Истины бытия и познания

Этих признаков, как известно, выделяли пять: общность людей, объединение в рамках государственно изолированных территорий, общность специфической экономики, язык, специфика духовной жизни.

Не стану даже подробно аргументировать положение, что все эти эмпирические (телесные) признаки нации как социальной реальности в современной истории планетарной действительности не только не существуют, но (и это главное!) не могут существовать. Интернационализация промышленной и аграрной технологии, скоростные транспортные средства, мощные средства теле- и радиосвязи, информационная диффузия, формирование языков планетарного общения, конвергенция жанров духовной культуры, интернационализация кухни, моды, архитектуры, жилья, других аспектов быта — все делает невозможным бытие нации как формы изолированной (пусть даже относительно изолированной) от других наций общности людей. Поезд истории со станции под названием «Нация» ушел к станции «Человечество». Кто пытается удержать свой народ на старой станции, обрекает его глотать историческую пыль из-под колес, несущихся мимо в будущее локомотивов. Что случается с теми, кто долго сидит на старых станциях, показала наиболее драматично и трагично история колонизации. Вырвавшиеся вперед народы, как только наберутся сил, (не разбираясь в уважительных или неуважительных причинах отставших) перетаскивают их в новый век. Такова жестокая логика исторического бытия человечества, которое не позволяет себе долго терпеть ни ленивых, ни глупых, ни лукавых. «Интеллигентская чернь» может в своем эгоизме и подлости пожертвовать судьбой своего народа, убедив его своими демагогическими речами, что лучше идти пешком, чем нестись на скоростном экспрессе истории.

Того, что наций как таковых нет и не может быть как социально-исторической реальности, может отрицать или очень неумный, или очень пристрастный человек.

Выносим за скобки специальный вопрос о том, что могут быть рудименты, атавизмы и реликты национальной формы общности людей для истории конкретных народов. Мы допускаем, что какой-то народ, возможно, еще и не дошел до пика своего национального развития. Но ему спокойно развиваться уже не удастся, ибо изменился мир. Он в своем неторопливом развитии оказался в группе аутсайдеров и ему будет «оказана историческая помощь» со стороны развитых стран, даже если он этого не захочет, потому что планета у нас одна на всех и все вынуждены жить по одним часам истории.

Но не все так просто. Жизнь сложнее любых теорий. Как же так? Наций, получается, фактически нет, а весь конец XX века полон конфессиональными и национальными конфликтами. Грибов нет, а грибной суп есть — так не бывает. Это парадокс! Нельзя же ту ярость, с которой ведут войну под национальными флагами, порой братоубийственную бойню, объяснить лишь рудиментами, атавизмами и реликтами национальных общностей. Если бы дело было лишь в эмпирических пережитках, дело обстояло бы значительно легче. Это объяснение приходится отложить как неудовлетворительное, хотя доля истины в таком подходе тоже есть.

Телесно состарившись, нация исторически умерла. История теперь наций не рожает. Она занята родами новой общности — человечества.

Но прошлое не исчезает, оно не может исчезнуть, ибо история и есть накопленное прошлое. Сегодняшнее общество способно что-то родить только как историческое тело, как сумма того, что накоплено на всем векторе прошедшего времени. Если нет этого исторического багажа, то нет у общества или народа и потенции на современное социальное (историческое) творчество.

«Хитрость истории», как это называл Гегель, состоит в том, что она переводит телесно умершие социальные реальности (в нашем случае — нацию как форму общности) в область духовной жизни.

Прошлого в чистом виде нет, прошлое существует лишь как составная часть настоящего. Другими словами, прошлое есть только потому, что есть настоящее. У народа, который потеряет бытие в настоящем, не будет и прошлого. Прошлое хранится в настоящем. В отличие от многих хозяек, выбрасывающих поношенные и старые вещи, история ничего не выбрасывает. Она их хранит в особом виде — духовном, как историческую память. Предметы, созданные людьми в прошлом, могут сохраняться в настоящем и в натуральном виде, а вот социальные реальности, сошедшие с исторической арены, переходят в другой статус, как мы сказали, в духовный. «Умершие» социальные реальности идеализируются в материальном бытии общества в настоящем времени. «Настоящее всегда дано вместе с прошлым… Настоящее и прошлое неотделимы друг от друга, это — одно и то же! Или почти одно и то же… Настоящее постоянно исчезает в прошлом, но прошлое сохраняется в настоящем. Настоящее поэтому относительно, прошлое абсолютно. Настоящее есть движение, прошлое — покой, по отношению к которому это движение возможно. Прошлое постоянно оживает в настоящем и оживляет его… Настоящее — это прошлое в своих результатах… Человек вечен постольку, поскольку у него есть прошлое. Потеряв прошлое (просто память), он перестает быть человеком, исчезает как человек в общественном смысле слова» ^{198} .

В XX веке нации из категории социальная реальность перешли в категорию исторической памяти.

История как прошлое присутствует в истории как настоящее в виде духовной потенции. Сегодняшнее настоящее есть интериоризированное (пересаженное во внутрь и превращенное в духовное) вчерашнее настоящее. Фюзисные (эмпирические) характеристики вчерашнего настоящего сегодня присутствуют в настоящем в виде метафизических (духовных, теоретических) потенций. Нации не исчезают из истории человечества совсем. Они перестают быть как наличные социальные феномены и, как говорит Гегель, в «снятом виде» продолжают существовать в людях, в новой социальной жизни как дух, как историческая память. Такая трактовка наций и национально-культурных проблем многое объясняет и проясняет.

Проиллюстрируем более простым примером, который может послужить аналогией. Когда-то в силу природной необходимости мы хороним наших любимых дедушек и бабушек. Фюзисно (эмпирически, телесно) они из жизни ушли. Но они в настоящем метафизично еще живут в нашей памяти, в нашей душе. Мы можем драться на дуэли по поводу оскорбления их имени. Но они от этого телесно не воскреснут, хотя драка по их поводу. Они участники в таком виде того, что происходит в настоящем.

Так и с нациями и национально-культурными проблемами. Все то материальное и духовное богатство, накопленное народом, даже если он не успел пройти весь путь национального бытия, остается в каждом из нас как историческая память, как часть нашей индивидуальной души, нашего мировоззрения, нашего «Я». Поэтому оскорбления нации, которой уже вообще-то и нет как социальной реальности, воспринимается как личное оскорбление каждого представителя-потомка этой нации. Поэтому эти неосторожные или умышленные оскорбления и ущемления воспринимаются более болезненно и конфликтно. Задевая нацию как социальную общность можно рассчитывать на то, что часть представителей этой нации это не воспримут личностно. Когда же задевают историческую память, все, кто по воле случая родился и вырос в материальной и духовной культуре, созданной этой нацией, воспримут это как персональное оскорбление, ибо это задевает не «социальное тело» нации, а душу отдельного человека. Переход нации из социального «фюзиса» в социальный «метафюзис» сделал нацию духовной, субъективной реальностью, которая отличается от объективной реальности своей проницаемостью, способностью пронизывать все однородные (родственные) души. Наций — нет, но есть мы — люди, выросшие в определенной культуре, носители исторической памяти этой культуры в форме наших собственных душ, наших индивидуальных «Я». Национальные проблемы и конфликты теперь более болезненны, ибо речь идет о духовной (метафизической) боли, которая намного острее, чем боль телесная (фюзисная).

Решение национально-культурных проблем, если правильно понимать и ставить проблему, не в создании таких исторических общностей людей, которые отделены от других народов изолированной (охраняемой, обороняемой) государственной территорией, особой экономикой и изолированным рынком, никому непонятным (кроме «своих») языком и душой, не интересной и непонятной для других. Другими словами — не в реанимации нации как социальной реальности телесно, фюзисно, эмпирически. Что невозможно в силу однонаправленности исторического времени, которое не течет вспять даже по воле целых народов и великих людей. Закон бытия для всех людей и народов один и универсален. Судьбы — разные, но закон — один. Нравится или нет, но с этим невозможно не считаться. Всем не нравится стареть, но никому еще не удавалось повернуть временной (исторический) процесс назад.

Понимание нации на современном векторе истории человечества не как социальной телесной (эмпирической, фюзисной) реальности, а как духовной (метафюзисной, теоретической, сущностной) реальности, во-первых, во многом объясняет обостренную болезненность современных национальных проблем и конфликтов, во-вторых, требует совсем иной стратегии, методов и средств их решения. Если вывод изложить очень схематично, то речь должна идти не о реставрации отживших социальных институтов, что будет только во вред данному народу в стратегическом аспекте его истории, а речь должна идти о лечении душ людей и народов, обиженных и оскорбленных. И о недопущении таких оскорблений и обид.

4. Гуманизм евразийской идеи и практики

Во многих работах евразийство понимается как некий синтез Востока и Запада в пространственном, временном (историческом), языковом, этическом, эстетическом, религиозном, бытовом и вообще культурном планах ^{199} . Хотя теория евразийства сознательно создавалась, так сказать, «под Россию» ^{200} , термин стал употребляться в самом широком смысле как обозначение для любого соприкосновения народов и государств европейского и азиатского континентов ^{201} .

Когда речь идет о «южном евразийстве», вспоминают всю историю экспансий и агрессий европейских государств на азиатские (например, супердержаву Александра Македонского) или наоборот азиатских на европейские (арабский халифат). Римляне, византийцы, турки — все, так или иначе, приняли участие в попытках создания государств, включающих в себя народы, проживающие на двух соседних континентах.

«Северное евразийство», как правило, связывают с экспансией России на Юг (Кавказ) и Восток (Среднюю Азию).