Истории, рассказанные негромко…

«Где меня изготовили… тоже ведь квест: поди-ка найди! И вроде – пришел: по-хорошему, в поликлинику… нет, это уже в прошлом, об этом уже нет смысла думать. А может – самому как-то зашиться? Или пластырь какой, или бинт? Хотя бы как… ну… в общем, ну… временно, как контекстуальный синоним такой».

Господин Шаурма приобрел в аптеке торгового центра бинты нестерильные и пошел в туалет их накладывать; в туалете, слава Богу, никого не было. Господин Шаурма обвязал часть головы, так что, если очень сильно захотеть, походило на бандану, даже и молодежно как будто, но, конечно, если серьезно смотреть, придирчиво, то всякому видно, что это бинты.

Господин Шаурма покрасовался перед зеркалом и пришел к выводу, что лучше купить еще кепку или даже шляпу, чтобы не возбуждать излишнего сочувствия – и приобрел – весьма дорого – бейсболочку «Рибок».

«Где тебя сделали, где тебя сделали… гм. Возвращение блудного сына-то вот… получается, – размышлял господин Шаурма. – Сейчас идти назад на остановку мимо похоронок. Нет, похоронка это другое, это просто ритуальные услуги. Да, не хотелось бы, конечно, умирать. Умру – одни похороны съедят весьма много из моих сбережений. Теперь еще многие берут на похороны родственника кредит. Нет денег совершенно, а если будет хоронить государство, оно обязательно меня положит в красный гроб, самый вульгарный».

Поэтому назад господин Шаурма решил ехать не на маршрутке, чтобы не думать о смерти и красных гробах, проходя мимо ритуалок, а на метро; он приложил карточку справа, а не слева, о чем ему весьма язвительно заметил сотрудник, присовокупив при этом характеристику «уважаемый»: «Уважаемый! Слева прикладывать нужно, понимаете? Слева» – чем господина Шаурму чувствительно травмировал: «И как это раздельно – слева – по слогам, как маленькому, – мысленно сокрушался господин Шаурма, спускаясь на эскалаторе. – И как это издевательски «уважаемый», когда ясно, что он меня ни на копейку не уважает, и как это оскорбительно «понимаете», как будто я дебил как будто, и как это в одной фразе три шпильки, да это не всякая стер…лядь сумеет».

В вагоне господин Шаурма поймал вай-фай и стал листать ленту; его бывший одноклассник господин Самса рекламировал свой телеграм-канал «Рыцарь картонного замка», и господин Шаурма перешел по ссылке, почитал ряд мотивирующих постов и решил написать господину Самсе, очевидно ожидая, что тот может ему чем-то помочь в непростой сложившейся ситуации.

Сообщение господину Самсе господин Шаурма сочинял всю дорогу до дома, и окончательная формулировка пришла к нему в лифте, но он решил не спешить: терпеливо доехал, открыл дверь квартиры, разулся, закрыл дверь, снял бейсболочку, размотал бинты нестерильные, поглядел на отверстие в голове в мутном зеркале, цокнул, поставил обувь сушиться, снял верхнюю одежду и понял, что забыл точную формулировку письма, которая казалась ему максимально вежливой и корректной, зато почему-то вспомнил, косясь на мусорку, что эмигранты серебряного века называли мусорку «ордюркой» от французского l’ordure.

Господин Шаурма схватился за голову – и тут же отдернул руку – прямо по дырке-то нечаянно задел! – а руки-то грязные: в метро катался, в лифте на кнопку нажал – и, придя в отчаянье, наговорил господину Самсе сбивчивое, полное бессильного мямленья голосовое, где он предлагал встретиться и просил помочь «но не деньгами, не думай, а советом, я твой канал пролистал, и понял, что ты бы мог…»

А господину Самсе он не писал до этого практически три года, и удивление последнего можно было представить, когда он слушал этот захлебывающийся поток униженного бормотания. Тем не менее, по своему благородству господин Самса, поняв, что бывший одноклассник в какой-то опасности, предложил встретиться завтра в обед возле его работы в …ском парке.

Господин Шаурма очень обрадовался, и вы уж вряд ли в достаточной мере можете представить, в каком волнении прошло время до встречи, как он полночи ворочался, вошкался, пока не провалился в сон тяжелый и муторный, не менее приключенческий, чем сама реальность.

Снилось господину Шаурме, будто он живет на даче и уже давно не может вернуться в городскую квартиру, ходит и чешется, а потом вдруг решается помыться в городской бане. Приезжает на сотке в район метро Московская, оказывается, там где-то баня, с виду непримечательная, внутри – огромная, очень светлая, на полу кое-где газеты постелены. На входе что-то типа гардероба с решетками, сидит парень с кассовым аппаратом, господин Шаурма покупает у него билет в баню, билет стоит 60 с чем-то рублей, а у господина Шаурмы в наличии только монетки по руб ль-два, изредка пятируб левые. Билет представляет собой клочок бумаги А4 с цифрой «2», написанной ручкой. «Это, – говорят. – Номер зала». Господин Шаурма кивает и почтительно берет билет. Идет по бане, видит, наконец, дверь с номером 2, заходит, а там – еще дверь с двой кой и еще и еще – всего четыре громадные комнаты, анфилада как бы, и в каждой комнате сидит несколько мужиков, до шести человек, кто-то в шахматы играет, кто-то феном сушится (что, с точки зрения господина Шаурмы, поступок совсем не маскулинный). Подходит в конце концов господин Шаурма к последней двери, видит, что всё, предбанники кончились, дальше баня, и понимает, что ни полотенец-то у него нет, ни мыла – на даче не взял, а в стоимость «билета» они, оказывается, тоже не входят. Господин Шаурма вздыхает, думает: «Что ж, теперь буду умнее, в бани больше не хожу», собирается уйти, покидает уже анфиладу эту, как вдруг попадается ему навстречу банный менеджер, он же молодой ведущий местных новостей, спрашивает, чем может помочь, показывает, где второй зал. Господин Шаурма кивает, благодарит за помощь и пытается какими-то окольными путями обойти менеджера-ведущего, чтобы попасть к выходу. На этом сон обрывается от вспышки света с фонаря крана, возводящего новостройку напротив окна господина Шаурмы, и больше уж в ту ночь господину Шаурме ничего не снится.

Завтрак проходит опять среди тревожных мыслей: так вышло, что господин Шаурма в то утро завтракал овсянкой, и это скромное блюдо напомнило ему трагическую и одновременно анекдотичную историю его отчима Сергея Яковлевича Клюева, которую мы сейчас перескажем для назидательного эффекта в формате вставной новеллы (или повести).

Сергей Яковлевич был рабочим по благоустройству при Дворце Спорта, имел, достойную похвалы Толстого, полезную привычку каждый день завтракать овсянкой – самой простой, когда-то, как раз во времена Толстого, называемой «овсяной размазней». Такой порядок был заведен еще его бабушкой, которая его кормила с ложечки достаточно долго, и продолжался, пока Клюев однажды не оказался в достойном всяческой рекламы заведении «Теремок», где на завтрак отведал впервые гурьевской.

С тех пор он видеть не мог овсянки. Возвратясь домой, Сергей Яковлевич стал с достойной похвалы Толстого методичностью стремиться если не воспроизвести рецепт гурьевской, то сделать что-то примерно такое же, примерно столь же сладкое. Были испробованы разнообразные джемы и мягкая карамель, летом Клюев купил ведро вишни у бабульки и пытался сам сварить варенье, перепробовал восемнадцать вариантов манной крупы и почти научился не допускать при варке комочков – но он все равно был недоволен.

И ведь та-то каша была не то чтобы идеалом; не повторить стремился Клюев, а, скорее, выдать гениальную вариацию на тему – не получалось. Он был собой недоволен. Вернуться к овсянке он уже не мог – трижды пытался – и трижды тошнило; мимолетные измены с рисовой и пшенной кашей приводили то к изжоге, то просто к раздраженной неудовлетворенности; попытки завтракать не кашей, а мюслями, сухими завтраками, просто бутербродами, на весь день оставляли Сергея Яковлевича голодным, сколько бы он ни налегал на плотный обед и ужин. Казалось, что эта гурьевская разом разрушила привычную жизнь, принеся в его жизнь соблазн.

Не мог уже Клюев остановиться, в какой-то гастрономический угар его увлекло – с маслинами, консервами «мясо бобра» и иными несуразностями долгого хранения, заказываемыми почтой.

Наконец, мама господина Шаурмы подала ему идею, достойную Евы: закодироваться от этой напасти, как от пьянки кодируются мужики. Клюев с мыслями вроде «Рататуя из меня не вышло» согласился и закодировался.

Вскоре он умер от кишечной непроходимости. Господин Шаурма приехал на похороны и скорбел.

Время между завтраком и обедом прошло вполне заурядно, так что эти часы мы, с вашего, конечно, разрешения, перескочим.

А вот отобедать господин Шаурма решил в знакомой ему кафешечке подвального типа, что была как раз по пути к …скому парку, где он должен был встретиться в обед господина Самсы, который был как раз на час позже обычного времени обеда господина Шаурмы.

В кафешечке господина Шаурму сразу не на шутку напугали два молодца за соседним столиком, один – рослый, плечистый – б у г а й, второй – сутулый, как бы для контраста. Господину Шаурме было бы стыдно уйти, показав всем, и уж особенно персоналу, что он испугался бугая и убежал, поэтому он решил остаться, заказал бизнес-обед и кушал его, с тревогой ловя реплики, доносящиеся от соседей: