История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

«Плохое рождение» — это неискупимый грех и несмываемое пятно на несчастном бастарде. Не имеющий легального статуса ребенок подвергается сильнейшей эксплуатации и унижению. В деревнях Жеводана он получает обидные клички. Общество видит в подкидышах преступников и относится к ним соответственно. Незаконнорожденные дети из сиротских приютов направляются прямиком в исправительные колонии. Далее этих «детей полка» ждет армия, и очень многие из них погибнут в дни Коммуны и на I Мировой войне.

Тайна «плохого рождения» так тяжела, что многие автобиографии, кажется, написаны для того, чтобы скрыть ее. Так, Ксавье–Эдуард Лежен — Калико [133] — написал плутовской роман, чтобы завуалировать то, что потомки узнали из его метрики. Сколько же детей, с большим опозданием узаконенных, слишком поздно узнали тайну своего появления на свет, живя в неведении и подозрениях, которые неизменно вызывает молчание.

133

Calicot (фр. разг.

) — продавец в универсальном магазине.

В начале XIX века Аврора Саксонская — мадам Дюпен — без проблем воспитала внебрачного ребенка своего сына Мориса; Ипполит Шатирон всю жизнь считался сводным братом Жорж Санд (наследство, конечно, ему не полагалось). С этой точки зрения нравы ужесточились. Вероятно, отчасти сокращение количества внебрачных рождений можно объяснить бдительным отношением к добрачным связям и увеличением количества признанных детей.

Изъяны и кровь

Усиление представлений о семье как о генетическом капитале вызвало в обществе тревогу по поводу брачных союзов и рождений. На родителях ребенка с какими–то отклонениями лежит тень вины. Разного рода научно–популярные журналы полны изображениями и историями уродцев. La Nature, например, специализируется на описании рождений странных существ, уродства которых пугают тем более, что непонятна их причина: не являются ли они проявлением каких–то скрытых пороков? Ярмарочные павильоны и анатомические музеи — как, например, музей доктора Шпитцнера [134] — привлекают толпы заинтригованных зевак. Физические недостатки вызывают отвращение и отторжение, как если бы они были расплатой за какие–то грехи. Отсюда — смущение и ненависть, которые подчас испытывают к незаконнорожденным детям. Мадемуазель де Шантепи, состоявшая в переписке с Флобером, поведала ему историю Агаты, с которой ужасно обращались родители из–за ее уродства. «Лицо у нее было нормальное, но огромная голова на маленьком тельце смотрелась ужасно». Ее били, унижали, заставляли ходить босиком и в конце концов сдали в психиатрическую лечебницу (письмо от 17 июля 1858 года).

134

Музей доктора Шпитцнера — анатомический музей, созданный в 1856 году эльзасским доктором Пьером Шпитцнером (1813–1894); в нем были собраны восковые муляжи человеческих тел и различных уродств. Со временем музей превратился в ярмарочный аттракцион.

Сифилис — и, следовательно, секс — вот главная причина всех этих уродств. Отсюда — тщательное изучение здоровья будущих супругов и стыд, даже гнев, если обнаруживается какой–то тайный порок. Идут пересуды среди родственников, и в конце концов история загоняется на дальний план картины семейной жизни, что в дальнейшем сильно интригует потомков. Так, в переписке, которую изучала Каролина Шотар–Льоре, мать центрального персонажа, некая Эмма Бро, не получившая приданого и неудачно вышедшая замуж, восстала против мужа: стала упрекать его в какой–то «постыдной болезни» й отказалась спать с ним; как–то, в момент отлучки супруга из дома, выставила на всеобщее обозрение постельное белье — как символ супружеской неверности. В дальнейшем она покинула дом супруга и начала судиться с ним по поводу опеки над тремя детьми, которых муж отобрал у нее и отправил в Бельгию. В конечном счете она уединилась в своем доме в Рошфоре, где и умерла в полубезумии. В благополучной семье ее сына Эжена, стремившейся к стабильности и гармонии, мать едва упоминали.

Биологическое несчастье, о котором пишет Золя в эпопее о Ругон–Маккарах, — это новая форма бесчестья и источник конфликтов.

Безумие

Не меньший ужас вызывают душевные болезни, которых в XIX веке, по мере развития клиники, становится все больше. Девушка «со странностями» может напугать претендентов на руку и сердце ее сестер. Ее стыдятся, она бросает тень на нормальность отношений в семье. В деле Адель Гюго вызывает удивление в первую очередь единство семьи (за исключением матери) в деле нейтрализации этой ненормальной, способной бросить тень на славу великого человека, и в выдвижении какой–то версии происходящего для любопытствующих.

Преступность не всегда — по крайней мере, не во всех формах — является предметом скандала. Границы допустимого со временем меняются и зависят от социальной среды. Современные португальские крестьяне снисходительно относятся к преступлениям на почве страсти, но категорически не приемлют воровства или, более того, нищенства (например, в Фателе [135] ). Местные кодексы чести необязательно соответствуют закону. Грабежи в XIX веке распространены повсеместно, и органы власти отступают перед их натиском. Власти попустительствуют малолетнему грабителю, женщине, собирающей хворост, даже браконьерам. В городах в первой половине XIX века матери бедных семейств побуждают детей просить милостыню и даже воровать. Народная мораль, направленная на выживание группы, занимает примиренческие позиции. Все это продолжается до тех пор, пока не затрагиваются интересы мелкой буржуазии, требующие уважения к закону и хороших манер. Дебошир, алкоголик, нищий, человек, погрязший в долгах, игрок, хулиган становятся нежелательными соседями и подвергаются всеобщей хуле. Занимать деньги теперь стыдно: отец семейства должен серьезно относиться к финансовым вопросам. Недисциплинированный наследник подвергается суровым санкциям со стороны семьи. На семейном совете было принято решение установить опекунство над Бодлером, признанным недееспособным; его переписка с матерью, мадам Опик, — это бесконечные жалобы на финансовые трудности и вечные конфликты с адвокатом, призванным выплачивать ему ренту. В остальном же буржуазные приличия требуют не возбуждать разговоров о себе — идеал скромной посредственности. Эксцентричность — разновидность скандала.

135

Фатела — район (фрегезия) в Центральном регионе Португалии. — Примеч. ред.

Еще больше, чем само правонарушение, пугает наказание: вмешательство жандармов, арест, заключение, судебный процесс. Постепенно тюрьма в представлении общества становится знаком бесчестья.

К мошенничеству, подлогу, в особенности в отношении государства, отношение более чем снисходительное. Разорение, напротив, воспринимается не только как личное поражение, но как моральное падение. Цезарь Бирото приносит себя в жертву во имя искупления; «исправление» — награда за его веру; его реабилитация имеет религиозный смысл. В XIX веке самоубийства на почве разорения — не редкость. Филипп Лежён показал, что разорение — распространенный повод для написания автобиографии с целью оправдаться перед потомками. Очень антикапиталистически настроенные, женщины из буржуазных семей Севера с удовольствием захлопнули бы дверь перед банкротом, заподозренным в спекуляциях или в неправедной жизни. Понадобится учреждение анонимных акционерных обществ, чтобы разделить семью и предприятие и освободить капитализм от предрассудков чести.

Постыдный секс

Центром сексуальности, которой в XIX веке все так интересуются и к которой создают научные подходы, становится семья, именно она устанавливает ее правила и нормы, причем сама часто оказывается обделенной: изначально священником, но еще в большей мере — врачом, экспертом в области сексуальной идентичности, свидетелем трудностей, распространителем новейших правил гигиены. Правда, к помощи врача в XIX веке прибегают еще с большой осторожностью.

Контроль над сексом со стороны семьи обычно осуществляется негласно. Нам об этом известно довольно мало — в частности об инцесте, который, согласно Фурье («Новый мир любви»), был обычным делом. Терпимое отношение к сексуальным преступлениям варьируется в зависимости от среды, возраста и совершенных действий. Без сомнения, именно здесь неравенство мужчин и женщин проявляется сильнее всего. Сексуальные подвиги — неотъемлемая часть мужественности. Насилие над женщинами и в особенности над девушками в Жеводане, например, остается практически безнаказанным, как и над детьми — лишь бы никто ничего не видел. Во второй половине XIX века началось уголовное преследование за такие преступления: на проблему наконец обратили внимание. В конце века генеральный прокурор осудил терпимость по отношению к сексуальному насилию.

Объектами усиленного внимания стали два типа сексуальности — подростковая, которая рассматривается как опасность не только для самого подростка, но и для общества: подросток в стадии полового созревания — потенциальный преступник; и женская: женщины всегда считались источником всех несчастий. Постоянная причина тревоги, женская сексуальность контролировалась Церковью — ей принадлежала главная роль в этом вопросе. Огромное количество религиозных организаций следило за невинностью девушек. Светские балы не приветствовались. «Только не вальс», — говорил Каролине Брам ее духовник. В народной среде девственность считалась капиталом и охранялась отцом или братьями, сопровождавшими девушек на деревенские праздники, где насилие не было редкостью.

Однако самый страшный грех — это супружеская неверность женщины. К мужскому адюльтеру относились практически равнодушно, если только это не было нескрываемое сожительство, к которому отношение было сугубо негативным; если же любовница приводилась в супружеский дом, это преследовалось по закону. Во всяком случае, если дамы из буржуазной среды часто не знали об изменах мужей, то в городских низах женщины были лучше информированы — улицы полнились слухами. Они эмоционально возмущались поведением мужей, особенно если считали себя обделенными в финансовом плане и беспокоились о благосостоянии детей. Судебная газета La Gazette des tribunaux публиковала их гневные обвинения в адрес неверных мужей и их «шлюх». К концу века грозным оружием обманутых жен иногда становилась серная кислота.