Исследование Апокалипсиса

О происхождении названных мифов высказаны различные мнения, обстоятельно проанализированные и оцененные Д. Д. Фрэзером в его замечательном труде «Фольклор в Ветхом Завете». Мне эти мнения представляются и недостаточными, и необоснованными. Наиболее удачной является позиция самого Фрэзера. Он предполагал, что некоторые, а может быть, и многие, предания о потопе представляют собой не что иное, как преувеличенные описания наводнений, которые фактически имели место в результате проливного дождя, действия морских волн во время землетрясения или в силу других причин. Поэтому подобные предания нужно отнести частью к категории легенд, частью к категории мифов: поскольку предание отражает воспоминание о действительно случившемся наводнении, оно может быть названо легендарным; поскольку же оно описывает Всемирный потоп, которого в действительности никогда не было, оно может быть названо мифическим. Есть несколько сказаний чисто мифических, поскольку они повествуют о потопах, которых вообще никогда не было (например, самофракийское и фессалийское). Такие сказания Фрэзер вместе с Э. Тайлором называет мифами наблюдения, так как они вызваны ложным истолкованием верных наблюдений явлений природы.

Другая группа преданий о потопе, продолжает Фрэзер, также принадлежит к разряду мифов наблюдения. Таковы сказания о Великом потопе, основанные на нахождении морских ископаемых в горах и в других местах, отдаленных от моря (предания у монголов, туземцев Целебеса, говорящих на диалекте баре, обитателей Таити, эскимосов и гренландцев). Будучи основаны на неверном предположении, будто бы море поднялось некогда выше тех гор, где теперь встречаются ископаемые, предания эти являются неправильными выводами или мифами наблюдения; но если бы те же предания исходили из той гипотезы, что эти высоты некогда находились ниже уровня воды в океане, то они явились бы правильными выводами, предвосхищающими выводы современной науки.

Поскольку многие предания о потопе, рассеянные по всему миру, обусловлены воспоминаниями о действительно происшедших катастрофах, постольку происхождение всех таких преданий должно быть отнесено к периоду времени, обнимающему, самое большое, несколько последних тысячелетий. Везде, где предания описывают грандиозные изменения поверхности земного шара, которые совершались в более или менее отдаленные геологические эпохи, мы имеем перед собой не записи современников-очевидцев, а умозрения мыслителей значительно более поздних времен [61] .

61

См.: Фрэзер Д. Д. Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985. С. 158—159.

Сам по себе потоп это, конечно, не только то, что вода покрывает огромные площади земли, вызывая гибель людей, их жилищ, скота, посевов, святынь и т. д. В те далекие времена, да зачастую и в наши дни, наводнения порождали эпидемии, иногда чудовищные по своим масштабам и ущербу. Добавим к сказанному и те случаи, когда наводнения были связаны с землетрясениями. Все же вместе действительно создает впечатление Конца света, столь красноречиво описанного в Апокалипсисе. Так же, собственно говоря, красочен рассказ о последствиях Всемирного потопа и в Книге Бытия: «Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло. Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли; от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, — все истребилось с земли, остался только Ной и что было с ним в ковчеге» (7:22–23).

Однако Всемирный потоп род людской полностью не извел, поскольку Яхве до его начала поручил Ною спасти на ковчеге его семейство и всех животных. Аналогичная ситуация складывается и на страницах Откровения: несмотря на все разрушения и катастрофы, случившиеся по указанию Яхве и Христа, мир вовсе не погиб — последняя библейская книга заканчивается весьма оптимистически. Сходство между ветхозаветным мифом о потопе и Откровением еще более усилится, если подчеркнуть, что и потоп, и апокалиптические казни и ужасы были посланы на землю божествами по одной и той же причине: потому, что она «растлилась пред лицом Божиим, и наполнилась земля злодеяниями» (Быт., 6:11)

Мышление людей, создававших мифы о Всемирном потопе или Конце света, не было ни пралогичным, ни только мистическим, оно вполне опиралось и на реальный жизненный опыт со всеми его противоречиями. Этот опыт был во многом мифологическим, включая в себя и предания о страшных бедствиях, которые имели место в прошлом. Масштабы катастрофы всегда преувеличивались, так как приобретали мифологический статус, а поскольку древнему человеку нужно было понять их природу и особенно причины, он выводил их, во-первых, из собственных грехов, и, во-вторых, из велений высшего существа. Если ничего не происходило без него, то такие катастрофы, как потоп или землетрясение, заведомо не могли иметь место без сверхъестественного вмешательства. Мифотворец еще только пытался разгадать, понять природу, проще всего ему было приписать потусторонним силам и свои несчастья. Но вера в них, в том числе в божественного творца, всегда была, в сущности амбивалентной: она включала в себя и любовь с преклонением и покорностью, и возмущение с гневом, как, например, у вольнодумца Иова. Если справедливо утверждение, что научное познание своими глубинными корнями уходит в веру в Бога, то в наибольшей степени оно обязано осуждению порядков и ситуаций, созданных божественным промыслом, хотя это осуждение и не выходит за религиозные рамки.

В пророчествах-описаниях Конца света, в том числе апокалиптических, явственно звучит страх перед ним, некий вид футурофобии. Но само то, что это можно предсказать и описать, снижает страх, поскольку тревожность опредмечивается, а это есть неизменная логика: при появлении тревожности человека больше всего терзает неизвестность по поводу того, что ее вызвало. Найдя причину, он может обеспечить себе хоть некоторый покой, потому что теперь ему известно, чего следует особенно опасаться. Следовательно, можно принять защитительные и притом конкретные меры.

С тех пор как человек создал Бога, последний был обречен на постоянные упреки и обвинения, и ему не могли помочь никакие теодицеи. Вечная упречность Бога понятна: человек никогда не смог бы быть им доволен. Если бы такое произошло, при сохранении, естественно, прежнего социального значения религии, жизнь остановилась бы. Обвинения в адрес Бога и теодицея наравне с учением о Конце света активно способствовали развитию личности, все время стимулируя поиски смыслов. Вместе с тем, как показывает многовековый опыт, она весьма склонна к попаданию в жесткую психологическую зависимость от призрачных надежд на новое спасение и нового спасителя. В свою очередь, это сулит вечную жизненность религии, но в разных формах и обличиях.

Личность раскрывается, в том числе и в прогнозах — краткосрочных, сверхдолгосрочных или бесконечных. Такие прогнозы — не что иное, как объяснение личности во времени и стремление понять себя, ее духовность оказывается обусловленной тем, как и в чем она видит свое будущее. Ее представления о своей свободе, если человек начинает задумываться над ней, распространяются на всю его целостность, но обязательно захватывают и его будущее. Представления о нем могут быть как индивидуализированными — тогда в центре окажется его посмертная судьба, так и всеобщими — со всем человечеством.

В некоторые критические моменты развития общества (например, в России в начале XX в.) человек оказывается всецело захваченным будущим, оно попросту владеет им. Такая футуромания сродни психической болезни, когда некое влечение полностью захватывает личность и она не в состоянии отказаться от него, идя на любые жертвы. Тогда начинается настоящая вакханалия насилия. С его помощью человек пытается защититься от угрожающего ему будущего, решить новые проблемы с наибольшей выгодой для себя.

Эсхатология как жизненный центр религиозных учений, дает возможность увидеть за пределами этого мира конечную и главную цель. Она может быть достигнута творческой силой божества, который для этого изменяет мир, даже вызывает, как в Откровении Иоанна, глобальные катастрофы. Но это — преображение, необходимое для конечного спасения. Эсхатология ставит единую всемирную цель, в достижении которой человек играет, казалось бы, пассивную роль, хотя эта цель поставлена для него, и ни для кого-нибудь другого. Здесь, конечно, есть противоречие, но для религиозного сознания оно несущественно, оно его даже и не замечает. Для него главное, что апокалиптическая эсхатология органически включает в себя хилиазм. Вообще, как известно, границы личной воли отдельного человека, как и совокупного творчества человечества, в религии строго очерчены, за них не дано выйти никому. Но это не значит, что в таинственный мир иррационального личность проникнуть не способна. Это как раз в ее власти, когда ее бессознательное создает для нее мифологическую виртуальную реальность и организует путешествие в глубины самой себя, причем отделить одно от другого иногда практически невозможно.

Впрочем, индивид может и не чувствовать себя ничтожной песчинкой в могущественных руках божества, им же созданного, но только если он поймет это. Иными словами, человек пошел самым сложным путем, определив свое сверхдальнее будущее не непосредственно, а только через сотворенное им божество. Это оказалось очень выгодно, поскольку снимает с личности ответственность за саму постановку проблемы цели и смысла истории, которая, как и все человеческое, может быть ложной. Носителем апокалиптических идей становится высший Бог — демиург либо мессия, хотя иногда трудно решить, кто именно из них действует.