Историки Греции
Шрифт:
(7) За ним поднялся Ксенофонт. Для битвы он надел лучший убор, какой мог, полагая, что если боги дадут победу, то одержавшему ее приличествует прекраснейший наряд, а если придется умереть, то нет греха удостоить себя такого отличия и встретить смерть в самом красивом уборе. Свою речь Ксенофонт начал так: (8) «Клеанор говорит о клятвопреступном вероломстве варваров, — но вы-то, я думаю, и сами о нем знаете. И если мы захотим снова идти с ними как друзья, тогда нам никак не избежать отчаяния: ведь мы видели, что было учинено над полководцами, которые сами себя предали врагам, поверивши им. Если же мы задумаем покарать их с оружьем в руках за все содеянное и весь оставшийся путь пройти, сражаясь с ними, тогда, с божьей помощью, есть у нас великая и прекрасная надежда на спасение».
(9) При этих его словах кто-то чихнул. 238 Услышав чох, воины все как один пали на колени пред богом, а Ксенофонт сказал: «Мне кажется, друзья, что коль скоро на словах о спасении Зевс Спаситель явил нам знаменье, то и нам следует дать обет принести этому богу жертвы за спасенье, едва мы придем в дружественную страну, и прибавить обеты другим богам по мере наших сил принести им жертвы. Кто полагает так же, пусть поднимет вверх руку». И все подняли руки, а потом стали молиться и петь пеан. Когда же все должное перед богами было выполнено, Ксенофонт начал снова: (10) «Я сказал, что у
238
II, 9. …кто-то чихнул.— Чихание считалось счастливым знаком. II, 11. Речь идет о походе персов в 490 г. и о Марафонской битве.
(11) Теперь я напомню вам и об опасностях, которые грозили нашим предкам, — чтобы вы знали, сколь доблестными подобает вам быть, ибо доблестные с помощью богов спасаются и от самых страшных бедствий. Когда персы и все, кто были с ними, пришли огромным полчищем, чтобы стереть с земли Афины, афиняне осмелились одни сопротивляться им и одержали победу. (12) И дав обет Артемиде заклать ей столько коз, сколько будет убито врагов, 239 они не смогли найти довольно скота и решили приносить в жертву по пятьсот голов в год, и приносят эти жертвы по сей день. (13) И потом, когда Ксеркс, собрав несметное войско, пришел в Грецию, наши предки победили и на суше и на море предков наших нынешних врагов. 240 И доказательством тому можно видеть трофеи, но величайшее свидетельство их победы — свобода тех городов, где вы рождены и вскормлены: ведь вы ни перед кем из людей не преклоняете колен как перед господином, но только перед богами. Вот от каких предков вы происходите! (14) И я никак не скажу, что вы недостойны их: ведь немного дней тому назад вы встали строем против потомков тех дедовских врагов, и хоть их было во много раз больше, чем вас, вы с помощью богов одолели их. (15) Тогда вы явили себя доблестными мужами ради царской власти Кира, а теперь, когда спор идет о вашем спасении, то нам уж, конечно, подобает намного большее мужество и рвение. (16) Да к тому же теперь вам следует быть еще смелее перед врагами. Тогда вы с ними еще не переведались, вы видели перед собою бессчетное их множество, — и все же осмелились идти на них с отеческой гордой отвагою. А теперь, когда вы уже изведали, что они, даже во много раз превосходя вас числом, не желают встречаться с вами врукопашную, — подобает ли вам их бояться?
239
II, 12. …убито врагов…— Геродот называет число убитых 6400 (VI, 117). Марафонский праздник справлялся ежегодно на берегу р. Илисса.
240
II, 13. Речь идет о походе Ксеркса 480-479 гг. Греки одержали тогда победу над персами в морском бою при о. Саламине (480 г.) и на суше в битве при Платее (479 г.).
(17) Не думайте также, будто вы что-то потеряли из-за отступничества Ариея, прежде стоявшего с вами в одном строю. Ведь его люди еще трусливее побежденных вами. Да, они оставили вас и перебежали к ним: но пусть те, что готовы первыми пуститься в бегство, стоят во вражеском строю — это лучше, чем видеть их в наших рядах. (18) А если кто из вас пал духом из-за того, что у нас нет конницы, а у врагов всадников множество, то подумайте вот о чем: ведь десять тысяч конных — это всего только десять тысяч человек. В бою еще никто не погиб оттого, что его лягнула или укусила лошадь, — нет, все, что случается в битвах, делается людьми. (19) Как бы то ни было, стоим мы намного тверже, чем всадники: ведь они, болтаясь на лошади, боятся не только нас, но и паденья, а мы, прочно стоя на земле, разим с большею силой того, кто к нам приблизится, и гораздо легче попадаем, в кого хотим. Только одно преимущество перед нами есть у конных: бегство для них безопасней, чем для нас.
(20) Если же вы сражений не боитесь, но печалитесь о том, что Тиссаферн больше не поведет нас, а царь не распорядится продавать вам все нужное, то взгляните, лучше ли нам иметь проводником Тиссаферна, чья злокозненность нам очевидна, или тех людей, которых мы захватим и которым прикажем нас вести, они же будут знать, что, сделавши нам зло, делают зло своему телу и душе. (21) А продовольствие, — лучше ли покупать его на торгу, где нам дают малую меру за большие деньги, каких у нас и нет, или, если мы одолеем, брать его самим, имея мерой только собственное желание?
(22) Если вы признаете, что так для нас лучше, но считаете непроходимыми реки и полагаете, что, зайдя за них, мы попались, — то взгляните, не глупее ли поступили варвары. Ведь все реки, даже если вдали от истока они непроходимы, можно, если подняться к истокам, перейти, не замочив колен. (23) А если реки нас не пропустят и не отыщется для нас проводника, то и тогда нечего падать духом. Ведь мы знаем мисийцев, — едва ли можно счесть их доблестнее нас, а они живут в принадлежащей царю стране, и города их богаты и велики; знаем писидийцев — и у них все так же; мы сами видели ликаонийцев 241 — они захватили крепости на равнине и грабят чужую страну. (24) И вот что я скажу: нам ни за что нельзя показывать, как мы желаем уйти домой, но приготовиться так, словно мы здесь поселимся. Я уверен, царь дал бы мисийцам множество проводников, множество заложников в подтвержденье тому, что отпустит их без козней, и открыл бы им дороги, хоть для четвероконных колесниц, — лишь бы они согласились уйти. А для нас, я уверен, он сделает то же втрое охотнее, если увидит, что мы приготовились остаться. (25) Однако я боюсь, как бы мы, однажды приучившись жить в праздности и в изобилии, привыкнув иметь при себе мидийских да персидских женщин и девушек, красивых и рослых, не позабыли, словно лотофаги, 242 пути домой. (26) По-моему, в согласии с природой и справедливостью мы должны прежде всего попытаться дойти в Грецию, к нашим домашним, и показать грекам, что они бедствуют по доброй воле, между тем как можно всех, кто у себя там живет в скудости, переправить сюда и увидеть богачами.
241
II, 23. Ликаония— область на юге Малой Азии.
242
II, 25. Лотофаги(«поедатели лотоса») — мифическое племя, упоминаемое в «Одиссее» (см. примеч. к Геродоту, IV, 177). Человек,
вкусивший сладкого плода лотоса в стране лотофагов, забывал о своей родине.Но все эти блага, понятно, достанутся только победителям. И потому следует сказать, как нам двигаться в наибольшей безопасности и, если надо будет сразиться, как сражаться с наибольшим преимуществом. (27) Во-первых, мне кажется, лучше сжечь все наши повозки, чтобы не упряжки направляли нас, а мы сами шли туда, куда полезно для войска. Дальше, нужно сжечь и палатки. Нести их хлопотно, а проку от них никакого, ни для боя, ни для добыванья припасов. (28) И от прочей лишней поклажи избавимся, кроме той, что нужна для боя и для еды и питья, — чтобы как можно больше людей было у нас под оружием и как можно меньше оставалось носильщиками. У побежденных, сами знаете, все их добро — чужое; а если мы победим, то считайте, что нашу поклажу носят враги.
(29) Мне остается сказать то, что я считаю самым главным. Вы видите, что и враги осмелились начать с нами войну не раньше, чем отняли у нас начальников, полагая, что, покуда у нас есть полководцы и мы им подчиняемся, нам по силам одолеть их в войне, а когда полководцев у нас отняли, мы погибнем от безначалия и беспорядка. (30) И теперешним начальствующим следует быть много бдительней, чем прежним, а подчиненным больше слушаться начальствующих и повиноваться порядку, чем прежде. (31) А на случай ослушания нужно постановить, чтобы любой из вас, кто при этом окажется, помогал начальнику наложить наказание. Так враги и просчитаются больше всего: сегодня же они увидят перед собой вместо одного десять тысяч Клеархов, никому не позволяющих быть трусом. (32) Но пора за дело, не то вот-вот покажутся враги. Кому из вас кажется, что так будет правильно, пусть скорее утвердит это, чтобы взяться за дело. А если есть что-нибудь лучшее, пусть всякий смело скажет об этом, будь он хоть простой воин: ведь общее спасение — вот что нам нужно!»
(33) После этого говорил Хейрисоф: «Если нужно еще что-нибудь вдобавок к сказанному Ксенофонтом, можно рассмотреть это немедля. А то, что он сказал, лучше всего, по-моему, утвердить голосованьем. Кто считает так же, пусть поднимет руку». И все подняли руки.
(34) Тут снова встал Ксенофонт и сказал: «Послушайте, друзья, что мне кажется еще. Идти нам, ясное дело, надо туда, где у нас будет продовольствие; а я слышал, что не дальше чем в двадцати стадиях отсюда есть прекрасные деревни. (35) Нечего удивляться, если враги, словно трусливые собаки, которые за прохожими гонятся и норовят укусить, а если погнаться за ними — убегают, теперь, когда мы уйдем, пустятся за нами следом. (36) Поэтому нам безопаснее будет двигаться, построив латников четырехугольником, 243 чтобы обоз с нестроевыми шел в большей безопасности. А если мы теперь же назначим тех, кому вести строй и начальствовать спереди, кому быть по обеим сторонам и кому нести охрану с тыла, то нам не придется при нападенье врага совещаться и можно будет сразу ввести в бой построенных воинов. (37) Если кто имеет в виду что-нибудь получше, пусть будет иначе, а если нет, то пусть впереди идет Хейрисоф, — ведь он лакедемонянин! 244 — пусть два самых старших начальника отрядов возьмут на себя оба боковых строя, а охрану с тыла будем покуда нести мы с Тимасионом, самые младшие. (38) А впредь мы, когда испробуем такой строй, будем советоваться и искать всякий раз наилучшего решенья. Если же кто имеет в виду что-нибудь получше, пусть скажет». Когда никто не стал возражать, Ксенофонт сказал: «Кто считает так же, пусть поднимет руку». Так и было решено. (39) «Ну, а теперь, — сказал он, — пора разойтись и сделать, как мы решили. И кто из вас хочет увидеться с родными, пусть помнит, что надо быть мужественными: иначе этого не достичь. Кто хочет выжить, тот пусть старается победить: победитель убивает, побежденный гибнет. И кто хочет добыть денег, тот пусть старается одолеть врага: ведь победитель и свое сохраняет, и забирает все у побежденного».
243
II, 36. При построении войска четырехугольникомв середине шел обоз и весь нестроевой состав, а по боковым сторонам — латники спереди и сзади сомкнутым строем и две колонны справа и слева.
244
II, 37. …ведь он лакедемонянин!..— Наемное войско Кира состояло преимущественно из пелопоннесцев, что и заставляет афинянина Ксенофонта отдать спартанцу Хейрисофу самое почетное место в войске.
III. (1) После этих речей все встали, разошлись и принялись жечь повозки и палатки; всё лишнее дарили друг другу, кому что было нужно, а остальное бросали в огонь. Сделав это, сели завтракать. Во время завтрака прискакал Митрадат с тремя десятками конных и, вызвав старших начальников, сказал им, подъехав лишь настолько, чтобы было слышно: (2) «Я, греки, и Киру был верен, как вы сами знаете, и к вам расположен дружески; но теперь я живу в постоянном страхе. Если бы я увидел, что вы придумали какое-нибудь средство к спасению, я примкнул бы к вам со всеми моими слугами. Скажите же мне, что у вас в мыслях, как преданному другу, который хочет заодно с вами пройти этот путь». (3) Начальники, посовещавшись, решили ответить так: «Наше решенье, — это говорил Хейрисоф, — если нам позволят отправиться домой, пройти по стране, причиняя как можно меньше вреда; а если кто преградит нам дорогу, сражаться с ним как можно упорнее». (4) Тут Митрадат принялся доказывать, что вопреки воле царя спастись невозможно. По этому-то и поняли, что он подослан, — тем более что для надежности его сопровождал один из приближенных Тиссаферна. (5) С этих пор военачальники сочли, что наилучшее правило — вести войну и не слушать никаких вестников, покуда войско на вражеской земле. Ведь приезжающие от врага подкупали солдат и подкупили даже одного из младших начальников, аркадна Никарха, и он ночью перешел к ним с двумя десятками людей.
(6) После этого, позавтракав и переправившись через реку Запат, войско пошло в строю, с вьючными животными и прислужниками посредине. Едва они прошли немного, как снова показался Митрадат и с ним до двух сотен конницы и до четырех сотен стрелков и пращников, весьма проворных и ловких. (7) Прикидываясь другом, он подходил все ближе, но, оказавшись совсем близко, его конные и пешие воины начали стрелять из луков и метать камни из пращей, раня греков. И плохо пришлось греческому тыловому охраненыо, которое ничем не могло ответить: критские лучники не могли стрелять так же далеко, как персы, и к тому же, легковооруженные, шли под прикрытием латников, а у метателей дротиков бросок был слишком короток для того, чтобы попасть в пращников. (8) Поэтому Ксенофонт решил, что надо идти на врага самим; в нападенье пошли те латники и копейщики, что были с ним в тыловом отряде, но догнать врагов не могли. (9) Ведь у греков не было конницы, а пешие не могли на малом пространстве настичь пеших, издалека пускавшихся в бегство. Отрываться же от остального войска преследователям никак нельзя было. (10) Варварские всадники, даже убегая, не переставали ранить врагов и с коней стреляли назад. А греки, на сколько уходили в погоне, столько же должны были идти вспять, продолжая биться. (11) Так что за весь день прошли не больше двадцати пяти стадиев и только к вечеру добрались до деревень.