Истоки американо-китайских отношений

Профессор Миллер констатировал, что американские миссионеры-протестанты в XIX веке сыграли решающую роль в том, что репутация Конфуция существенно пострадала.

Очевидно, что ситуация сложилась в ходе исторического развития таким образом, что при первом знакомстве европейцев с китайцами европейцы попытались узнать китайцев, понять китайцев. И при этом они узнали о Конфуции, об отношении к нему в Китае, о существовании в Китае традиции с уважением относиться к мудрецам или к тем, в ком видели мудрецов, в древности.

Собственно говоря, записанные высказывания этих мудрецов или тех слов, которые приписывались этим мудрецам, и в первую очередь Конфуция, вероятно, с точки зрения миссионеров-протестантов, в известной степени заменяли китайцам Библию.

Рано или поздно должно было произойти столкновение имени и авторитета Конфуция в Китае с принесенным в Китай миссионерами-протестантами именем и учением Христа.

Христианство при этом выступало в качестве такой духовной основы, которую американские миссионеры-протестанты считали абсолютно правильной, не допускающей никаких сомнений, требующей принятия и подчинения. Столкновение идеологий китайцев и европейцев (американцев) было неизбежным. И оно начало происходить в XIX веке.

Миссионеры-протестанты не проявляли любви к Конфуцию в этом столетии. Максимум, на что соглашались эти миссионеры, – это признание Конфуция хорошим человеком, но всего лишь человеком, а не Спасителем. Так оказывалось, что иностранцы, христиане, американцы, миссионеры-протестанты принижали в глазах многих китайцев Конфуция до уровня того, кто был ниже христианского или навязывавшегося христианами Бога. Для многих китайцев «чужой» бог никак не мог быть выше того, кто считался авторитетом в Китае.

Более того, миссионеры-протестанты считали, что у Конфуция в его рассуждениях даже то немногое, что там было хорошего, было покрыто невежеством, суеверием и язычеством. Конфуцию, таким образом, не только отказывали в божественности, в равенстве с христианским Спасителем, но именно Конфуций и представал воплощением невежества, суеверия и язычества.

Иными словами, идейно американцы и китайцы полностью расходились. Учение Конфуция виделось миссионерам бессильным в настоящем и безнадежным для будущего мира.

Иными словами, они не принимали ни значения взглядов Конфуция для китайцев, для всего человечества в настоящем, но и отрицали его пользу для будущего человечества. Миссионеры считали, что система взглядов Конфуция была вредоносна по отношению к индивидууму. Иными словами, именно отношение к человеку, к человеческой личности, к достоинству человека разделило американцев, миссионеров-протестантов, и тех китайцев, которые исходили из принятия для себя взглядов Конфуция в качестве руководящих идей.

Здесь можно подчеркнуть, что власть имущие нынешнего Китая пропагандируют Конфуция, пытаются «навязывать» его человечеству в качестве символа мудрости Китая, нации Китая и в то же время выдвигают в качестве национальной идеи «великое возрождение великой нации Китая». А это означает, что речь идет не о «новизне», не о стремлении к новому, к «новому Китаю», а о возвращении в прошлое, к древности, о возрождении того, что было в прошлом. Так, оказывается, что Китай, несмотря на использование там многого из области современных технологий, по-прежнему мысленно устремлен не в будущее, а в прошлое.

Очевидно, что так происходит по той причине, что в Китае хотели бы представить дело таким образом, что именно в прошлом в мире царил тот настоящий всемирный «новый порядок», при котором Китай, нация Китая руководили всеми делами человечества, властвовали над миром.

Здесь может возникать мысль о том, что возвращение в прошлое, возрождение нации Китая – это и есть возвращение к тому, к чему было всегда предназначено человечество, а именно к ассимиляции китайцами, нацией Китая всего человечества.

Попутно можно обратить внимание на то, что известный и авторитетный, влиятельный китайский ученый Ли Шэньчжи осуждал Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина за то, что они навязывали китайцам худшее в конфуцианстве – мысль о вечности и неизбежности согласия с режимом самовластия.

В 1863 году преподобный Джеймс Легг, миссионер в Китае и уважаемый в Оксфорде синолог, утверждал в своем широко известном переводе китайских классиков, что конфуцианство лучше всего «приспособлено к примитивному, безыскусному состоянию общества». Легг, однако, тщательно отделял себя от тех миссионеров, которые относили все социальные пороки Китая на счет этой философии: «Я не возлагаю вину за присущее им, китайскому правительству и народу, презрительное высокомерие (по отношению ко всем прочим) на Конфуция. То, что я считаю предосудительным, – это то, что он не оставил ни принципов, ни записей, позволяющих проверить развитие такого духа». Свое заключение Легг снабдил уничтожающим финалом: «Однако же я сейчас должен оставить мудреца. Я надеюсь, что я не поступил с ним несправедливо; однако в результате длительного изучения его характера и мнения я не в состоянии относиться к нему как к великому человеку» (С. 66).

В Англии Джеймс Легг, который перевел на английский язык труды Конфуция, китайских мудрецов, считал, что конфуцианство «лучше всего приспособлено к примитивному, безыскусному состоянию общества». Из этого следовало, что, с точки зрения Легга, мысли Конфуция были продуктом своего времени.

Легг также приходил к выводу о том, что он не в состоянии относиться к Конфуцию как к великому человеку. Позиция Легга свидетельствовала о том, что в XIX веке люди в Европе, на Западе стремились жить в своем времени, отказывались быть связанными ограничениями, которые время накладывало на высказывания древних китайских мудрецов. Собственно говоря, это был призыв к человечеству жить не в прошлом, а в настоящем, стремиться в будущее, не ставить преграды перед полетом мысли человека, перед свободой человеческой личности.

Представляется, что позднее в XIX веке репутация Конфуция вернула себе значительную часть своей прежней утраченной основы. В самом конце своей жизни Эмерсон пересмотрел свое мнение, похвалив Конфуция как «единственного гения, которого, как кажется, азиаты имели для своего морального возрождения», и некоторые почитатели Конфуция нашлись среди американских гуманистов (С. 66). Однако же ни в чем этот сдвиг в оценке не нашел своего проявления более драматично, как в пересмотренном мнении Легга во втором издании его переводов, опубликованном в 1893 году, которое следует сравнить с более ранним, с тем чтобы в полной мере оценить, насколько далекое путешествие совершило его мнение за тридцать два года: «Однако же я сейчас должен оставить мудреца. Я надеюсь, что я не поступил с ним несправедливо; однако чем больше я изучал его характер и мнения, тем больше я приходил к высокой оценке в своем взгляде на него. Он был очень великим человеком, и его влияние было в целом великой пользой для Китая, в то время как его поучения дают важные уроки для нас, для тех людей, которые исповедуют учение (школу) Христа» (С. 66–67).

Итак, спустя некоторое время Легг дал иную оценку Конфуцию: «Он был очень великим человеком, и его влияние было в целом великой пользой для Китая, в то время как его поучения дают важные уроки для нас, для людей, которые исповедуют учение Христа». Легг тогда высоко оценил Конфуция. Прежде всего применительно к той эпохе, когда жил этот китайский мудрец.

В то же время Легг предложил сочетать поучения Конфуция и учение Христа. Легг не пояснил, как он это себе представляет. Предложение Легга повисло в воздухе. Оно, пожалуй, отражает распространенное мнение о том, что с именем Конфуция следует считаться. Люди вынуждены это делать или заявлять об этом. Однако остается вопрос о том, что Конфуций оправдывал самовластие и в Китае, и, очевидно, везде в Поднебесной.