Истории медсестры. Смелость заботиться
Шрифт:
У Джейсона три небольших пореза в области таза. Он находится под наблюдением, когда его состояние внезапно ухудшается. Он перестает кричать, и его лицо меняет форму. Это страшно. Компенсаторные механизмы, которые обычно позволяют людям, особенно детям, поддерживать гомеостаз (устойчивое равновесие) в течение длительного времени и удерживать артериальное давление, не работают при ножевых ранениях. Состояние ухудшается на глазах. Вот они еще с нами, а потом раз – и их не стало.
Парень перестает ругаться и метаться и становится очень тихим. Цифры на его мониторе начинают меняться и вызывают тревогу. Его лицо внезапно выглядит намного моложе. Джейсон красивый мальчик. Почти смазливый, с высокими скулами и идеальной кожей. Его глаза стекленеют, а лицо выглядит потрясенным, как будто он понимает, что все может быть плохо, хуже, чем он думал. Как будто он понимает, что может умереть.
Медсестры снуют вокруг него. Медсестра-студентка держит рядом с его кроватью пакет для переливания, вводит
Мы наблюдаем все признаки внутреннего кровотечения. «Отвезите его в операционную, здесь мы его не стабилизируем». Консультант принимает решение быстро. Мы ставим кислородный баллон, готовим комплект. Я набираю лекарства, которые помогут при угрозе остановки сердца, и кладу их в небольшой лоток. Коллега звонит в банк крови, чтобы сообщить, что Джейсону понадобится много пакетов: как минимум в восемь раз больше, чем при стандартном переливании крови. Протокол массивного кровотечения.
Джейсон выглядит очень одиноким. Никто из его так называемых друзей не пытался его навестить или хотя бы позвонить ему. Костяшки пальцев меняют цвет, когда он сжимает от боли простыню и свою свернутую футболку. В полубессознательном состоянии он выглядит испуганным и намного, намного моложе. Я вижу, как санитар, консультант и студентка-медсестра быстро вывозят его из отделения в операционную. Я ищу в документах Джейсона контактные данные его семьи. Номер его мамы не указан, но есть какой-то «номер для ученика на школьных каникулах». К счастью, кто-то отвечает на звонок. Школьная медсестра Лола. У меня нет времени спрашивать, почему она работает в августе, но я предполагаю, что во внеурочное время у нее много дел, и Лола глубоко вздыхает, как будто ожидала этого звонка, рано или поздно. «Я сообщу его социальному работнику. И его маме».
Примерно через час после того, как Джейсона вернули из операционной, к нему вбегает женщина. Она несет баскетбольный мяч. Садится на край кровати Джейсона и гладит его по лицу.
– Был на войне?
Она смотрит на меня, и в ее взгляде скользит понимание того, что он получил травмы, которые изменили его жизнь. Она переводит взгляд на его дренажи и повязки на тазу: три, по одной на рану. Она держит его баскетбольный мяч.
– Баскетболист, – говорит она мне.
И я думаю о травмах таза, уретры и печени Джейсона, будет ли он снова играть в баскетбол. Если вообще выживет. Но лицо парня расслабляется, когда он видит ее. И он начинает плакать. Женщина прижимает его к себе и качает. Я закрываю шторы и оставляю их на некоторое время.
– Его мама прекрасна, – шепчу я старшей медсестре.
А потом я узнаю, что это Лола. Его школьная медсестра. Позже приходит мама – сломленная женщина, почти смирившаяся с мыслью, что произошло самое страшное. Она в огромном напряжении от горя: сидит, держа Джейсона за руку, и смотрит на мониторы. Видеть такое невыносимо. Если раньше он казался одиноким, то теперь одинокой кажется его мать. Удивительно, как человек может быть один в комнате, полной людей.
– Я не могу потерять его, – шепчет она. – Не оставляй меня, – говорит она ему, плачет и кладет голову на подушку Джейсона. – Не оставляй меня.
Затем она поднимает голову и снова смотрит на мониторы, а потом на меня.
– Почему это случилось? Он мой сын. Мой сын.
У меня нет слов. Так что я ничего не говорю. Позже, выходя из другой палаты, я нахожу Лолу плачущей в коридоре, выглядящей такой же сломленной, как мама Джейсона.
– Он любит свою маму. И она любит его. Но я была единственным человеком, которому он когда-либо доверял, – говорит Лола. – И, поверьте мне, завоевать это доверие было непросто.
Должность школьной медсестры исторически была введена в качестве меры общественного здравоохранения для борьбы с инфекционными заболеваниями, неадекватным питанием детей, плохой гигиеной и другими физическими недугами, которые не позволяли детям посещать школу. И, возможно, сегодняшняя ситуация ненамного лучше. Я вообще ничего не помню о своей школьной медсестре и, наверное, видела ее только во время прививок или БЦЖ. Тем не менее школьные медсестры считаются высокоспециализированными профессионалами. Это специалисты общественного здравоохранения, основной целью которых является улучшение здоровья и благополучия детей в возрасте от 5 до 19 лет. Их роль невероятно сложна и разнообразна, она включает в себя все виды работ, которые только можно себе представить: реализацию программ иммунизации против ВПЧ (вируса папилломы человека), гриппа и менингита, оказание неотложной первой помощи и многое другое. Школьные медсестры обеспечивают укрепление здоровья и выступают в качестве связующего звена между семьями, школами и детьми, а также поддерживают отдельные семьи, чьи дети имеют сложные медицинские потребности и/или инвалидность.
Они возглавляют разработку программ, основанных на исследованиях, для оказания помощи разнообразному контингенту школьников, продвигая автономию, достоинство, неприкосновенность частной жизни и права человека. Тем не менее можно сказать, что в настоящее время работа школьной медсестры в основном связана с психическим здоровьем и защитой детей.Школьные медсестры являются первым барьером здравоохранения (и иногда единственным) для уязвимых молодых людей, таких как Джейсон. Они выполняют своего рода политическую функцию.
– Если бы на улицах умирали белые дети из семей среднего класса, нападения с ножом были бы на первом месте в повестке дня каждого, – говорит мне позже Лола, и я с ней согласна.
Цены жизней могут отличаться. Я думаю о жизненной ситуации Джейсона, его жилье и образовании, а также о сокращении социальных выплат, которые на него повлияют. Я думаю о его возможном будущем и обо всем, что может пойти не так: перспектива тюрьмы, приюта для бездомных, вероятность того, что он будет злоупотреблять психоактивными веществами, но не попадет на психиатрическую койку, если (или когда) ему станет тяжело. Я представляю любого из нас, живущего своей жизнью, и в какой ситуации у нас мог бы оказаться нож в рюкзаке. Я думаю обо всех афроамериканских мальчиках, убитых явным или скрытым расизмом. Я представляю будущее своего сына, растущего в нашем обществе. Каким может быть для него это будущее? Сколько в нем добра? Каким хорошим мог бы быть Джейсон? Я злюсь и боюсь за своего сына. Ужасаюсь.
Но ни одна из моих эмоций не поможет Джейсону. Ночью он умер. Я убираю его кровать на следующий день и обнаруживаю баскетбольный мяч в его прикроватной тумбочке. Наконец, я стираю имя Джейсона с доски над кроватью. У меня болит живот. Я не знаю, что делать с баскетбольным мячом, поэтому звоню Лоле. Она тихонько плачет, но ее голос абсолютно спокоен.
– Раненые люди сами ранят людей, – говорит она. – Ему просто нужна была помощь. Помощь, которую он не получил. Центр по работе с молодежью был закрыт, отдел по работе с учениками не укомплектован, его социальный работник находился в стрессовом отпуске. Я работаю в четырех школах. У меня не было времени, в котором он нуждался, – наконец, она всхлипывает – безнадежный всхлип из глубины души. – Его мама не получила необходимой поддержки.
– Мне очень жаль, Лола. Я знаю, вы забрали рюкзак, но у меня все еще остался его баскетбольный мяч. Вы как-то его используете? Или мне передать его маме?
– Можете ли вы пожертвовать его баскетбольной команде больницы? Думаю, Джейсон хотел бы этого, – вздыхает она. И выключает телефон.
И я считаю, что это самое грустное, что я сделала за долгое время: отнесла баскетбольный мяч капитану больничной команды.
– Жертвую, – говорю я ему.
В память о баскетболисте, у которого не было ни единого шанса.
Дженет, иди к черту
Я привожу сына домой на свой День рождения. Дипа спрашивает, не хочу ли я подождать еще денек, и я громко смеюсь. Я отчаянно хочу обнять сына, вдохнуть его запах, поцеловать. Я знала, что он где-то там, не со мной, но мы навеки связаны, и это было странное неопределенное время. Однажды мне снилась пуповина, протянувшаяся через всю страну, и я проснулась от боли в животе.
И вот начался процесс адаптации, знакомство с сыном, его распорядком дня и постепенное знакомство его с сестрой. Конечно, что касается моей дочери, говорить о постепенности крайне трудно. Она подбегает прямо к мальчику и пытается поднять его – он тяжелый, ему уже два года, – и они смеются, оба падают и катаются по полу.
Мне сказали, что сын ненавидит воду. В первый же вечер я отправляю детей в ванну, и они проводят там полчаса, делая друг другу бороды из пены, как у Санты, с криками «Хоу-хоу-хоу!». Моя дочь моет ему голову, и шампунь стекает по его улыбающемуся лицу. «Все будет хорошо», – думаю я про себя. Но нас предупреждали об эффекте «медового месяца», после которого все становится очень тяжело, и очень быстро.
Сын начинает чего-то пугаться. Я не знаю, чего, но по мере того, как дни превращаются в недели, кажется, что он видит вещи, которых нет, и слышит громкие звуки в своей голове. Он будто переносится в другой мир. После первых нескольких «медовых» дней мой сын в течение шести месяцев все время цепляется за меня, сжимая мою руку так, будто от этого зависит его жизнь. Его пальцы впиваются в мою кожу так сильно, что однажды идет кровь. Я стараюсь быть матерью и для дочери, которой всего четыре года, и для него, но это утомительно. Начинаю задумываться, правильно ли я поступила, будет ли им обоим хорошо. И так постоянно. Я знаю, что травма проявляется по-разному, но сын не смотрит мне в глаза, он машет руками, кричит и впадает в ярость, похожую на припадок, его глаза закатываются к затылку. Я продолжаю вести себя как обычно. Он начинает ходить – на цыпочках – и непрерывно машет руками. Выстраивает все свои машинки в ряд и смотрит на них, а днем спит часами напролет. Он запасается едой: однажды я нахожу в его кудрях печенье. Малыш никогда раньше не делал ничего подобного, и мне интересно, он меняется или я ему просто не нравлюсь. Хочет ли он вообще, чтобы я была его мамой?