паренек, стоявший на башне танка, сделал слабый приветственный жест и покраснел.

— Сынишка мой, Петька, — сказал Рамодан, надевая кепку,— робеет командира. Видел, даже ничего не сказал. Застенчивый паренек... Так домой и не сумел забежать... читал сегодня: триста танков у Гитлера долой. А кто бьет? — Вот такие Петьки. На завод?

— Да.

— Подвезешь. Я своего шофера отпустил попрощаться с семьей. Тоже забирают. Придется следовать твоему примеру — самому садиться за баранку.

Они ехали к заводу по хорошему шоссе, помеченному указателями и обставленному «грибами» для отдыха пешеходов. Обгоняли синие автобусы, подвозившие к заводу рабочих. Чаще попадались милиционеры, — пешие и на мотоциклах. Милиционеры были вооружены винтовками и пристально присматривались к людям и номерам машин.

Рамодан сидел рядом с Богданом. Он глубоко опустился в сиденье и прикрыл глаза. Дубенко наблюдал его как-то сразу постаревшее лицо, и ему бесконечно жалко стало этого человека, которого обычно он привык видеть только как парторга. Как-то не приходилось раньше видеть его вне работы, а тем более в роли отца.

— Ничего, Рамодан... все обойдется с сыном.

Рамодан встрепенулся, быстрыми движениями ладоней потер щеки.

— Конечно, ничего. А ты думаешь, я что? Сегодня-то как постреляли. Отвыкли мы от таких концертов... Петя мой... — Рамодан осекся, отвернулся, вынул платок, — ну и гонишь, Дубенко. Когда-нибудь голову свернешь... Глаза захлестнуло...

ГЛАВА V

На завод прилетел из Москвы известный конструктор, который два дня занимался с Тургаевым и Дубенко. Надо было изменить несколько конструкций основного типа самолета. Конструктор был очень занят, мозг его, перегруженный новыми соображениями по модернизации своих машин в связи с потребностями фронта, не выносил возражений. Дубенко приходилось, скрепя сердце, соглашаться на изменение машины, находящейся уже в воинской серии. Надо бронировать «пузо», но тогда утяжелялась конструкция, для облегчения необходимо снимать часть вооружения. Но конструктор усилил вооружение, и по его расчетам машина не утрачивала основные тактические качества, исключая небольшую потерю в скоростях. Насыщение немецких танковых частей прорыва зенитными средствами и автоматическим оружием предъявляло новое требование — создать мощный в огневом оснащении штурмовик. Сроки сократились. То, что в мирное время размазали бы, пожалуй, на месяц, теперь нужно было сделать буквально в несколько дней. Конструктор, прежде довольно медлительный человек, вдруг сделался удивительно подвижным и требовательным. Все изменения технологического процесса в связи с конструктивными изменениями были проработаны за одну ночь бригадой инженеров-технологов во главе с Дубенко. Утром Богдан вызвал начальников цехов. Они взяли синьки, просмотрели их и без всяких возражений понесли в цеха. Все понимали — надо работать, как на фронте.

— Я улетаю дальше, — сказал на прощанье конструктор, — надеюсь на вас, Богдан Петрович.

— Меня уговаривать не нужно. Меня несколько смущает быстрое продвижение немцев. Кривой Рог — наш поставщик специальных сталей, Днепропетровск — цельнотянутых труб, и вообще на линии Днепра наш дюраль, приборы, моторы. Если они так будут переть...

— Не будем терять надежды, Богдан Петрович, — сказал конструктор и поспешил на аэродром. Его ждали другие заводы.

Вечером Дубенко впервые поехал в поликлинику. Боли не прекращались, и он боялся, что в такое время он выбудет из строя из-за какой-то глупой болезни.

Немолодой профессор допил стакан чая с лимоном, молча выслушал пациента, постучал молоточком по ноге, уколол в нескольких местах чем-то острым. Потом поставил коленями на стул, так что Богдан видел только голубую стену, постучал молоточком в области ахиллового сочленения.

— М-мда, — промычал профессор и, поморщившись, съел лимон с коркой, — что же вы, молодой человек, врачей не признаете?

— Почему не признаю? — ответил Богдан, испытывая давнее чувство ученической робости. — Люблю врачей.

— Запустили, товарищ Дубенко.

— Недавно началось, — пробовал оправдаться Богдан.

— Э, батенька мой, в ваших аэропланах я, конечно, не разбираюсь, но здесь... Придется лечь в больницу.

— Что вы! — воскликнул Богдан.

— Некогда, вероятно? — профессор поднял очки на лоб. — Нет времени? А если вы ноги лишитесь, кому будет взбучка? Вам? Нисколько. Мне...

— Не могу, не могу. Мне нужно работать... фронт идет...

— Лечиться будете? — строго спросил профессор.

— Буду.

— С завтрашнего дня — регулярно. Светолечение и массаж. Попробуем. Меньше нервничайте, больше находитесь в спокойном состоянии, — он подал руку, — вот так...

— Спасибо.

— Э, батенька, благодарить не за что. Будете мотаться, болтаться, все одно не вылечу... — помолчал, пристально посмотрел на Богдана, на грудь, украшенную орденами, спросил: — Почему же это отступаем, молодой человек, а?

— Немцы. Сила...

— А раньше этого не знали? — он постучал пальцами по орденам Богдана.

— Знали. Но когда внезапно навалится такая сила...

— Все из газет знаю, — перебил он сварливо. — По-моему, если просто, по-русски сказать, — прозевали, товарищи. Не так ли?

Подождал немного и спросил:

— Ваше имя, отчество?

— Богдан Петрович.

— Богдан Петрович... да... Мы хотя люди не военные, а по-своему разбираемся. — Он прошелся по кабинету, помолчал и опять заговорил сварливо:

— Наполеон тоже перешел границу в воскресенье, ровно в этот день, что и немцы, но тогда было двадцать четвертое. Неужели этого не могли предвидеть?