Источник

– Откровенный парень, – пробормотал Кюллинан, когда Шварц отошел от них.

– В нем ты можешь увидеть нового еврея, – как бы извиняясь, сказал Элиав. – Именно в нем и заключена сила Израиля.

– Откуда он? Говорит он как американец.

– Толком никто не знает. Наверно, он называет себя Шварцем потому, что смуглый. Он пережил, бог знает как, и Дахау и Освенцим. У его нет ни семьи, ни прошлого, остался только голый напор. Когда он вернется, посмотри на его руку.

Симпатичная, рослая и крепкая девушка в тугих шортах подошла к их столу, расставила чашки и блюдца и стала разливать кофе с таким видом, словно это был жидкий цемент. Поставив кофейник на тот случай, если кто-то захочет добавки, она отошла за сахаром, но Шварц уже опередил ее и поставил сахарницу перед Кюллинаном.

– Американцы хотят, чтобы все было сладким, – сказал он, но Кюллинан не обратил внимания на его слова, потому что смотрел на левую руку Шварца, где слабо голубел вытатуированный номер концлагеря: S-13741.

– Родимое пятно, – сказал Шварц.

– У вас речь как у американца.

– После войны я попытался обосноваться в Бостоне. Но вернулся сюда, чтобы присоединиться к борьбе.

– Свое имя вы получили в Бостоне? – спросил Кюллинан.

Шварц осекся.

– С чего вы взяли? Это была фамилия семьи, с которой я жил. Прекрасные люди, но они ровно ничего не знали. И когда началась война, я захотел оказаться здесь.

Девушка вернулась со второй сахарницей, собралась шлепнуть ее на стол, но, увидев, что Шварц успел первым, удалилась с вазочкой к другому столу. Когда она отошла, Кюллинан сказал:

– До чего необычно видеть девушку, которая не пользуется губной помадой.

– Она делает это ради защиты Израиля, – воинственно бросил Шварц.

– То есть?

– Никакой помады. Никаких танцев.

– Ради защиты Израиля, – повторил Кюллинан.

– Да! – едва не вскинулся Шварц. – Спросите ее сами. Иди сюда, Авива.

Девушка вернулась к ним и презрительно бросила:

– Я не из этих… салоним.

– Салоним, – перевел Шварц, – те, что крутятся в салонах.

– Я дала обещание своим друзьям. И мы никогда не танцуем, как в салонах. – Она с вызовом посмотрела на Кюллинана и отошла неловкой походкой девушки, которая знает лишь народные танцы. Шварц последовал за ней.

– Надеюсь, она не в той команде, что занимается керамикой, – тихо сказал Кюллинан.

– Минутку! – вспыхнула доктор Бар-Эль. – Когда мне было семнадцать, я дала такой же обет. Мы чувствовали то же, что Авива чувствует сейчас. Израилю нужны женщины, которые могут держать оружие… и, если надо, умирать на поле боя. Губная помада и салонные танцы – это для изнеженных женщин Франции и Америки. – Аккуратно поставив чашку кофе, она сказала: – И я рада, что этот дух еще жив.

– Но ты же сама пользуешься губной помадой, – напомнил Кюллинан.

– Я старше, – сказала миссис Бар-Эль. – И, кроме того, теперь я борюсь за Израиль на другом поле боя.

Это было странное заявление, но в данный момент Кюллинан решил не углубляться в него.

– Думаю, нам стоит вернуться и провести общее собрание, – предложил он, и четверо ученых двинулись по живописной тропинке к каменному дому с арками, что стал их штаб-квартирой. Когда Кюллинан добрался до него, он в первый раз обратил внимание на оливковые деревья Макора по ту сторону дороги. Они были непостижимо старыми. Их возраст измерялся не годами или десятилетиями, а веками, сливавшимися в тысячелетия. Стволы их были узловатыми и гнутыми, а ветки поломанными. Многие стволы были лишены древесины, которая сгнила с годами, оставив по себе лишь отдельные куски, но и их хватило, чтобы дать жизнь гнутым веткам, – и в конце весны оливы покрывались теми серовато-зелеными листьями, которые придавали деревьям такую привлекательность. Каждый порыв ветерка, что летел со стороны старой дороги, шелестел ими, и роща меняла цвета от сероватого к зеленому. Кюллинан и раньше видел такие оливковые деревья, но подобная роща ему не попадалась. И хотя он уже был готов войти в здание, откуда ему предстояло руководить раскопками, он вместо этого перешел дорогу, чтобы рассмотреть одно удивительное дерево – явный патриарх, от шишковатого кривого ствола которого осталась лишь одна оболочка с многочисленными дырками. На стволе было лишь несколько веток, но они были густо усеяны спелыми оливками, и, когда он стоял рядом с этой не сдавшейся времени реликвией, археолог почувствовал, что он предельно приблизился к тайне Макора. Вид этого августовского дерева лишил его дара речи. Да, теперь он воистину готов к раскопкам. Кюллинан молча вошел в помещение, где уже собрался его штат и их девятнадцать помощников, которые съехались со всех концов света в ответ на объявление, которое он разместил в различных газетах Англии и континента: «Летом 1964 года и в последующие годы предполагаются археологические раскопки в Северной Галилее. Приглашаются квалифицированные специалисты, если они могут самостоятельно оплатить проезд до Израиля. Обеспечиваются питание, кров, медицинское обслуживание, но не жалованье». Откликнулись более ста тридцати опытных мужчин и женщин, и из этого списка он подобрал команду, которая сейчас сидела перед ним. Все они были увлеченными учеными, готовыми трудиться за свой счет – лишь бы только прикоснуться к тайнам, которые хранит этот холм, и каждый был готов пустить в ход свои ум и воображение с той же отдачей, как мотыгу и лопату.

На доске объявлений доктор Элиав прикрепил распорядок дня, который на ближайшие пять месяцев будет определять их жизнь:

5.00 –Подъем

5. 30 –Завтрак

6.00– 14.00 –Работа на раскопках

14.00– Ленч

15.00 – 16.00 –Сиеста

16.00 – 19.00 –Кабинетные занятия

19.30 –Обед

20.30– 22.00 –Консультации

– Есть вопросы? – спросил Элиав.

Раздался громкий обиженный шепот фотографа-англичанина:

– Я не нашел перерыва на чай.

Те, которые знали, как это для него важно, рассмеялись, и Элиав заверил фотографа, что, по крайней мере для него, такой перерыв будет обеспечен.

– Теперь я могу перевести дыхание, – сказал английский ученый.

Затем Элиав перевернул доску, на которой теперь было несколько строк с данными предыдущих раскопок, чтобы напомнить археологам о высоких стандартах, которым им придется следовать. Строчки гласили:

Кюллинан взял указку и сказал:

– Джентльмены и многоуважаемые дамы, я попросил доктора Элиава составить список этих ранних раскопок, потому что в своей работе мы должны помнить о них. Все размеры даны в ярдах, а последняя цифра – примерная площадь раскопок в квадратных ярдах. Обратите внимание, что одно из самых известных исследований очень невелико по размерам, но результаты, которых Дороти Гаррод добилась в пещерах Кармеля, просто ни с чем не сравнимы, словно она нашла груды чистого золота. Думаю, мы должны помнить и успехи Кэтлин Кэньон в Иерихоне, поскольку она взялась за холм, на котором до нее побывало много предшественников, но до ответов докопалась лишь мисс Кэньон. Две другие раскопки – мои самые любимые. В Гезере работал лишь один человек, Маккалистер, церковный органист из Дублина, которому помогал тоже только один человек, дядя Джемала Табари. Но и раскопки, и отчет о них стали шедевром археологии. Нас в десять раз больше, и добиться мы должны тоже в десять раз больше. Нашим идеалом будет Олбрайт. Мы привели данные лишь о ее последнем сезоне. В Бейт-Мирсиме она не нашла ничего особенного, но показала археологам, что такое научный подход. И когда мы все сделаем, я хочу, чтобы о нас сказали: «Они работали так же честно, как Олбрайт».

Сделав паузу, он указал на последнюю строчку:

– Как видите, наш холм невелик, так что мы можем позволить себе не торопиться. Каждый предмет будет зафиксирован на месте находки и сфотографирован под разными углами. Площадь нашего плато составляет всего четыре акра, но не забывайте, что во времена короля Давида Иерусалим был лишь немногим больше. Строго говоря, в этом году мы справимся не более чем с двумя процентами общей площади. – Он попросил принести карты и схемы холма, и, пока ученые изучали контурные линии, свое повествование начал Джемал Табари:

– Все, что мы знаем об истории Макора, укладывается в шесть выразительных абзацев. В древнееврейских источниках он упоминается лишь однажды. Когда двенадцать колен нашли места своего обитания, он считался городом, не имевшим особого значения на границе между частью Ашера вдоль моря и территорией Нафтали. Он никогда не был ни крупным городом типа Хазора, ни столицей провинции, как Мегиддо. В тексте Амарны, найденном в Египте и датированном примерно 1400 годом до н. э., есть упоминание о нем: «Распростершись ниц, посыпав голову пеплом стыда, отводя глаза от твоего божественного величия, семижды семь раз унижая себя, сообщаю Королю Небес и Нила. Макор сожжен». В комментариях к Иосифу Флавию содержится загадочный абзац ^– «Еврейские традиции требовали, чтобы Иосиф ночью бежал из Макора». В знаменитых комментариях к Талмуду ребе Ашера мы находим ряд очаровательных цитат, описывающих повседневную жизнь в этих наших местах. Следующие семьсот лет – молчание, если не считать краткого упоминания в сообщении арабского торговца из Дамаска: «Получил неплохой доход от оливок из Макора». Оливковым деревьям, которые мы видим по ту сторону дороги, может быть несколько тысяч лет. А вот от крестоносцев остались интересные письменные сообщения, и, надеюсь, все вы прочтете «Хроники Венцеля Трирского». Найдете в библиотеке три фотокопии. Короче, Венцель рассказывает нам, что Макор был взят крестоносцами в 1099 году и примерно двести лет им владели разные графы Венцели из Трира. Мы уверены, что в этом уровне найдем кое-что существенное. После 1291 года, когда Макор перешел к мамелюкам, он исчезает из истории. Его не упоминают даже купцы, и мы должны предположить, что пребывание людей тут кончилось. Но, как мы прикинули, от скалистого ложа до вершины холма семьдесят один фут, и у нас есть основания считать, что в этом собрании кроется немало интересных вещей. Джон объяснит, что мы собираемся делать.