Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:

М.П. Погодин оказался очень восприимчив к этим словам. После разговора со Строевым он немедленно написал С.П. Шевырёву: «Строев здесь. Какие чудеса рассказывает он о северном крае! …Каковы самоеды там, каковы русские, чистые и не смешанные», а в свой дневник занес: «Что за Россия! Сколько миров в ней!» [800] Намерение историка знакомиться с местной историей укрепилось, когда к впечатлениям Строева он прибавил свои собственные, полученные летом 1837 года в Тверской губернии, куда его привлекли камни и курганы, описанные Ф.И. Глинкой в статье «Древности Тверской Карелии». Здесь ему довелось присутствовать на празднике св. Арсения Тверского. Увиденные Погодиным совершенно незнакомые обряды навели его на мысль, что «русская история может улучшиться, усовершенствоваться, даже уразуметься только посредством местных наблюдений и разысканий». А это, в свою очередь, вызвало его на критику кабинетной науки: «Нет, пятьсот тысяч Москвы и Петербурга не составляют еще России, и чтоб знать Россию, надо ее рассмотреть, и рассмотреть не из кабинета московского или петербургского, а на месте, пожить долго в каждом ее краю, познакомиться со всеми ее званиями, ибо дворянин московский совсем не то, что оренбургский, курский, и крестьянин тверской во многом не похож на орловского, не говорю уже о малороссийском» [801] .

800

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 2. СПб., 1889.

С. 369.

801

Там же. Кн. 5. СПб., 1892. С. 89.

Погодин сделал для себя два главных вывода из этой поездки. Во-первых, он решил «отправляться всякий год в путешествия по России, которую решительно мы знаем очень мало, погрузясь в своих школьных разысканиях и диссертациях». Аккуратно исполнять это намерение ученому, обремененному служебными обязанностями, семейством, а вскоре и журналом, было невозможно. Но уже в 1840 году Погодин пустился в поездку, в ходе которой внимательно осмотрел Владимир, Нижний Новгород, Кострому, Галич, Вологду, Белозерск, Рыбинск, Ярославль и некоторые другие старинные русские города. Эта поездка познакомила его с местными исследователями старины, а также подсказала ему, каким образом местное прошлое могло бы быть использовано для «возбуждения охоты к истории» в учениках гимназий и училищ. Столкнувшись во время посещения галичского училища с незаинтересованностью воспитанников в учебе, в том числе и в занятиях по истории, ученый порекомендовал начинать этот курс со своего города, обстоятельств его возвышения или упадка; «от своего города легкий и естественный переход к своему княжеству, а потом и ко всей Русской Истории» [802] . В последующем Погодин не раз совершал подобные путешествия по России, всякий раз плодотворно отражавшиеся на его исследованиях.

802

Там же. С. 93; Там же. Кн. 6. СПб., 1892. С. 180–182.

Во-вторых, анализируя еще опыт своей прежней, тверской поездки 1837 года, Погодин осознал и ограниченность возможностей путешествия при решении местных исторических вопросов: «Никакие путешественники не могут так описать, заметить многое, как жители. Притом сколько нужно путешественников, чтобы объехать наше неизмеримое государство и рассмотреть его во всех отношениях?» [803] Отсюда вытекало и признание необходимости разработки материала на местах. В этой связи любопытно отметить, что «Путевые записки», опубликованные Погодиным по итогам его поездки в Тверскую губернию, заставили взяться за перо купеческого сына из Тихвина Г. Парихина. Прочитав погодинское описание, он припомнил старинную русскую пословицу: «Что город, то норов, что деревня, то и обычай» (ее же, к слову, вспоминал и М.Я. Диев в начале его переписки со Снегирёвым). Парихин обратил внимание, что приведенная Погодиным тверская свадебная песня в Тихвине имеет совсем другое значение, будучи одним из элементов игры, которая бытовала на «посидухах» – зимних вечеринках, устраиваемых для девушек на выданье. В связи с чем у автора возник вопрос исследовательского плана: что первично – тихвинская игра или тверская песня [804] . Неудивительно, что в его распоряжении не оказалось средств найти ответ на этот вопрос.

803

Там же. Кн. 5. С. 82.

804

Г….й П….н[Парихин Г.] Провинциальные увеселения (Письмо к редактору литературных прибавлений) // Литературные прибавления к Русскому Инвалиду. 1839. № 2. С. 34, 36.

Вероятно, поэтому Погодин предпочитал полагаться в местных изысканиях не только на такой интерес случайной публики, к которой можно было причислить Парихина, но, прежде всего, на учителей уездных училищ, священников и студентов, приезжающих на вакации из университетов, семинарий, академий. Научные исследования он находил для них наилучшим способом заполнить свой досуг. Спасение от почти неизбежного в этом случае дилетантизма ученый видел в инструкциях, «наставлениях вообще для всех желающих», как собирать «нужные известия об обрядах, поверьях, областных словах, лекарствах, примечательных предметах, на что обращать внимание при находимых монетах, вещах, книгах старопечатных, рукописях». В составлении этого «наставления» М.В. Погодин рассчитывал на помощь Ф.Н. Глинки, П.В. Киреевского, С.П. Шевырёва, И.М. Снегирёва и П.А. Муханова [805] . Судьба этого начинания неизвестна, что, впрочем, больше говорит об обыкновении московского профессора бросать начатое на полдороге, чем об ослаблении его интереса к местной истории.

805

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 5. С. 81–82.

Рецензируя в 1841 году на страницах «Москвитянина» несколько недавно вышедших изданий о различных городах и монастырях, Погодин заявляет о своей всегдашней готовности хвалить подобные сочинения, поскольку «всякое примечательное место в России должно быть описано, сперва хоть как-нибудь, а потом все лучше и лучше». Сетуя на острый недостаток сочинений по местной истории («Сколько городов, сколько монастырей, церквей, мест имеют у нас свои истории? Сотая доля не имеет»), он был готов примириться даже с присущими им погрешностями в стилистическом отношении: «красноглаголание» Н.Д. Иванчина-Писарева, описывавшего подмосковные монастыри, по мнению Погодина, больше способствует пробуждению интереса к историческому знанию в полуграмотном мирянине, которому и должны быть адресованы подобного рода книги, тогда как «простоты требуют, простоту понимают люди высокообразованные». Знакомство с местным прошлым, по мысли рецензента, как и в упомянутом случае со школьным преподаванием, обретает свою истинную цену только в свете горизонтов всемирной истории:

пусть всякий мещанин знает что-нибудь о своей приходской церкви, о городском соборе, об своем городе… Любопытство не остановится на этом: узнав о своем городе, захотят они узнать и о Москве, потом и обо всей России, и обо всем Божием свете [806] .

Сочинение А. Козловского «Взгляд на историю Костромы» побудило Погодина обратиться к проблеме, о которой заставила задуматься Н.Ф. Андреева неудача Сахарова с его «Историей общественного образования Тульской губернии» – о соотношении местного и общероссийского при освещении подобных сюжетов. Обнаружив в изложении Козловского пространные описания Батыева нашествия, междоусобиц сыновей Александра Невского, времен Ивана III и Ивана IV и много других отступлений от основной нити повествования, рецензент рекомендовал сочинителям городских летописаний «помещать как можно менее общего в свои частные Истории, разве где общее сливается совершенно с частным, например пребывание Михаила Фёдоровича в Костроме». Во избежание ошибки Козловского, у которого местные происшествия «скрываются в куче общих», он дает такой совет: «Историк Владимира, Суздаля, помещай у себя, что важно для Владимира, Суздаля, а иначе при всяком городе надо будет повторять всю Историю». В распределении труда между историком России и местным исследователем Погодин придерживался той же формулы, что и Снегирёв: «Общий историк должен заимствовать от частных, а не наоборот» [807] .

806

Погодин М.П. [рец. на книги: ] Козловский А. Взгляд на историю Костромы. М., 1840; Иванчин-Писарев Н.День в Троицкой Лавре. М., 1840; Он же. Вечер в Симоновом монастыре. М., 1840; Он

же
. Утро в Новоспасском монастыре. М., 1840; Снегирёв И.М. Путевые записки о Троицкой Лавре. М., 1840; Крылов И.З. Достопамятные могилы в Московском Высоко-Петровском монастыре. М., 1841 // Москвитянин. 1841. Ч. 2. С. 479–481.

807

Там же. С. 481.

Вместе с тем Погодина отличало более бережное отношение к авторскому началу в провинциальных штудиях. На страницах «Москвитянина» регулярно находила себе место корреспонденция из провинции, значительная часть которой была посвящена историческим, археологическим и этнографическим вопросам. П. Савваитов из Вологды, И. Кедров из Ярославля, Н. Борисов из Шенкурска, П. Кузмищев из Архангельска, уже упоминавшийся В. Борисов из Шуи и многие другие удостаивались от московского профессора самых лестных слов за свои местные изыскания [808] . В свою очередь, провинциальные исследователи при случае обращались к своему московскому патрону за напутствием. В феврале 1846 года нижегородский учитель гимназии П.И. Мельников, в скором времени получивший известность в литературе под псевдонимом Андрей Печерский, испрашивал у Погодина как у «патриарха Русских Археологов» благословения на «подвиг серьезный» – написание воображаемого путешествия по Нижнему Новгороду в 1621 году, в ходе которого получили бы освещение все местные достопамятности, сохранившиеся и утраченные: «До сих пор я не решался приняться за это дело, боясь его, – теперь, когда решился, к вам обращаюсь, не оставьте меня» [809] .

808

Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. Кн. 6. С. 221–228.

809

Там же. Кн. 8. СПб., 1894. С. 411–413.

Примечательно, что даже поблекшая на фоне утверждавшейся на рубеже 1840–1850-х годов «новой исторической школы» К.Д. Кавелина и С.М. Соловьёва слава издателя «Москвитянина» не изменила предельно почтительного отношения к нему со стороны провинциальных исследователей старины. Видимо, трудно уловимые очертания схем Погодина казались им более приспособленными к практике изучения местной истории, чем логически выверенные построения его ниспровергателей. Кроме того, трудно представить кого-то другого из русских историков времен николаевского царствования, настолько заинтересованного вопросами исторического самосознания жителей старинных городов, чтобы публично предаваться мечтам об открытии памятника Минину в Нижнем Новгороде, Прокопию Ляпунову и Стефану Яворскому в Рязани, Сусанину в Костроме, Андрею Боголюбскому во Владимире [810] . Немногочисленным хранителям исторической памяти в провинции подобные пожелания, время от времени исходившие от Погодина, позволяли видеть в нем союзника, на авторитет которого при случае можно опереться.

810

Там же. С. 201.

О потребности, испытываемой местными исследователями в такого рода поддержке, можно догадываться по реплике преподававшего философию в Вологодской семинарии П.И. Савваитова, брошенной им в письме к Погодину от 17 ноября 1841 года. Влиятельному единомышленнику, с которым вологодский любитель древностей познакомился за год до этого, были адресованы весьма важные для провинциальных деятелей вопросы:

Скоро ли примутся у нас за составление отдельных историй местных – и светских, и духовных? А давно пора бы. Конечно, частные люди без содействия начальства немного могут сделать. Для чего же не заставить начальников губерний и епархий заняться чрез кого-нибудь этим? [811]

811

Цит. по: Лазарчук Р.М. К.Н. Батюшков и Вологодский край. Из архивных разысканий. Череповец, 2007. С. 304.

Эти вопросы в данном контексте можно назвать риторическими, поскольку вряд ли Савваитов полагал своего корреспондента полномочным добиться их удовлетворительного решения.

Масштаб трудностей вненаучного характера, с которыми «частные люди», интересовавшиеся местной историей, сталкивались в самой провинциальной среде, открывается в переписке Диева и Снегирёва. Едва ли не каждый костромской архиерей отметился в научной биографии нерехотского исследователя старины тем, что чинил ему препятствия. Епископ Павел (Подлипский), сам неравнодушный к изучению древностей, выражал неудовольствие в связи с тем, что подчиненный представляет свои работы в московское Общество истории и древностей без его санкции. В конце 1831 года владыка положил конец этой практике, приказав Диеву предварительно показывать ему всякое сочинение, отправляемое в Общество. Вскоре епископ настоял на перемещении священника-археолога в другой приход, что было воспринято тем как бедствие, первопричиной которого были его ученые занятия. Может показаться парадоксальным, но взгляды костромского епископа на отношения субординации находили поддержку и в кругах московских ученых. Снегирёв сообщал Диеву, что председатель исторического общества А.Ф. Малиновский признал дерзостью то обстоятельство, что священник «пишет об одном предмете с архиереем». Общность интересов епископа и рядового служителя церкви не только не благоприятствовала карьере последнего, но, скорее, оборачивалась для него ущербом: сменив костромскую кафедру на черниговскую, Павел (Подлипский) увез с собой 18 книг из библиотеки Диева, включая особенно ценимый владельцем рукописный летописец 1671 года [812] . Впрочем, служба под началом менее просвещенных владык также была чреватой неприятностями для увлекавшегося стариной протоиерея. Преемник Павла епископ Владимир (Алявдин) посчитал нужным заметить Диеву при духовенстве, что «священнику некогда заниматься такими безделицами, как история и археология». А епископ Иустин (Михайлов), смирившись с этими занятиями своего подчиненного и поручив ему описать всех костромских архиереев, «приказал писать только доброе» [813] .

812

Титов А.А.Биографический очерк протоиерея Михаила Диева… С. 33, 39–40, 88; Письма о. Михаила Диева к И.М. Снегирёву. М., 1909. С. 30.

813

Титов А.А.Биографический очерк протоиерея Михаила Диева… С. 88, 113.

Еще один источник невзгод для провинциальных исследователей, помимо служебных обстоятельств, состоял в самом предмете их изучения – представителях той самой «народности», местные особенности которой пользовались таким интересом у столичных ученых. Амбивалентные, а иногда и просто насмешливые характеристики жителей различных городов в народных присловиях, замечания по поводу особенностей обычаев несли в себе опасность для собирателей, изымавших эти фрагменты «внутреннего быта» из привычной для них устной стихии и предававших их печати. Так, смотритель нерехотского духовного училища Яблоков, добиваясь дискредитации преподававшего там Диева, собрал накануне Рождества в думу купцов и мещан, чтобы вызвать их возмущение опубликованной стараниями священника пословицей: «Не бойся на дороге воров, а в Нерехте каменных домов». Последний имел возможность убедиться, что этот демарш привел к отнюдь не безобидным для него последствиям: «Хотя половина нерехотского веча сказала: нам не до этих безделиц, но некоторые довольно накричали и положили не впущать меня в каменные домы славить». Откупщик нерехотских питейных домов из Романова пришел в негодование, когда узнал, что напечатано присловие о том, как романовцы барана в люльке закачали. По сообщению В.А. Борисова, жители Иванова, прочитав пословицы о себе, испытывали подобные чувства, но, поскольку не знали имя издателя, никому не могли адресовать свой гнев.

Поделиться с друзьями: