Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Шрифт:
В речах создается параллельный визуальному словесный образ поэта: оба они должны подкреплять друг друга. И тот и другой обращены к будущему. И опять возникает рефлексия традиции, которая уже осознается как традиция, и выстраивается некая типология. Фойгт формулирует оправдание данной практики:
Я сказал: у подножия памятника. Да! Значение памятников(здесь и далее полужирным выделено мною. – С.Е.) неизмеримо-важное, поучительное. Не они ли пробуждают горячее благоговение к мировым заслугам; и не они ли в то же время, красноречивее, чем мертвые хартии[вновь подчеркнут приоритет визуального образа перед словесным. – С.Е.], свидетельствуют о постепенном проявлении народных сочувствий к высшим интересам человечества? [Замечательна констатация разрыва между «высшими интересами человечества», материализующимися в памятниках, и медленным движением к ним «народных сочувствий». – С.Е.] Смотрите: вот, под кроткою дланью Августейшего
1470
Фойгт К.Речь, при открытии в Казани памятника Г.Р. Державину, произнесенная проректором Императорского Казанского университета 25 августа 1847 года. Казань, 1847. С. 87–88.
Памятник должен был стать неким значимым местом не только в истории, но в топографии города. В 1870 году памятник из тесного университетского двора все же перенесли, ибо он оказался
мало доступен для публики, многим и совершенно неизвестен, не может способствовать ни украшению города, ни поддержанию в обществе воспоминания о трудах покойного поэта, и получает от местоположения своего значение какого-то частного монумента, почти излишнего [1471] .
1471
Грот Я.К.Жизнь Державина. С. 1021.
Но даже Грот, нарушая общий тон повествования в рамках жизнеописания Державина, вынужден заметить:
…по местному народному рассказу, чугунный генерал из наверститута, где студентов обучают, поехал к театру, и поставили его тут на площади потому-де, что монументу эдакого человека, вельможного и генерала, стоять на дворе наверститута не пригоже [1472] .
По другому наблюдению, стоявшие у памятника казанские извозчики, бранясь между собою, говорили друг другу: «Эх ты, идол! Державин ты эдакий!» Автор этой заметки не преминул тут же отметить: «От великого до смешного только один шаг» [1473] .
1472
Там же. С. 1022.
1473
Путевой очерк графа Сальяса // Беседа. 1872. Кн. 1. С. 84 («Внутреннее обозрение»).
По свидетельству путеводителей, расхожих имен у этого монумента было много – называли его и «татарским богатырем, воевавшим с царем Иваном Васильевичем», и просто «богатырем», и каким-то неведомым «генералом Державиным», и т. п. Три грации, внимающие на одном из барельефов стихам Державина, представлялись народу тремя дочерьми, «которых богатырь Державин к матушке царице приводит». Постепенно в городском пространстве он превращается, по татарскому прозванию, в «бакыр бабай» – «бронзового деда».
То, что традиция гражданско-литературного памятникостроительства начинает складываться и осознаваться как таковая, подтверждает история следующего монумента. Вещный результат (т. е. скульптурное изображение писателя в доступном пространстве), казалось бы, свидетельствовал о типологической общности случаев. Однако история возникновения, поведение причастных к этому лиц и восприятие окружающих заставляет сомневаться в этом. Речь идет о памятнике И.А. Крылову . Через год после смерти баснописца в «Петербургских ведомостях» была объявлена подписка на памятник, за три года собрали более 30 тысяч рублей и в 1848 году провели конкурс в Академии художеств. Выиграл П.К. Клодт [1474] (первый вариант памятника – Крылов в римской тоге, сидящий на скале с книгой в руках). Следом начался процесс поиска места.
1474
Несмотря на проведение конкурсов Академией художеств, создание монументов писателям передавалось чуть ли не по наследству. Первым был И. Мартос, затем эстафету принял его ученик по Академии художеств С. Гальберг – его памятники Карамзину и Державину переводил в бронзу П.К. Клодт, который и стал автором следующего памятника.
Инициатором на этот раз выступила власть. Призыв к подписке был опубликован в официальном органе – «Журнале министерства народного просвещения», под ним стояли имена весьма влиятельных лиц: президента Академии
наук (и действующего министра народного просвещения, о чем скромно не стали упоминать) С. Уварова, почетного члена Академии наук графа Д. Блудова и др. Деньги собирало казначейство этого министерства [1475] . И технология создания, и сопроводительная риторика вполне соответствовали канону. Крылов оказывается в том ряду «знаменитых соотечественников», память о которых «благодарность народная» сохраняет для «грядущих поколений». Правда, эту память в данном случае олицетворяет «правительство, в семейном сочувствии с народом», которое1475
Обращение (из ЖМНП) повторяется дословно в «Русском инвалиде» (1845. № 11. С. 29–30), что подтверждает официальный статус текста.
объемля просвещенным вниманием и гордою любовию все заслуги, все отличия, все подвиги знаменитых мужей, прославившихся в отечестве, усыновляет их и за пределом жизни, и возносит незыблемую память их над тленными могилами сменяющихся поколений.
Помимо победителей в военных сражениях памяти заслуживают и другие герои:
Но и другие деяния и другие мирные подвиги не остались также без внимания и без народного сочувствия. Памятники Ломоносова, Державина, Карамзина красноречиво о том свидетельствуют. Сии памятники, сии олицетворения народной славы, разбросанные от берегов Ледовитого моря до Восточной грани Европы, знамениями умственной жизни и духовной силы населяют пространство нашего необозримого Отечества. Подобно Мемноновой статуе, сии памятники издают, в обширных и холодных степях наших, красноречивые и законодательные голоса под солнцем любви к Отечеству и нераздельной с нею любви к просвещению [1476] .
1476
Русский инвалид. 1845. № 11. С. 29–30.
Здесь декларируется новый способ проявления любви к Отечеству – не с оружием в руках, а служа просвещению оного. Причем традицию пытаются представить гораздо более репрезентативной, чем она есть на самом деле (три памятника на бескрайние просторы). Дальше следует оправдание выбора героя – и как всегда оно мотивируется заслугами героя в области словесности. «Подобно трем поименованным писателям, и Крылов неизгладимо врезал имя свое на скрижалях Русского языка».
Прежние памятники, возводимые по инициативе местного дворянского общества, ставились в городах, связанных с происхождением героев. Постановка нового памятника в центре империи требовала некоторых объяснений – Петербург объявляется местом славы. Заканчивается обращение формулировкой эстетической задачи памятника. Крылов в итоге был изображен в реалистичном виде – в компании не аллегорических персонажей, а героев из его басен (хотя именно они-то и были аллегориями). Однако всенародного праздника тогда не получилось, он вышел скорее семейным. Народность Крылова не подвергалась сомнению, заслуги перед русским языком – тоже; возможно дело было в том, что
распространить… народность на всю словесность не позволила ограниченность такого рода поэзии, как басня: это впоследствии совершил А.С. Пушкин. Итак, за Крыловым остается слава русского народного поэта [1477] .
Власть конструирует предмет, который должен вписаться в традицию, таким образом проявляя заинтересованность в этой традиции и как бы «примеряясь» к тому, как можно ее использовать. Отрицательный результат тоже дает повод для анализа. Из народного поэта Крылова национального героя не получилось. «Одомашнивание» увековечения поэтов продолжалось. Появление памятника переставало быть событием, переводилось в бытовую практику, словесное и ритуальное оформление редуцировалось, символическая составляющая нивелировалась. Так, еще два памятника поэтам – Жуковскому в Поречье (1853) и Кольцову в Воронеже (1868) – были установлены без особых затей, в рамках «семейных» торжеств.
1477
Рощупкин Н.Иван Андреевич Крылов как русский народный баснописец // Празднование в Воронеже столетнего юбилея И.А. Крылова 2 февраля 1868 г. Воронеж, 1868. С. 53.
В исследованиях, посвященных памятнику Пушкину, неизменно указывается, что мысль о его создании появилась непосредственно после смерти поэта. Однако все ранние свидетельства говорят о надгробном памятнике, а вовсе не об общественном монументе. История создания общественного памятника Пушкину запечатлела попытку 1855 года. Докладная записка была составлена в министерстве иностранных дел (по ведомству которого когда-то числился Пушкин) и подписана коллежским асессором Василием Познанским и еще 82 чиновниками.
…Памятники, воздвигнутые уже Ломоносову, Карамзину и Крылову, свидетельствуют, что мы, Русские, подобно всем просвещенным народам, признательны к плодотворным заслугам наших великих писателей; в отношении, однако, гениальнейшего из наших поэтов, пробудившего дивными песнями столько прекрасных чувств и стремлений в соотечественниках, столько сделавшего для Русского слова, эта признательность не имеет пока внешнего выражения: Пушкину не поставлено еще памятника! [1478]
1478
Цит. по: Левитт М.Ч.Литература и политика: Пушкинский праздник 1880 года. СПб., 1994. С. 46.