Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий
Шрифт:
— Ты ли, — спросил он, — сочинял эти стихи?
— Я, — отвечал Полежаев.
— Вот, — продолжал Государь, обратившись к министру. — вот, я вам дам образчик университетского воспитания: я вам покажу, чему учатся там молодые люди. Читай эту тетрадь вслух. — прибавил он, относясь снова к Полежаеву.
Волнение Полежаева было так сильно, что читать он не мог. Взгляд Императора неподвижно остановился на нем…
— Я не могу, — проговорил смущенный студент.
— Читай! — подтвердил Государь, возвысив голос.
Собравшись с духом. Полежаев развернул тетрадь.
Сперва ему трудно было читать, но потом, кое-как оправившись, он тверже дочитал поэму до конца. В местах, особенно резких. Государь делал знаки министру, тот закрывал глаза от ужаса.
— Что скажете? — спросил Император по окончании чтения. — Я положу предел этому разврату. Это
Министр не знал поведения Полежаева, но в нем шевельнулось чувство сострадания, и он сказал: — Превосходнейшего, Ваше Величество.
— Этот отзыв тебя спас, — сказал Государь Полежаеву. — Но наказать тебя все-таки надобно, для примера другим. Хочешь в военную службу?
Полежаев молчал.
— Я тебе даю военной службой средство очиститься. Что же, хочешь?
— Я должен повиноваться. — отвечал Полежаев.
Государь подошел к нему, положил руку на плечо и, сказав: «От тебя зависит твоя судьба, если я забуду, ты можешь мне написать», — поцеловал его в лоб.
От Государя Полежаева свели к начальнику Главного штаба Дибичу, который жил тут же, во дворце. Дибич спал, его разбудили. Он вышел, зевая, и, прочитав препроводительную бумагу, сказал:
— Что же, доброе дело, послужите в военной, я все в военной службе был. Видите, дослужился, и вы, может, будете генералом. После этого Дибич распорядился отвезти немедленно Полежаева в лагерь, расположенный под Москвой, и сдать его в солдаты. (1)
До сведения Императора Николая дошло, что его лейб-кучер раздает офицерам деньги под проценты. Государь на другой день, сев в сани, приказал ехать на Каменноостровский проспект, затем повернуть в какой-то переулок, где ни души зимою нельзя встретить. Тут уж он дал волю своем, гневу.
— Ты у меня ростовщиком сделался! — крикнул он. — Офицерам за проценты деньги раздаешь! — И спина виновника почувствовала физическую силу Государя. — Я тебя туда сошлю, куда Макар телят не гонял! — прибавил в заключение Государь. Но после никогда ни слова не говорил об этом, зная, что после данного урока виновный уже не решится заниматься опять ростовщичеством. (1)
Один молодой чиновник, получавший от отца по пятьдесят рублей первого числа каждого месяца, встретил крайнюю нужду, вследствие карточного проигрыша, в деньгах. Отец его был человек аккуратный до странности: сын даже накануне не имел права просить у него назначенного ему месячного содержания. Не смея обратиться к отцу (гласных же касс ссуд тогда не было), N. отправился к своему приятелю-офицеру, у которого всегда были свободные деньги. Не застав его дома, он прошел прямо в спальню и в знакомом ему месте, где тот клал деньги, никогда не запирая, взял 50 рублей, рассчитывая сказать ему об этом при свидании. Между тем приятель-офицер возвратился домой и, недосчитавшись денег, заявил о том полиции. При допросе денщик, утверждая, что он денег не брал, указал на N., который один входил в спальню, когда барина не было дома. Таким образом, и, быть может, без желания хозяина, N. был привлечен к следствию. Он, разумеется, во всем сознался, объясняя, что не успел только предупредить приятеля. Но тем не менее по этому делу было назначено следствие и обвиняемый заключен под стражу при полиции. Отец, узнав о несчастье, постигшем сына, подал Императору Николаю прошение, где, не оправдывая сына до окончания следствия, просил лишь о скорейшем решении, так как люди, с которыми был заключен молодой человек, могли или совершенно растлить его, или произвести на него такое нравственное потрясение, что он во всяком случае не мог бы оставаться полезным членом общества, хотя и оказалась бы в его поступке одна необдуманность.
Государь на этом прошении положил следующую резолюцию: «Завтра в десять часов представить мне на конфирмацию».
Таким образом, менее чем в сутки дело должно было пройти по следующим инстанциям: представлено в губернское правление, в губернском правлении составлен журнал о неимении препятствия к преданию суду N., подписан всеми членами, утвержден губернатором, пропущен прокурором, и затем дело при указе отослано в уездный суд, в уездном суде составлен приговор (чего, конечно, нельзя было бы сделать без знакомства с делом), подписан членами, пропущен уездным стряпчим, затем дело при рапорте представлено в уголовную палату на ревизию, в уголовной палате составлено определение, подписано членами, пропущено прокурором и препровождено при отношении на заключение
губернатора, а с заключением его, при рапорте представлено в Правительствующий Сенат, где составлено определение, подписано сенаторами, пропущено обер-прокурором и препровождено на заключение министру внутренних дел (так как N. служил по его ведомству), а с его заключением — через министра юстиции — в комитет министров и через этот последний уже Государю Императору на конфирмацию. Понятно, что ночь была проведена всеми без сна, во всех поименованных выше местах были чрезвычайные заседания. Всю ночь скрипели перья, летали курьеры, и высочайшая воля была исполнена. Конечно, при обыкновенном течении этого дела потребовалось бы времени по меньшей мере год.Государь, рассмотрев подробно все представленные ему бумаги, приказал разжаловать N. в солдаты, а через месяц во внимание к службе отца помиловал его. (1)
При лейб-уланском полку, которым командовал Великий Князь Константин Павлович, состоял ветеринар по фамилии Тортус, прекрасно знавший свое дело, но горчайший пьяница. Тортус разыгрывал в полку роль Диогена и своим ломаным русским языком говорил правду в лицо всем, даже Великому Князю, называя всех «ты». Константин Павлович очень любил Тортуса и никогда не сердился на его грубые ответы и выходки.
Однажды во время похода Великий Князь, приехав на бивуак, спросил Тортуса, хорошо ли ему при полку?
— В твоем полку нет толку! — отвечал старик и, махнув рукой, ушел без дальнейших объяснений.
Раз Великий Князь постращал за что-то Тортуса палками.
— Будешь бить коновала палками, так станешь ездить на палочке, — заметил хладнокровно Тортус.
В другой раз Великий Князь похвалил его за удачную операцию над хромою лошадью.
— Поменьше хвали, да получше корми, — угрюмо отвечал старик.
Великий Князь рассмеялся, велел Тортусу прийти к себе, накормил его досыта и сам напоил допьяна. (1)
Великий Князь Константин Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А. П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от Великого Князя несколько писем. При свидании Великий Князь спросил его:
— Ну что, ты разобрал мои письма?
Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.
— Так принеси их, я прочту тебе. — сказал Великий Князь. Ермолов принес письма, но Великий Князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал. (1)
Предоставив воспитание дочерей своих, Великих Княжон, своей высокообразованной и педагогически опытной супруге. Великий Князь Михаил Павлович не мог, однако же, отказать себе в удовольствии ввести в учебную программу один предмет из военных знаний, мотивируя это тем, что каждая из его дочерей была, равно как и его супруга, шефом которого-нибудь из кавалерийских полков. Полушутя, полусерьезно он знакомил Великих Княжон с кавалерийскими и пехотными сигналами на горне и на барабане. Твердое знание юными Великими Княжнами этих сигналов подавало иногда повод их родителю к истинно «отеческому» взысканию с офицеров, делавших на учениях или смотрах ошибки в этой азбуке строевой службы. Случалось, что Великий Князь, строго выговорив провинившемуся и объявив ему арест, привозил его с собой в Михайловский дворец и, пригласив в зал Великих Княжон, заставлял горниста с дворцовой гауптвахты играть на выдержку два-три сигнала, и одна из Великих Княжон на вопрос родителя безошибочно объясняла их значение.
— Вот, сударь мой, — говорил тогда Великий Князь переконфуженному гвардейцу, — мои дочери, дети, малютки [14] , знают сигналы, которые, как видно, вам совсем не знакомы, а потому-с милости прошу отправиться на гауптвахту. (1)
В России служили три родных брата — Беллинсгаузены: первый — адмирал Фаддей Фаддеевич, второй — генерал Иван Иванович, третий — действительный статский советник Федор Федорович, а отца их звали Карлом. Конечно, это могло случиться только в России и произошло следующим образом. Фаддей воспитывался в морском корпусе.
14
Старшей из Великих Княжон, Марии Михайловне, было тогда лет 13 или 14.