Истории Джека. Дилогия

Ее прервал звонок телефона.

– Может, Артур, наконец, проснулся?
– сказал Джек с гримасой боли вытаскивая телефон из кармана. Ушибленная рука ныла, постоянно напоминая о себе.

Но это был не Артур, и Джек не знал, расстраиваться или радоваться.

– Привет, милая, - ласково сказал он: звонила Эли.
– Да, все хорошо. А ты как? ... Я? Да нормально. В яме сижу. ... Какая разница, где? ... Я по работе сижу.

Джек клятвенно уверил женщину, что все в порядке, посокрушался вместе с ней, какая гадкая у него работа, обещал ей, что непременно позвонит, как только вырвется из силков и еще раз уверил, что сидит в яме только по делу и очень далеко от напарницы, которая ничего такого не помышляет.

Облегченно выдохнул, нажав отбой, и потер виски.

Энца сочувственно посопела.

– Мы договаривались вчера в кино, - сказал Джек, - а нас задержали, помнишь, и не вышло. Теперь расстраивается.

– Понятно, - отозвалась Энца.
– Она кино любит? А что вы в прошлый раз смотрели?

– Любит, - сказал Джек и вдруг нахмурился.
– А что смотрели... не помню. Что-то про любовь, и я заснул, наверно.

Он вытянул ноги и поменял позу: спина уже начала затекать.

– Она попросила меня стихотворение сочинить, а я никак не могу, - пожаловался он.
– Не выходит как-то.

Энца хмыкнула.

– А ты уже сочинял вот так, по заказу?

– Не... тоже не выходило. Только раз, но там совпало: меня попросили, а я и сам уже начал.

Энца поглядела вверх: прежде розовые облака стали терять цвет, небо становилось более блеклым. Закат был уже близко.

– Почитай, пожалуйста, - вдруг попросила она.

Джек помолчал немного, потом сказал:

– Сначала давай шоколад. У меня живот начинает к позвоночнику прирастать.

Энца достала обе плитки, ему протянула нераспечатанную, а сама с удовольствием зашуршала оберткой оставшейся.

– Молочный?
– удивился Джек.
– Ты же не любишь.

– Это Донно сегодня дал, - с набитым ртом отозвалась Энца.

Шоколад, на самом деле, - это хорошо, когда желудок полон, и есть чашечка кофе или чая, а просто так... просто так - это издевательство над желудком. Ну, деваться-то все равно некуда, залью сверху водой, решила Энца. Видимо, к тому же выводу пришел и Джек, и они, прикладываясь по очереди, осушили слишком маленькую для двоих бутылочку.

– Да, кстати, знаешь...
– сказал Джек.
– Если будут про Донно чего болтать... ну, там у вас на занятиях. Ты не слушай.

– Я и не слушаю, - отозвалась Энца.

Хотя, конечно, это было тяжело - несколько раз и подходили, спрашивали, каково это. Не боится ли она. Как можно бояться Донно - не в том смысле, как его опасалась Энца, - а по-настоящему, ожидая от него жестокой выходки или чего-то страшного, ей было непонятно. "Он же убийца, а его папаша...", - однажды простодушно выдал один из мастеров боя, когда они с тренировки шли. Донно с коллегами повстречались по дороге, и Энца помахала ему рукой.

Простой обмен любезностями вызвал среди тренирующихся бурный разговор о том, что некоторых стоило бы на всякий случай изолировать. Про "папашу" не дал договорить Саган, ввинтился между Энцей и болтуном, и процедил сквозь зубы, что мужики, которые сплетничают - хуже баб. Парень обиделся. Саган тогда тоже сказал: "Не слушай".

Спрашивать Донно об этом Энца постеснялась. Решила, что тот сам расскажет - если решит, что это нужно.

Тем временем небо над ними наконец начало темнеть, потихоньку наливаясь густой сумеречной краской.

– Скоро начнется, - заметил Джек.

– А вдруг они мимо пройдут?
– обеспокоилась Энца.
– Мы же в яме, они могут и не заглянуть. А пирамидка уже разряжена.

Джек пожал плечами.

– На голоса придут, надо просто продолжать разговаривать. Ты пока свечи зажги.

– А ты обещал почитать, - напомнила Энца, забрав у него зажигалку.

У них с собой была пара заговоренных свечей, на случай если в сильном магическом поле фонарь разрядится. Эти свечи не гасли даже на самом сильном ветру, а еще в их свете можно было разглядеть то, что простым глазом не видно.

Энце, впрочем, это никогда не удавалось.

Нагретая за день земля дышала теплом, наверху в травах громко пели сверчки, и в отдалении стала слышна переливчатая звонкая песня позднего соловья. Хороший знак, подумала Энца, соловьи к добру обычно.

– Я это написал, когда еще только учиться начал, - сказал вдруг Джек.
– Это колыбельная. Для одного друга.

Пусть будет сон твой добрым,

Спи, бедное дитя.

Ночь рассыпает звезды

По темным небесам.

Звенят как льдинки звезды,

Спи, бедное дитя.

И пусть под звон их тонкий,

Приснятся чудеса.

А если станет грустно,

Спи, бедное дитя.

У ветра попрошу я,

Чтоб песни напевал.

Три песни ветер знает,

Спи, бедное дитя...

– Оп, - сказал вдруг Джек, обрывая сам себя на полуслове.

Энца резко повернула голову, проследив за его взглядом.

На отвесной стене ямы тускло и смутно проступала тень, медленно ползущая вниз головой. Некрупное короткое тело ромбовидной формы, лапы как у ящерки, с цепкими длинными пальцами и большая голова.

Оно неотрывно смотрело на людей круглыми немигающими глазами на маленьком темном личике, похожем на человеческое. С головы нечесаной черной паклей свисали длинные волосы, слегка покачиваясь при движении существа.

Энца плавно повела руками, формируя воздушные клинки - короткие в этот раз, чтобы не задеть случайно Джека, стремительно двинулась к существу...

...нет, не стремительно... тело будто увязло в киселе, движения замедлились, угасая, и сама Энца более не смогла оторвать взгляда от его глаз, начинавших слегка светиться в опускающемся сумраке.

Пока Джек читал колыбельную, он наматывал на кулак плоскую железную цепочку - один из экспериментальных артефактов Ван-Лира.

Пришлось на левый наматывать, правая двигалась все с бОльшим трудом, постепенно немея. Когда Энца вдруг остановилась, Джек почувствовал, как исчез на языке металлический вкус - пропали ее клинки.

Существо переключилось на Джека, замерев на стене. Но Джек, примерно поняв, в чем дело, отвел взгляд, рывком поднимаясь на ноги. Схватив Энцу за плечо, дернул в сторону и одновременно махнул цепью в сторону существа.