Истины бытия и познания

Мы полагаем, что в этот миг человек возвращается в состояние своего далекого ископаемого предка, когда субъективный механизм, ныне называемый «милосердием», был, возможно, единственным социальным приобретением людей, отличающим их от животных.

Чувство милосердия пронизано, насквозь пропитано этой подсознательно возникающей и всеобъемлющей болью, которая отменяет (тормозит, обрывает, консервирует, абортирует) все другие генетически более поздние чувства и мысли, все другие возможные степени свободы выбора, оставляя одно единственное — помочь себе подобному страдающему сородичу. Категоричность милосердия, вероятно, от того, что оно когда-то было единственным социальным качеством становящегося человеком троглодита. Возможно, это первое, самое древнее состояние, с чего человек начинался как коллективное существо.

Но как она возникает — эта боль? Ясно, что она провоцируется видом обездоленного. Но почему же тогда не всех и не всегда провоцирует этот вид несчастья других? Почему страдания и унижения других людей порой облегчают собственные тягостные переживания человека, почему становится не так грустно от своей нелегкой жизни, видя, что другим еще хуже? Почему вид того же самого попрошайки, мимо которого проходил бесчувственно сто раз, вдруг может пронзить болью милосердия? Боль, да и еще такая, что шага дальше не ступишь, не перешагнешь через нее, отменив, отстранив, отложив в сторону или на другое время. Почему вид одних обездоленных «запускает» механизм милосердия, а вид других — нет?

Теперь придется вернуться к механизмам имитации и резонанса, рассмотренным выше. Вид обездоленного провоцирует боль, минуя сознательные формы и каналы, подобно зеванию или смеху. Все происходит как бы беспричинно и сознательно немотивированно. По принципу имитации, через которую просвечивает механизм резонанса. Чтобы сработал резонанс, нужна не только звучащая струна (боль обездоленного), но еще и настроенность на эту волну резонирующей струны. Явление милосердия, включающее двух людей, начинается с человека, просящего милостыню, страждущего, нуждающегося. Звучит его беда, кричит его боль, которая в одних возбуждает резонансом отдающуюся боль, а в других нет. Другие, равнодушно или даже злобно бурча, проходят мимо. Но это совсем не означает, что они бездушны, черствы, не способны ощутить чужую боль. Вовсе нет. Они проходят до поры до времени. Не исключено, конечно, что кто-то так и никогда не испытает этой боли, лежащей в основе милосердия. Наверно, и такое может быть, хотя в нашем тесном и неустроенном мире это маловероятно, да и есть еще и внешний эквивалент этой боли — смерть. Небытие находится на границе, от которой нас отделяет чувство милосердия. Человек со своей способностью милосердия находится по эту сторону социального бытия. Милосердие как способность есть демаркационная линия, отделяющая человека от биологического основания homo sapiens. По ту сторону милосердия — для человека начинается зона бесчеловечности, где уже нет и не может быть ничего человеческого. Резонанс милосердия — глубинная основа человечности (гуманизма). Когда же возникает этот резонанс, порождающий боль милосердия? На наш взгляд, тогда, когда в обездоленном бедолаге, в его жесте, или мимике, или в повороте головы, или в форме прически, или в движении кадыка, или в блеске глаз, или в конфигурации бровей или ушей, или в мимолетной нотке голоса, или в ритме дыхания, или изгибе воротника рубашки, или в позе, или в запахах, от него исходящих, — хоть в чем-то мелькнет, появится то, что есть в данный момент в проходящем мимо человеке, хоть маленькая черточка — реальная, мнимая, мыслимая, настоящая, прошлая или даже предполагаемая в будущем. Резонанс возникает тогда, когда человек видит и чувствует в другом человеке самого себя. Это необъяснимое, мимолетное, неуловимое, но абсолютно созвучное со мной (внешне или внутренне) фиксируется не умом, не сознанием, не мышлением, даже не краешком ума. Не по умозаключению типа «дам бедолаге мелочь, никто от несчастья не гарантирован и я в том числе, спаси бог от этого. Сейчас я помогу, случись, что со мной, может, тоже найдутся добрые люди». Если сработает такой механизм — это разумное деяние (сознательная благотворительность, филантропия), а не милосердие. Тоже хороший поступок, но не милосердие. В нем есть расчет, корысть, пусть даже лишь предполагаемая, отсроченная по времени и отодвинутая в возможность, но все-таки есть. Милосердие как бездумно, так и бескорыстно полностью. При резонансе милосердия человек видит себя в обездоленном не умом, а, как раньше говорили, сердцем, т. е. подсознательно. Действует механизм резонанса и имитации одновременно. Чужая боль и беда, минуя или не доходя до сознания, обхватывают человека сразу и целиком всего, упрощая его до одной единственной мгновенной боли, всепоглощающей и нестерпимой. Подсознание подменяет на мгновение прохожего и просящего милостыню. Прохожий превращается по какому-то признаку, который никак не отслеживается сознанием и помимо его воли, в грязного нищего. Чужая боль становится своим. И она не осознается как чужая боль, а воспринимается как собственное состояние, ибо телесно все остается на своих местах. Милосердие — это подсознательное духовное общение, контакт, единение с подобными самому себе существами, наидревнейшая форма социальной коллективности. Более того, милосердие — это подсознательное духовное проникновение, диффузия, конвергенция душ людей. В резонансе милосердия соприкасаются души в чистом, так сказать, виде: душа с душой непосредственно, а не через речь или слова и дела.

В историческом развитии люди создали, установили и приняли много хороших правил общежития. Но все они опосредованы через внешние контакты людей, через внешние формы и способы взаимодействия. Под этими культурными нормами оказалась погребенной та начальная, доисторическая (акультурная, асоциальная, доинтеллектуальная) форма взаимопонимания и контактов людей. Когда появились новые, сознательные, оговоренные, санкционированные обществом формы взаимопомощи и взаимопонимания, милосердие оказалось в зоне подсознательного (бессознательного), стихийного, спонтанного, нерегулируемого сознанием поведения людей.

Прохожий в ситуации духовного резонанса чувствует не конкретную боль попрошайки, который в данный момент может чувствовать себя совершенно здоровым и телесно, и душевно. Чувствуется боль социальная, боль всего социума, в котором и тот и другой живут. Боль милосердия — это боль, возникающая тогда, когда человек бессознательно почувствует себя в роли общества в целом. Он отождествляет себя со своим «мы», со своим обществом, которое в лице этого попрошайки болен и страдает.

Отметим, что для современного человека, с его современным научным (философским) мировоззрением, резонансная боль есть возврат к давно минувшему состоянию первобытного способа контакта, когда отношения людей еще не были опосредованы достижениями культуры. Через пласты вековых культурных накоплений, отложившихся в исторических типах мировоззрений, которые в «снятом виде» (в Гегелевском смысле) находятся в современном мировоззрении, вдруг на поверхность, пусть на мгновение, прорывается тот исходный способ взаимопонимания и общения, с которого началась вся культурная история человека. Боль милосердия возникает спонтанно. И виновато в этом подсознание, которое, натолкнувшись на нечто подобное себе в другом человеке, на мгновение соединяет людей в одно нерасчлененное на отдельных индивидов общество. Милосердие поэтому чувство не просто подсознательное, скрытое от разума, а чувство метафизическое. Через милосердие мы чувствуем не просто другого человека, не просто его боль, а чувствуем все наше с ним и с другими общество, его неблагополучие, его болезнь. Боль милосердия — боль общественная, хотя возникает в отдельном человеке. В своем милосердии человек обнаруживает наличие в себе человеческого начала, скрытого от его разума уже веками исторического развития. Наличие милосердия — бесспорный факт, несомненное доказательство того, что человек принадлежит сообществу разумных существ, которые творят культурный пласт бытия. Испытавший чувство милосердия может быть уверен, что в нем есть первичное начало социума — человечность (гуманизм).

Чужая беда, абстрагированная от всего индивидуального, становится болью человека из-за того, что подсознание отождествило обездоленного с обществом в целом с «мы». Индивид в такой ситуации, как и его далекий первобытный предок, ничего от себя импровизировать не может. Он вынужден действовать как нераздельное целое со своим обществом, так как действует оно в целом. Чувствуя боль, общество стремится избавиться от этой боли. Для этого человек должен ликвидировать боль, выйти из нее. Каким был механизм этого, мы можем судить и по поведению современного человека, способного на милосердие: помочь себе подобному, безальтернативное отчуждение еды или других средств поддержания жизни. Понятна и боль общества: ослабление, голод, болезнь, инвалидность, смерть членов общества. Общество как целое есть метафизическая подсказка индивидам как сохранить друг друга для блага всех и каждого: путем взаимопонимания и взаимопомощи. Общество через механизм милосердия подсказывает путь гуманизма, человеческого развития культурных способов выживания. Вылечить общество от болезни, а тем самым и самих себя, можно одним путем: надо быть «дающим», а не просящим. «Просящее общество», как и просящие милостыню люди, — это боль болезни, которую могут излечить лишь люди, способные на резонансные контакты, на духовное милосердие, лишь люди, обладающие способностью к метафизическому общественному (гуманистическому) единству.

Чувство милосердия — это боль, возникающая как подсознательный резонанс чужой беде; боль, которая неумолимо, «роковым образом» терзающая до тех пор, пока не направит действие на оказание помощи попавшему в беду. Только так можно избавиться от этой боли, которая из-за того, что остается неразвернутой, в полной мере и не ощущается. Она как болезнь, которую «сняли» обезболивающим лекарством, но от которого не вылечили. Надо полагать, что у наших далеких предков этот механизм милосердствования был одним из важнейших механизмов совместного выживания: совместного противостояния внешним силам природы и совместного противостояния внутренним зоологическим инстинктам. Оно, собственно, есть механизм пресечения животного эгоизма, «зоологического индивидуализма», т. е. первый шаг на пути к социализации.

Разумность выросла из этого способа духовного общения, взаимовлияния и «взаимопонимания». Последнее в кавычках, ибо это было не понимание в современном смысле, а нечто вроде телепатии, где нет развернутого изложения, а есть полное сопереживание, совпадение состояний в полном индивидуально-общественном объеме. Когда разум окрепнет, он закроет этот способ общения, единения, отодвинет его на периферию способов духовного контакта людей. Очеловечивание людей начиналось с подсознательного уровня, бессознательно, ибо сознания в современном смысле еще не было. Милосердие было лишь основанием возникновения сознания, фундаментом его коллективности. И ныне, когда сознание что-то не успевает и не может, вдруг это древнее основание на мгновение свергает разум с его пьедестала и берет проблему духовного единения (общения) людей в свои руки. И мы на мгновение превращаемся в того человека, с которого люди начали свое восхождение к гуманистическому (культурному) существованию. Но власть разума уже утвердилась. И пути назад нет. Но прошлое начало человечества в каждом из нас как наше собственное человеческое начало, основание всех наших гуманистических (культурных, социальных, человеческих) качеств.

Сегодня мы, «бездумно» отдав попавшему в беду, может быть, даже последний кусок хлеба, от которого, возможно, зависела наша собственная жизнь или жизнь наших детей (таким категоричным был этот механизм общественного благополучия в те далекие времена — сильнее инстинкта самосохранения и сохранения потомства), мы быстро рассчитываемся с этим «кошмаром» прошлого и возвращаемся в «светлый» мир сознательного общественного бытия, где, быстренько подсчитав убыток, можем даже забрать обратно пожертвованное или ищем оправдательные разумные аргументы своей, как мы теперь считаем, «глупости». Сознание позволяет, в отличие от милосердного общения, быть индивидуально счастливым даже во время чумы, если она тебя и твоих близких не коснулась. Пир во время чумы охраняет наше сознание, не пропуская сюда диктат подсознательного милосердия. Если оно на мгновение и вырвется на свободу, то сознание тут же накидывает на него узду «здравомыслия».

Есть еще один момент, который требуется подчеркнуть. Акт милосердия не начинается и не кончается одним человеком. Есть другой полюс — обездоленный. Все, что мы говорили до сих пор о нем, сводилось к одному: он — попавший в беду человек, который как член общества свидетельствует о его неблагополучном состоянии. Вопрос — почему попал в беду — тоже интересный, но сейчас мы зададимся другим вопросом: почему именно этот, а не другой обездоленный провоцирует наше подсознание выйти из-под контроля сознания? Почему не сознание, а подсознание проводит идентификацию человека и нищего? Если бы в этой процедуре участвовало сознание, современному человеку было бы легче. Он бы с легким сердцем и с такой же легкой совестью мог придумать сотни-тысячи причин и оправданий, чтобы не расстаться с тем самым грошом, не говоря уже о более солидных жертвах. Например, отложил бы дело благотворительности до дня зарплаты или пока не исполнится какое-либо желание, не пройдет какая-либо опасность. Сознание сумело бы найти аргументы против совести, которая срывает сознание, оголяя подсознание с его способностью к непосредственному духовному контакту — милосердию.

Вспомним ситуацию: милосердие спонтанно возникает, когда человек понимает подсознанием или подсознательно видит в попрошайке себя. Но нормальный человек не может с протянутой рукой просить милостыню, это чрезвычайно тяжело, ибо в обществе это не принято. Если бы мог, то стал бы таким же попрошайкой и никакой боли не испытывал. Все дело как раз в этом. Прохожий и просящий милостыню нищий по разные стороны общественно среднего стыда, чувства стыда. Нищий настолько уже унижен, что оказался за порогом стыда. Стыд — роскошь благополучия, присутствия жизни в рамках культурного бытия. Великий Гегель как-то заметил, что «в стыде именно заключается отход человека от своего природного и чувственного бытия. Животные, не дошедшие до того отхода, не знают поэтому стыда» ^{2} . Подсознательный резонанс милосердия срывает стыд, имитирует попрошайничество, оголяет мое единственное человеческое начало и умение быть единым с себе подобными, делает меня милосердным, что с позиции сознания бессмысленный поступок. А что бессмысленно, то с позиции «умного» человека глупо, ненормально, в интеллектуальном смысле бесстыдно. Став таким, я могу совершить бесстыдный поступок по отношению к себе подобному — дать ему милостыню, безвозмездно отчуждать от себя что-то. Между нами происходит общение за пределами стыда: я — безвозмездно (бесстыдно) отдаю, дарю, угощаю, он — безвозмездно берет, паразитирует. В этом поступке человек перестает быть современным, разумным общественным субъектом, он становится снова абстрактным «человеком вообще», образующим ядро духовного бытия любого человека любой эпохи и любого общества на любой временной точке истории. Сделав пожертвование, принося жертву прошлому человечества, отдав дань тому, с чего люди когда-то начались, человек современный возвращает себе настоящее социальное время. Вместе с этим возвращаются трезвость мысли, практическое разумение, утилитарные ценности, конкретные бытийные смыслы, стыд, корысть, расчет и т. д. — все атрибуты умного общественного человека.