Источник

В июле он, к своему неудовольствию, заметил, что на вечерах в кибуце Веред Бар-Эль обычно предпочитает танцевать с доктором Элиавом и они составляют красивую пару. Его гибкая тонкая фигура была полна чисто мужского обаяния, а миниатюрная Веред танцевала с темпераментной грациозностью, особенно те танцы, где девушке надо было кружиться, и подол ее юбки взлетал вверх. Кроме того, Табари устраивал вечерние экскурсии в такие исторические места, как Тиберия на Галилейском море, или на исторические развалины Кесарии, древней столицы Ирода. Там Кюллинан увидел, как Веред, залитая лунным светом, стоит у мраморной колонны, некогда украшавшей царские сады, и она показалась ему духом Израиля, темноволосая обаятельная еврейка библейских времен. Он хотел подойти и сказать ей эти слова, но прежде, чем он собрался, рядом с ней возник доктор Элиав. Стоя у колонны, он держал ее за руку, и Кюллинан почувствовал себя сущим ослом.

Но как-то ночью в середине июля, когда он при свете луны осматривал раскопки, его обеспокоило какое-то движение на северном краю плато. Он заподозрил, что кто-то хочет похитить реликвию крестоносцев, но это оказалась Веред Бар-Эль. С чувством облегчения он подошел к ней, обнял и поцеловал с такой страстью, что она удивила их обоих. Медленно отстранившись от него, она взялась за отвороты его куртки, глядя снизу вверх темными влажными глазами.

– Джон, – мягко засмеялась она, – разве ты не знал, что я обручена с доктором Элиавом?

– Ты?… – Он отвел ее руки, словно они пугали его.

– Конечно. Поэтому я и выбрала эти раскопки… а не Масаду [3] .

Он удивлялся этому еще в Чикаго: «Почему Бар-Эль пренебрегла шансом оказаться в Масаде, чтобы работать со мной?» Теперь он разозлился: «Черт побери, Веред! Если Элиав обручен с тобой, почему он ничего не делает?»

Какое-то мгновение она смотрела на него, словно сама себе задала этот вопрос, но быстро оправилась и небрежно бросила:

3

Mасада – горная крепость в Иудейской пустыне, над Мертвым морем. В 73 г. после двухлетней осады зелоты, члены еврейской секты, защищавшие крепость, предпочли совершить массовое самоубийство, но не сдаться врагу.

– Порой так бывает…

Он снова поцеловал ее и сказал куда серьезнее:

– Веред, если он так долго тянет, почему бы тебе не выйти замуж за человека, который занят делом?

Веред помолчала, словно приглашая снова поцеловать ее, но потом отстранилась.

– Ты слишком занят делом, – мягко сказала она.

– Как давно ты обручена?

Стоя в отдалении от него, она сказала:

– Мы вместе воевали. Я дружила с его женой до того, как ее убили. Он дрался рядом с моим мужем. Это то, что связывает людей.

– Ты несешь патриотическую чушь.

Со всей силой и гневом она дала ему пощечину.

– Это серьезно. И никогда, никогда… – Она оказалась в его объятиях и зарыдала. Справившись с собой, Веред прошептала: – Ты человек, которого я могла бы полюбить, Джон. Но я отчаянно дралась за эту еврейскую землю и никогда не выйду замуж за нееврея.

Он опустил руки. Ее слова были архаичны и даже оскорбительны. Они были явно не к месту в это мгновение, когда двоих людей коснулась любовь. Но если европейские евреи прошли через все, что им выпало на долю, и построили государство, в котором обаятельная тридцатитрехлетняя вдова может произносить такие слова…

– Ты недалеко ушла от тех ирландских католиков, которых мне довелось знать в Гэри. «Если ты приведешь в дом польского мужа, я дам хлыста вам обоим». Так мой отец говорил моим сестрам.

– Я не просила целовать меня, – напомнила Веред.

– Прости, что я это сделал, – фыркнул Кюллинан.

Она взяла его руки, гневно сжатые в кулаки, и прижала к своим щекам.

– Это глупые слова, и ты это знаешь. Я смотрела, как ты работаешь на раскопе, Джон. Ты хочешь докопаться до каждой мелочи, и никакие предубеждения над тобой не властны. Ну ладно, вот ты копаешься в этой траншее – и вдруг сталкиваешься с чем-то, что ты не можешь принять… с еврейской девушкой, которая пережила такие ужасы, что теперь на свете осталось только одно, чего она может желать, – оставаться еврейской девушкой.

Сила этих слов заставила Кюллинана с уважением отнестись к тому, что говорила Веред, но рассудком он не мог это принять: если он хоть что-то понимает в человеческих отношениях, он не сомневался, что Веред Бар-Эль не выйдет замуж за доктора Элиава. Она совершенно не производила впечатления влюбленной в него женщины, да и в нем не чувствовалось голодной тяги к ней. Как и Израиль, частью которого она была, Веред очутилась на скрещении исторических путей, но ее привели сюда любовные эмоции, и она выдала свое беспокойство, ибо ситуация эта ее не устраивала. Полный сочувствия, Кюллинан видел ее неуверенность и потом сказал:

– Веред, я провел последние двадцать лет в поисках жены. Я хочу, чтобы она была умна, не чуралась больших идей и… ну, чтобы она была женственной. Таких найти нелегко, и я не отпущу тебя. Ты никогда не выйдешь замуж за Элиава. В этом я убежден. А вот за меня ты выйдешь.

– Давай вернемся, – сказала она.

Когда Джон и Веред вошли в большую комнату арабского дома, остальные начали посмеиваться. Кюллинан обрел уверенность в своей теории, когда доктор Элиав, не как разгневанный любовник, а как приятель из колледжа говорит со своим соседом по комнате, непринужденно обратился к нему:

– Сдается мне, Кюллинан, что ты целовался с моей невестой.

Ирландец вытер губы, посмотрел на пальцы и сказал:

– А я-то думал, что израильские девушки пренебрегают помадой и салонными танцами.

– В свое время они ею пользовались, – сказал Элиав, – но потом передумали.

Кюллинан решил притвориться и показал руку.

– Пройдут годы, Элиав, и твоя жена сможет, не кривя душой, укорить тебя: «Не стань я твоей женой, то могла бы уехать в Чикаго с настоящим мужчиной!»

– Не сомневаюсь, я это еще услышу, – сказал высокий еврей, и двое мужчин обменялись рукопожатиями.

– Если это в самом деле обручение, – вскричал фотограф-англичанин, – то будем праздновать всю ночь!

Кто-то вскочил в джип и помчался в Акко за бутылками араки; но на Джона Кюллинана песни и танцы наводили уныние, потому что, глядя на Веред и ее мужчину, он знал, что все это веселье по поводу обручения – фальшивка. Более того, он признался и ей и себе, что она нужна ему, и теперь пытался понять, как в дальнейшем сложатся их отношения.

Следующим утром, пока Кюллинан зарисовывал первый из только что найденных предметов, который можно было бы датировать временем до нашей эры, доктору Элиаву позвонили из канцелярии премьер-министра. Ему сообщили, что сегодня днем в аэропорт прибывает Пол Дж. Зодман из Чикаго, и намекнули, что человеку, который столько сделал для становления Государства Израиль, следовало бы оказать все возможное уважение. Через несколько минут и Кюллинан получил телеграмму, сообщающую о прибытии Зодмана, и тут же из Тель-Авива позвонил агент «Объединенного еврейского призыва», чтобы сказать: «Это раскопки Зодмана? Мне нужен директор. Зодман прибывает сегодня днем, и, ради бога, доставьте ему удовольствие». Кюллинан кончил набросок и сообщил в другую комнату: