Истории медсестры. Смелость заботиться

Я никогда не думала, что судебно-медицинская медсестра в полиции или в тюрьме будет иметь такое же влияние на ход судебного процесса, как адвокат по уголовным делам, но, конечно, как всегда, медсестры обладают скрытой силой.

– Помогает то, что мы думаем о правах человека и целых жизнях, а не об одном большом ужасном моменте. Ни один человек не может быть полностью хорошим или полностью плохим.

Я провожу некоторое время с медсестрами в полицейском изоляторе. Это желто-синие комнаты с тяжелыми металлическими дверями на нескольких засовах, над каждой – имя человека, который находится внутри. Они разделены на мужские и женские камеры. Я захожу внутрь. Туалет имеет форму конуса «для предотвращения уничтожения частиц чужой ДНК водой или возможного членовредительства», а запах очень похож на некоторые больничные палаты: зловонные человеческие жидкости, залитые хлоркой. В маленькой кухне я вижу еду для заключенных: картонные подносы с курицей или лапшой. Мне сказали, что большинство людей выбирают последнее, но что курица, что лапша, по-видимому, хорошо справляется с диабетическими гипогликемическими приступами (низким уровнем сахара в крови). Интересно, что Омар из первой камеры думает о лапше? Халяльна ли курица?

Как и во всех других областях сестринского дела, в больнице и за ее пределами безопасность персонала – одна из насущных проблем: здесь не хватает медсестер, полицейских или социальных работников, чтобы справиться с этой работой.

– Многие люди, оказавшиеся в таких местах, лишены гражданских прав и маргинализированы, они не могут попасть к врачу общей практики, – говорит Джесс. – Мы пытаемся оказать им необходимую помощь. Некоторые из этих людей ведут безнадежную жизнь.

Джесс не ноет, а спокойно занимается своим делом. Она смеется всякий раз, когда может, а когда не может, то пытается улыбаться. У нее взгляд медсестры, который я узнаю: стоический, слегка саркастический и, самое главное, жизнерадостный. Все ее медсестры подготовлены и обучены врачами, они способны назначать заместительную терапию и другие лекарства, чтобы помочь наркозависимым. Это имеет огромное значение. Интересно, почему такое обучение не является стандартом для всех медсестер в Великобритании?

Джесс рассказывает мне о резком росте насилия, которое она наблюдает в своей повседневной работе, и о случаях изнасилования. Часть ее работы связана с уходом за потерпевшими и предполагаемыми нападавшими. Я не знаю, как она это делает. Но я рада, что кто-то может с этим справиться. Мы все должны быть рады таким медсестрам, как Джесс, верящим в справедливость, человечность и более сложную картину причинно-следственных связей, стремящимся к истине.

– Всю жизнь этих людей могут судить по одному снимку.

Джилл ведет меня по длинным узким коридорам, которые с таким же успехом могут быть больничными. Он замечает, как я смотрю на уборщицу, которая полирует пол.

– Тот же запах, что и в больнице, верно? Все тот же товар и оборудование, от тех же поставщиков.

Запах тот же: дешевый, слегка хлорированный отбеливатель, быстро высыхающий даже при закрытых окнах. Стены тоже выкрашены в такой же тускло-желтый цвет: интересно, а краску тоже покупают у того же поставщика? В конце концов, пройдя множество извилистых коридоров, мы приходим к медицинскому центру, который на самом деле следует называть медпунктом.

– Мы предлагаем услуги по охране психического и физического здоровья, все, которые вы можете себе представить, от групповой психотерапии до лечения заболеваний, передающихся через кровь. Центр автономный и целостный, и это одно из самых безопасных мест для ухода.

Я обнаружила, что люди здесь разделены на категории, которым не разрешается пересекаться друг с другом, чтобы не произошла драка.

– С педофилами легче всего справиться. Мы разрешаем им держать птичьи клетки, чего не можем позволить ни одному другому заключенному.

Из разговоров стало понятно, что педофилия чаще встречается в определенной демографической группе: белые представители среднего класса и среднего возраста.

– Таких мужчин можно встретить в пригородных садоводческих центрах, – говорит мне фельдшер.

Я наблюдаю за Гиллом в его кабинете. Он медбрат шестого уровня, что на одну ступень выше, чем недавно получившая квалификацию медсестра, но он пользуется уважением всех членов бригады. Его кабинет выглядит как и у любой другой медсестры: расписание на стене, список сотрудников клиники и время их работы. Вы даже не догадаетесь, что он находится в тюрьме. Коллега говорит мне, что стресс у него вызывают не заключенные. Почти всегда конфликты или трудности в общении возникают между медсестрами и тюремными надзирателями. Их отношения улучшаются, но разные точки зрения все же остаются.

Я многому учусь у Гилла и его команды. Узнаю, как в тюрьме становятся зависимыми от наркотиков: препараты доставляются дронами или перебрасываются через стену в мертвых крысах, или же ими пропитывают одежду, которую затем стирают, а воду собирают и каким-то образом употребляют. Я узнаю, сколько людей в тюрьме имеют невыявленное или нелеченное расстройство личности. Насколько уязвимы заключенные. У скольких арестантов зависимость, психические заболевания и ужасные детские травмы. Люди не рождаются плохими. Каждый из нас совершает ошибки. Мораль еще сложнее в тюрьме. Медсестры должны заботиться обо всех, независимо от их прошлого, даже о тех, кто демонстрирует самые крайние стороны человеческого поведения. Тем не менее мне трудно не судить.

– Некоторые из наших пациентов оказались здесь за изнасилования и убийства. Все это оставляем за дверью. Если мы будем судить их, у нас не будет времени любить их.

* * *

Я встречаюсь с женщиной, которую многие называют «самой доброй медсестрой в Британии». Рэйчел, приходская медсестра, работающая с бездомными, смотрит на меня пронизывающе, взгляд пробирает прямо до костей. Это одновременно и нервирует, и, как ни странно, успокаивает. Я замечаю, что она так смотрит на всех, с кем разговаривает. Мы общаемся в церкви, там бездомным раздают домашнюю чечевичную похлебку, а еще каждый получает по булочке, йогурту, чаю или кофе.

– Макароны с сыром – это божественно, – говорит мне одна из бездомных.

Она, как и все здесь, наркоманка или завязавшая (лучше просто «человек», поправляет меня Рэйчел). Когда я спрашиваю о туалетах, мне говорят, что их нет, чтобы бездомные не поддавались искушению спрятаться и уколоться.

– Божественные макароны, – продолжает женщина.

Ее глаза не фокусируются, но речь кажется связной. Она одержима Hello Kitty, и у нее самые ухоженные брови, которые я когда-либо видела. Женщина показывает мне карту, которую разработала Рэйчел, чтобы бездомным было проще находить городские службы и пользоваться ими.

– Это кажется очевидным, такая карта, но никто другой для нас этого не делал.

Я думаю, что большая часть ухода кажется очевидной, но понять, что людям на самом деле необходимо, сложно, это требует опыта, обучения и определенных личностных качеств.

Эта женщина мечется и не ест свой суп, но видно, как она уважает медсестер. Она дергается и пытается прислониться к тощему мужчине с татуировкой на лице. Я замечаю, что она не может ни на кого смотреть прямо. Ее взгляд бегает по комнате, как будто она боится, что глаза задержатся в одном месте. Сначала я подумала, что она пьяна, но дело не в этом (по крайней мере, не только в этом). Когда я устанавливаю с ней мгновенный зрительный контакт, этого достаточно, чтобы увидеть ее абсолютную боль.

– Мы не называем их пользователями наших услуг. Боже, я ненавижу этот термин.

Еще одна приходская медсестра, Барбара, проработала здесь целую вечность, она уже пенсионного возраста и, наверное, никогда не поменяет и не оставит место работы.

– Это наши друзья, – говорит она. – Наша семья. Мы ничем не лучше их. Любой из нас мог бы оказаться на их месте. Некоторых мы знаем 20 лет. Каждую неделю умирает по крайней мере один член нашей семьи. Мы часто ходим на похороны.

Так много медсестер ходят на похороны. Знать пациентов по 20 лет и считать их семьей, терять кого-то каждую неделю – на это требуется мужество, которого я не могу себе представить.