Исследование Апокалипсиса

Видения, действа и образы Откровения есть продукт патологической и фанатически заряженной психики его автора, когда прорываются из бессознательного все таящиеся в нем грозные брутальные силы [48] . Ужасы нагромождаются друг на друга, болезненная кровавая фантазия не знает границ, и все подчиняется только извращенной логике устрашения и разрушения. Создается впечатление, что христианство долго сдерживалось на протяжении всего Нового Завета до Откровения, но так и не смогло это сделать, прорвавшись все-таки фантасмагорией агрессии. Конечно, нет сомнений, что христианство в лице Иисуса действительно принесло принципиально иное восприятие мира и человека, но где-то в глубине, под спудом великого учения глухо клокотала ненависть. В этом смысле Откровение представляет собой свидетельство невозможности переделать человеческую природу. Скорее всего оно есть взрыв бессознательного, и в нем можно обнаружить все, что отвергается официальным христианством, т. е. сознанием. Апокалиптические видения подымаются с того дна, которое принадлежит коллективному бессознательному, и отдельные образы Откровения суть архетипы. Следовательно, эта книга охватывает общие для человечества проблемы. На этом же дне обитают и самые брутальные силы души, которые выступают в виде страшных монстров и приводят в ужас владельцев этих душ, на время убаюканных Христом.

48

Разумеется, богословие совершенно иначе комментирует расправы богов с людьми. В качестве примера приведу Толкование Апокалипсиса святым Андреем Кесарийским того эпизода в книге, когда третий ангел вострубил и упала с неба большая звезда: «Горечь, обозначаемая полынью, как утверждают некоторые, означает скорбь, поражающую грешников, мучимых в геенне; по обширности своей она правдоподобно и правильно названа водами. Но мы думаем, что этим указывается и на скорби последних дней. Звезда или означает, что все это идет с неба, или указывает на диавола, как о нем говорит пророк Исаия: как упал ты с неба, денница, сын зари!» (Ис., 14:12). Так как диавол, напоя людей чрез удовольствия горьким развращением, по попущению Божию наводит и скорби, хотя не на всех, но по долготерпению Божию на третью часть, для того, чтобы неверие в загробное воздаяние не привело нетерпеливых к душевной смерти. На оставшихся же в живых пред кончиной сбудется все горькое, видимое наступление чего Господь раскрыл для нашего вразумления. И если мы не хотим быть осужденными Им, то должны сами осудить себя, ибо, по словам божественного апостола, ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы (1 Кор. 11:31). И, как осужденные, мы должны быть наказаны Господом и принять с благодарностию наводимые на нас скорби, подобно тому как мы видим, что рассудительные больные с терпением переносят прижигания и операции, надеясь на выздоровление. Поэтому и мы, являясь душевно здоровыми и не давая из своей среды пищи геенне огненной, да не осудимся с миром, но воцаримся на веки со Христом, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение, величие и великолепие, с Безначальным Отцом и Всесвятым Духом ныне и присно, и в нескончаемые веки веков. Аминь».

Но, как и всегда, здесь нет и не может быть резкой границы между сознанием и бессознательным, их постоянное взаимодействие предполагает по временам высочайшее напряжение. Оно имеет место и тогда, когда вырываются вытесненные страсти, — собственно сами видения, действа и голоса на Патмосе есть не что иное, как вырвавшиеся страсти. Иоанн, который ранее так убедительно доказал, что познать Бога и уверовать в него можно только в любви, а любовь в том, «что не мы возлюбили Бога, а Он возлюбил нас…» (1 Ин., 4:10), теперь столь же красноречив, как и неистов, утверждая, что познание всевышнего вполне реализуемо в буйном потоке его гнева и ярости.

Сама фигура Христа, если иметь в виду весь Новый Завет, включая Откровение, есть модель цельного человека, способного не только на безграничную любовь и милосердие, но и на стойкость, решительность, даже жестокость, беспощадное сокрушение врагов, на непредсказуемое и противоречивое поведение. В немалой степени этим объясняется ошеломляющий успех христианства в античном мире.

Цельность Апокалипсиса несомненна, хотя противоречий в нем предостаточно: чего стоит, например, гнев буйного агнца, что также позволяет говорить о том, что автор (авторы) пытался объединить в единое и неделимое целое несовместимые кротость и жестокую агрессию. Но образ агнца выступает и в качестве прототипа Христа. Более того, агнец и есть Христос, что еще сильнее запутывает ситуацию.

Откровение Иоанна Богослова условно можно разделить на три части: вступительную, состоящую из первых пяти глав и включающую в себя предварительные пояснения, наставления главам семи церквей, видения Яхве и Христа. В соотношении со следующими за ними главами они не столь агрессивны, основную, состоящую из четырнадцати глав (с 6 по 19) и повествующую о всех мыслимых казнях и катастрофах, которые обрушатся на человечество; заключительную, состоящую из последних трех глав и рассказывающую о всеобщем воскресении, Страшном суде, открытии нового Иерусалима, необходимости соблюдения божьих заповедей и об ожидании второго пришествия мессии. Если попытаться найти аналоги апокалиптическим текстам в других книгах Библии, в том числе ветхозаветных, то окажется, что наибольшее число параллелей имеют первая и третья части Откровения, наименьшее — основная часть. Иными словами, намного больше аналогов имеют тексты «нестрашных» восьми глав первой и третьей частей, намного меньше — четырнадцать глав основной части этой книги.

В качестве доказательства приведу богословские изыскания архиепископа Аверкия (Таушева), который обнаружил следующее количество параллелей Апокалипсиса с другими книгами Библии [49] . Приведу их в виде таблицы.

Как мы видим, в относительно «нестрашных» восьми главах архиепископ Аверкий (Таушев) обнаружил 88 аналогов с другими книгами Ветхого и Нового заветов, и лишь 52 — в остальных четырнадцати. Конечно, возможны иные изыскания для установления и новых параллелей, но, думается, соотношение будет примерно таким же. Вызывает интерес и то, какие именно параллельные места нашел в других книгах Библии Аверкий (Таушев), особенно к таким сверхагрессивным главам Откровения, как восьмая и девятая.

49

См.: Апокалипсис в учении древнего христианства. Толкование архиепископа Аверкия (Таушева). М., 2001. С. 63–249.

К восьмой главе:

«Все, что Я показываю тебе, и образец скинии и образец всех сосудов ее; так и сделайте» (Исх., 25–9);

«Которые служат образу и тени небесного, как сказано было Моисею, когда он приступил к совершению скинии: смотри, сказано, сделай все по образу, показанному тебе на горе» (Евр., 8:5);

«Перед ними сотрясется земля, поколеблется небо; солнце и луна помрачатся, и звезды потеряют свой свет» (Иоиль, 2:10).

К девятой главе:

«Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин., 12:31).

Из приведенных четырех библейских отрывков устрашающим можно назвать лишь тот, который взят из книги пророка Иоиля. Вместе с тем знаменательно, что после подобных угроз этот пророк говорит: «Раздирайте сердца ваше, а не одежды ваши, и обратитесь к Господу Богу вашему; ибо Он благ и милосерд, долготерпелив и многомилостив и сожалеет о бедствии» (Иоиль, 2:13). О богах Откровения никак нельзя сказать, что они милосердны и многомилостивы, что они сожалеют о бедствиях, которые обрушили на людей. В этическом аспекте Апокалипсис резко противоречит христианству, в Новом Завете он явно выглядит чужеродным телом. Не случайно эта книга была признана канонической достаточно поздно. Вообще в этом не было никакой необходимости: пророчеств о Конце света и возможности воскресения из мертвых достаточно много сказано в других библейских произведениях. Но, возможно, необходимость была в том, чтобы максимально устрашить противников новой побеждающей религии, создать духовную и нравственную основу для будущих гонений на отступников и «предателей».

Яхве и Христос агрессивно проявляют себя даже и в тех случаях, когда внешние ситуации объективно никак не должны провоцировать насилие. Так, Иоанну предстало видение сидящего на престоле Бога, вокруг него на престолах же сидели двадцать четыре старца, которые были облечены в белые одежды и имели на головах золотые венцы (4:3-4). Однако от престола исходили «молнии и громы и гласы» (4:5), хотя старцы это, конечно, вполне праведные персонажи, о чем свидетельствуют их белые одежды и золотые венцы. Здесь же обычная концепция Бога, который просто не может быть не грозным, о чем говорят и многие ветхозаветные сочинения. Впрочем, не только они: уже в евангелии от Матфея мы находим нечто вроде извинения за милосердного и прощающего Иисуса и появление его в традиционно устрашающем (для богов) виде (Мф., 24:7–31).

Как уже отмечалось выше, Апокалипсис демонстрирует полное и безоговорочное отрицание любой другой культуры, все нехристиане достойны лишь презрения, осуждения и даже уничтожения. Никакой компромисс или диалог с ними немыслим, управлять ими можно только с помощью террора. Иными словами, христианство устами Откровения призывает поступать с нехристианами так, как с христианами поступали римские власти. Не случайно, по-видимому, в этой книге ни один апостол не упоминается по имени, в том числе главный проповедник христианства Павел. Эфесская церковь, которая, по преданию, была основана им, удостаивается похвалы за то, что испытала «тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы и… они лжецы» (262). В этом можно усмотреть прямое порицание Павла.

Между тем, как справедливо отмечал П. А. Кропоткин, главное отличие христианства и буддизма от предшествующих им религий было в том, что вместо жестоких, мстительных богов, велениям которых должны были покоряться люди, эти две религии выдвинули — в пример людям, а не в устрашение — идеального богочеловека, причем в христианстве любовь божественного учителя к людям — ко всем людям без различия племен и состояний, а особенно к низшим, — дошла до самого высокого подвига, до смерти на кресте, ради спасения человечества от власти Зла.

Вместо страха перед мстительным Иеговой или перед богами, олицетворявшими злые силы природы, проповедовалась любовь к жертве насилия, и нравственным учителем в христианстве было не мстительное божество, не жрец, не человек духовной касты и даже не мыслитель из числа мудрецов, а человек из народа. Если основатель буддизма Гуатама был еще царский сын, добровольно ставший нищим, то основателем христианства являлся плотник, оставивший дом и родных и живший, как живут «птицы небесные», в ожидании близкого пришествия «Грозного суда». Идеалом христианства были не спокойная жизнь греческого мудреца и не военные или гражданские подвиги героев Древней Греции и Рима, а проповедник, восставший против безобразий современного ему общества и готовый идти на смерть за проповедь своей веры, состоящей в справедливости ко всем, в признании равноправия всех людей, в любовном отношении ко всем, как своим, так и чужим, и, наконец, в прощении обид — в противовес всеобщему тогда правилу обязательного отмщения обид [50] .

50

См.: Кропоткин П. А. Этика. М., 1991. С. 105.