Источник

Он зашел в пустую комнату отца Эйсебиуса, где несколько часов молился перед распятием – несчастный, измученный человек, который не имел права быть евреем и который так и не стал христианином; в конце своего бдения он понял, в чем смысл его существования: искать уединения среди тех, кто служит Богу в сирийской пустыне.

На краю города, который он так любил, ребе Ашер ха-Гарци оседлал своего белого мула и повел евреев в изгнание. В первую ночь они устроились спать на краю дороги, а вторую провели в Цфате, и утром старый ребе повел себя странно и удивительно: все то время, пока руины Тверии были видны с дороги, идущей из Цфата, он отказывался даже взглянуть на них. Хабабли-красильщик, который шел рядом с белым мулом, сказал:

– Я не вижу в Тверии ни одного дома, ребе.

Но старик не повернулся, продолжая смотреть вперед. Если этот прекрасный город теперь лежит в руинах, он не почтит развалины даже взглядом, а к полудню и озеро, и былое великолепие города исчезли из вида. Он даже не попрощался с ним. Но вечером, когда изгнанники спустились в пологую долину, откуда Тверия была больше не видна, старик отделился от остальных и повернулся лицом в ту сторону, где когда-то стоял город Ирода – это прекрасное создание рук человеческих с горячими банями на берегу озера, где мудрецы толковали под сенью виноградных лоз, обвивающих беседку, – и он в молитве преклонил колени; мысли его были направлены не к Богу, не к памяти о Тверии, а скорее к той пещере, что скрывалась в холмах над городом: «ребе Акиба, дай мне твое мужество на все те годы, что ждут нас впереди. И пусть в Вавилоне меня осенит любовь Бога, которой ты был наделен». И к утру маленький старик повел своих евреев из Палестины в долгое изгнание диаспоры, которое длилось почти шестнадцать столетий.

Так Макор в четвертый раз за свою историю был избавлен от евреев. Их уничтожал Сеннахериб. Их брал в плен Навуходоносор и угонял в рабство Веспасиан, но каждый раз странники возвращались отстраивать свое любимое селение. Но теперь натиск Византии угрожал такой их судьбе, потому что тут была замешана религия, и изгнание могло затянуться надолго.

Когда ушел последний еврей, Марк исчез в сирийской пустыне, откуда годы спустя вернулся знаменитым богословом. Иоанн-каменотес взялся ровнять место, где когда-то стояла синагога, расчищая площадку под церковь, и с каждым камнем, что он поднимал, в сердце его ворочалась боль. Маленькие животные, изображения которых он высекал с такой любовью, были раздроблены ударами бунтовщиков; резные притолоки выворочены; исчезли бегущие линии свастик, колонны снесены, а картина, выложенная на полу, выщерблена и раздроблена. Единственное, что оставалось, – это стереть всю память об этом месте, отложив в сторону те камни и осколки колонн, что еще могут пригодиться. Каменотес приказал своим рабочим извлечь уцелевшие колонны и наложить железные обручи в тех местах, где они треснули. Он привел женщин, чтобы те собирали в корзинки кусочки мозаики и очищали их для повторного использования, но, когда на месте синагоги поднялась новая церковь и пришло время выкладывать мозаичный пол, Иоанн понял, что, пусть даже в его распоряжении была вся та мозаика, что и раньше, он не в состоянии вернуть к жизни радостные воспоминания своей молодости.

Глава одиннадцатая Уровень VI День из жизни всадника пустыни

Орнамент, вырезанный на плите белого известняка для украшения мечети Омара, в которую мусульмане превратили церковь Святой Марии Магдалины в Макоре. Установлен 18 октября 644 г. н. э. Панель с крестами врезана в орнамент крестоносцами из Германии 24 мая 1099 г. н. э. Спрятана днем 26 мая 1291 г. во время осады города.

Когда здесь обосновались первые арабы, евреи жили в Макоре две тысячи восемьсот тридцать семь лет, но тот воитель, который привел сюда мусульман, был необычным человеком. Его появление было предугадано временем.

Холодным дождливым утром 22 ноября 635 года, когда над городом Табария только занимался рассвет, два эскадрона арабских всадников остановившихся в переполненном караван-сарае около озера, седлали своих верблюдов. Им предстояло принять участие в важном начинании результаты которого должны были, ни мало ни много, определить судьбу ислама в Палестине и Африке. Наездники первого эскадрона, судя по мельканию их белых плащей в отсветах лагерных костров, были возбуждены и громогласны – они готовились к опасной задаче, и лезвия их кривых сабель зловеще посверкивали. Их возглавлял невысокий и жилистый араб, полный неиссякающей энергии. Его решительные отрывистые команды, которые он отдавал шепотом, напоминающим шипение змеи, говорили о безжалостности, с которой он бросал своих воинов пустыни на богатые византийские города. Он прохаживался меж них проверяя крепость седельных подпруг и надежность поясов с мечами на лицо его то и дело падали красноватые отблески пламени костров и он казался демоном мщения, нависшим над окраиной Табарии готовым к яростному удару. Наконец, не в силах больше сдерживать нетерпение и не дожидаясь официального приказа из тихого домика штаб-квартиры, он прыгнул в седло своего серого мула, с силой пришпорил его и повел своих солдат в темноту, стоящую за воротами, крича: – На Цфат! Аллах поведет нас!

Бродяги, пристроившиеся в лагере, провожали их радостными криками, а воины еще остающиеся на месте, деловито прикидывали:

– К вечеру Цфат будет арабским. Пусть даже из его жителей никого не останется в живых и с домов будут снесены крыши, но город перейдет в руки арабов.

Когда первый лихой эскадрон исчез, в рассветном сумраке стали видны и остальные обитатели караван-сарая: они не седлали животных и вообще не суетились. Они спокойно и деловито прохаживались меж своих верблюдов, понадежнее крепя вьюки и подтягивая подпруги, словно собираясь в торговую экспедицию, в которой все известно, кроме цены на сукно. Все они были арабами и проявили себя при штурме Дамаска и взятии Табарии. Они составляли одну из лучших частей арабской армии, и, пока неукротимые всадники Абу Зейда жгли Цфат и расправлялись с его защитниками, их держали в резерве – им предстояло принять участие в самой важной части этого похода.

Их предводитель стоял у колонны, поддерживавшей крышу караван-сарая, – высокий стройный человек в серой куфье, головном платке, который спускался до талии, и в многоцветном халате, сшитом из разнообразных полосок материи. На нем были массивные сандалии и широкий пояс, сплетенный из козьей шерсти, на котором висела кожаная петля с саблей. Тридцати с небольшим лет, он был смугл и немногословен. Держась в тени, он наблюдал, как его люди готовили боевое снаряжение, а затем приказал одному из воинов проверить, напоены ли животные. Он с удовольствием смотрел на табун из сорока с чем-то лошадей, которые спокойно стояли в центре караван-сарая, – прекрасные животные, доказавшие свою отвагу в битве под Дамаском. Они еще не были оседланы, но поодаль стояли три больших верблюда, нагруженные их сбруей, включавшей и запасные седла, и высокий человек в многоцветном халате неторопливо, как обыкновенный купец, осмотрел верблюдов, убедившись, что среди их багажа находится и его собственное седло красной кожи. Затем он вернулся к колонне, откуда стал изучать восточную кромку неба – звезды над Табарийским морем стали меркнуть в первых проблесках восхода.

Его звали Абд Умар, и первая часть имени гласила, что он родился рабом: отцом его был неизвестный воин пустыни, а матерью – черная рабыня-абиссинка, захваченная во время одного из рейдов на юг, но он никогда не знал своих родителей. Он вырос в арабском городе Ятрибе и провел годы молодости, водя караваны верблюдов из этого торгового центра за семьсот миль в Дамаск и обратно. Он говорил на арабском и греческом языках, и, когда арабы хлынули из пустыни, неся с собой новое послание миру, он нашел себе место в рядах их армий и завоевал уважение и ответственный пост среди племенных вождей. В каком другом народе раб-полунегр мог занять столь почетное место? Ибо Пророк сказал, что, когда Аллах создавал человека, он собрал пыль со всех концов земли; она была и красной, и черной, и белой, но все люди созданы из того же праха и все они братья между собой.

Именно этот бывший раб и был избран для самой важной задачи дня. Арабы надеялись, что, пока бандиты Абу Зейда громят Цфат, раскинувшийся на холмах, дисциплинированные войска Абд Умара должны захватить Макор, не устраивая резни на его улицах, ибо если этот город будет занят мирным порядком, то столь важный морской порт, как Птолемаида, известный арабам под древним именем Акка, сдастся сам и его не придется осаждать. А порт необходимо удерживать в своих руках, если сюда решат вторгнуться Тир, Кипр и могучий Египет. И, зная эту стратегию, раб расхаживал среди своих людей, бормоча про себя: «Уже рассветает».

Молча, словно они тоже понимали важность этого дня, его люди седлали своих верблюдов, присматривая за сорока лошадьми без всадников; этим прекрасным гнедым коням предстояло возглавить последний штурм Макора, и пока им давали отдохнуть. Теперь, в сером сумраке рассвета, который занялся над Табарией и над окрестными холмами, стали видны фигуры всадников на верблюдах – закаленные бойцы, они рубили лучших наемников, которых могла бросить против них Византия. Кое у кого были короткие бороды, но большинство были чисто выбриты, как и их предводитель. За плечами у них развевались плащи разных цветов и размеров; если одеяние было песочного цвета, то всадники, казалось, сливались со своими верблюдами, но когда плащи отливали пурпурным, красным, желтым, зеленым и синим, то арабы напоминали ярких птиц, прилетевших из пустыни в долины Палестины. За восемь лет походов эти отважные воители не знали поражений, и сегодня в них жила спокойная уверенность, что этот день принесет им победу и очередное торжество веры, которая распространится и в этой земле. Молча дожидаясь, пока Абд Умар сядет в седло и поведет их за собой, арабы отдыхали меж верблюжьих горбов, напоминая спящих кентавров; столь же терпеливо продолжали ждать и кони.

Но Абд Умар еще не был готов сниматься с места. Оставив своих людей, он покинул караван-сарай и со спокойной уверенностью военного человека направился к небольшой хижине у озера. В свете масляной лампы была видна ее убогая обстановка: голые глинобитные стены, никакой мебели, несколько треснувших тарелок и глиняных горшков. Это здание командующий арабскими войсками избрал себе штаб-квартирой после взятия Табарии, и теперь он, похрапывая, спал прямо на полу – грубоватый пятидесятилетний солдат с лицом изрезанным морщинами. Пряди его бороды лежали на земляном полу, а сам он спал подложив под щеку правую ладонь – как Магомет, когда отходил ко сну.