История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны
Шрифт:
Их взгляды обращены на город. Они часто переезжают, что является не только лишь бегством от «домохозяина», но и средством и знаком социальной мобильности. Туринские мигранты, образ жизни которых изучал Маурицио Грибауди [181] , постоянно ездят из центра на периферию и обратно, имея стратегические цели освоения территории.
Город — свидетель взлетов и падений, между удачей и несчастьем здесь граница весьма зыбкая. Рабочие хотят, чтобы город был открыт для них, хотят жить в нем свободно, как некогда их предки свободно жили в сельских коммунах. Частным владениям, куда доступ беднякам закрыт, городским садам и паркам, изначально предназначавшимся для прогулок буржуазии, они предпочитают пустыри, а зеленым массивам, страстно рекомендуемым борцами за здоровый образ жизни, — «черный пояс» Парижа [182] , куда выезжают погулять в выходные дни; там же собираются разного рода маргиналы, апаши устраивают свои встречи. Эти задворки были для них тем же, чем парки и бульвары для буржуазии, очаровывавшие Вальтера Беньямина. Здесь можно назвать, например, пассаж Левалуа–Перре, куда полиция наведывалась с отвращением, или узкие и тесные улицы в индустриальных кварталах Лилля [183] .
181
Gribaudi M. Espace ouvrier et parcours sociaux. Turin dans le premiersiecle.
182
«Черный пояс» Парижа — фортификационные сооружения вокруг города, построенные во времена Луи–Филиппа. В настоящее время по этой линии проходит Периферический бульвар — парижская окружная дорога.
183
Gervaise P. Les Passages de Levallois–Perret (1860–1930): these du doctorat. Paris-VI1,1985; об образе жизни в трущобах Лилля — ценное свидетельство в кн: Vanderwielen L. Lise du Plat–Pays. Lille: Presse universitaire, 1983, и в послесловии Франсуазы Крибье.
Здесь по–другому относятся к пространству из–за ужасных жилищных условий; по–другому воспринимают собственное тело: многие действия, которые где–нибудь в другом месте сочли бы интимными, производятся снаружи. К вещам отношение тоже иное: утилизация отходов, переработка использованных вещей, обмен вещами и товарами составляют существенную часть бытовой экономики, не участвующей в монетарном рынке. В отличие от буржуазных дам, женщины из народа не заперты у себя дома, и роль их во всех этих делах весьма велика [184] . Для бедняков город — лес, в котором они охотятся. Если смотреть с этой точки зрения, можно увидеть множество аналогий с сельской жизнью, за исключением мобильности; дело только в масштабах.
184
Perrot М. Les menageres dans l’espace parisien au XIXе siecle // Annales de la recherche urbaine. 1980. Automne. No. 9.
Особенность жизни городских низов заключается в том, что их семейные связи не основаны ни на землячестве, ни на едином месте проживания. Желание иметь свое личное пространство во второй половине XIX века нарастает.
Быть свободным в первую очередь значит иметь возможность выбирать место проживания. Сопротивление рабочим кварталам, неважно, находятся ли они в ведении предприятия или города — как знаменитый «Сите Наполеон» [185] , потерпевший фиаско, — отмечалось многими исследователями. «Идея подобных поселений никогда не была популярна во Франции», — пишет историк и экономист Арман Одиган (1860): никто не хочет соблюдать дома порядки, принятые на заводах. «Нам предписывалось соблюдать правила, касающиеся всех наших частных действий. Мы не были хозяевами у себя дома», — говорили рабочие. Относительному комфорту, но постоянному контролю они предпочитали «самострой» на пустырях, которых было множество в промышленных городах.
185
Cite Napoleon — комплекс из четырех зданий, построенных в 1849–1851 годах по приказу Луи–Наполеона Бонапарта, только что избранного президентом Второй республики в IX округе Парижа. Строгие правила жизни в этих домах (например, требование гасить свет в 22 часа) не пришлись по вкусу рабочим, и идея подобных жилых комплексов провалилась.
Это стремление к автономии, самостоятельности имеет давние корни. В сельской местности в доиндустриальную эпоху люди были привязаны к дому, к ферме, как к средству производства, что отвечало требованиям семейной экономики, но тормозило индустриализацию в целом. Так, ткачи–надомники оказали ожесточенное сопротивление переселению в слишком сухие и неудобные помещения, которое муниципалитеты отдельных северных городов хотели им навязать, абсолютно не считаясь с производственными нуждами. «Все попытки переселить их в более здоровые, лучше проветриваемые и лучше построенные дома были напрасны; они решительно воспротивились», — Рейбо [186] (1863). В Лилле их силой выгоняют из подвалов в центре города.
186
Reybaud L. Le Coton, son regime, ses problemes, son influence en Europe. Paris: Calmann–Levy, 1863. Автор подчеркивал привязанность ткачей–надомников к своему жилищу (пример: «Они скорее согласятся на меньшую оплату, чем на переезд на новое место. Их держит то, что они находятся под собственной крышей, около своей семьи и имеют кое–какую свободу», р. 222).
Здесь надо еще сказать о том, что большое значение имеет местоположение, которым дорожат. Как показывают отчеты опрашивавших (Ле Пле. Социальная реформа), на интерьер и удобства обращают мало внимания. У людей почти нет мебели: матрасы, кухонная утварь, стол, несколько стульев; редко у кого можно встретить «бабушкин сундук», в наличии которого зоркий глаз социолога усматривал признаки почтительного отношения к своим корням. Однако иногда в этих убогих жилищах можно заметить и желание создать уют: клетка с птицей, занавески с машинным кружевом из Кале на окнах даже в самых нищенских хижинах, сфотографированных Эженом Атже в начале XX века; на стенах цветные картинки, вырезанные из иллюстрированных журналов, семейные фотографии — фотографироваться вошло в моду начиная с 1900 года. Стены становятся первым освоенным пространством: устроиться на новом месте в первую очередь означает сменить обои. Появление дешевых обоев было столь же революционным для интерьера, как появление недорогих хлопковых тканей — для женской моды. Около 1830 года комната Агриколя Пердигье [187] в «жалкой лачуге» в предместье Сент–Антуан, с плохо уложенными плитами на полу и грубыми черными балками на потолке, оклеена «светлыми обоями, которые придают ей веселый вид»; на окнах «муслиновые занавески, сквозь которые видно, как колышется на ветру плющ». «Почти все, среди чего жил Агриколь Пердигье, было отвратительным, ужасным, но, раз придя к нему, как будто попадаешь в другой мир» [188] . Вот идеал жилья, каким его видят рабочие–сенсимонисты.
187
Агриколь Пердигье (1805–1875) — французский писатель и политик, считается первым французским синдикалистом.
188
Цит. по: Ranciere J. La nuit des proletaires. Archives du reve ouvrier. Paris: Fayard, 1981.
Растущее стремление к уединению
Рабочий класс ведет все более оседлый образ жизни; в результате ухудшения условий жизни рабочих появляются жалобы и требования. В ходе проведенного парламентом в 1884 году обследования выявлены претензии к грязи в меблированных «клоповниках» и доходных домах: грязные стены, забитые туалеты, тошнотворные запахи… Пожелания рабочих
следующие: побольше места, хотя бы две комнаты, а если есть дети, «если отец семейства себя уважает, то хорошо бы три–четыре комнаты». В первую очередь требуют раздельных спальных мест. Как только это становится возможным, рабочие желают спать отдельно от детей. Деревянная кровать вместо соломенного тюфяка на полу–символ «обустройства»: одна женщина чуть не убила сожителя за то, что он истратил деньги, отложенные на покупку кровати. Кровать для нее была надеждой на прочность их союза. С другой стороны, требования к туалетам были более сдержанными: когда создавался проект дома для рабочих, отдельные туалеты для каждой семьи не предусматривались: «Народ не настаивает на собственных туалетах». Людям хочется, чтобы дома были не очень большими, чтобы фасады выглядели по–разному — «ничто не должно наводить на мысль о рабочем поселке». Во всех этих отчетах сквозит желание иметь отдельное жилье, не похожее на казарму [189] .189
Perrot M. Les ouvriers, l’habitat… P. 28.
Потребность в тепле, в чистоте и свежем воздухе, а вскоре и в возможности семейного уединения, неистовое желание независимости, интерес к пространствам, где можно было бы что–нибудь смастерить, — все это говорит о том, что отдельные дома нужны не только буржуазии. Об этом мечтают и анархисты. Воображая город будущего, Пато и Пуже [190] описывают его как город–сад. Тогда же британские исследователи обнаружили в английском рабочем классе возросшую потребность приватности (privacy) своего дома (home), «так велика боязнь неконтролируемого вторжения соседей» [191] .
190
Эмиль Пато (1869–1935), Эмиль Пуже (1860–1931) — французские анархо–синдикалисты.
191
Bedarida F. La vie de quartier en Angleterre. Enquetes empiriques et approches theoriques. Le Mouvement social. 1982. Vol. 1. No. 118. P. 14.
«Рабочие больше ценят жилье, нежели город», — пишет Мишель Верре о «рабочем пространстве» в наши дни [192] . До начала I Мировой войны ситуация была иная, но все к ней шло.
В начале XX века появилось настойчивое желание интимности для семьи, для супружеской пары и для каждого человека в отдельности. Оно выражается, в частности, во все большем отвращении к тесноте и необходимости жить рядом с соседями и возросшем неприятии всеобщей поднадзорности в местах совместного проживания — в тюрьмах, больницах, казармах, интернатах, — где проводился личный досмотр. Против обысков на таможне крайне левый депутат Глэз–Бизуэн в 1848 году предложил законопроект.
192
Verret M. L’Ouvrier francais. L’Espace ouvrier. Paris: Armand Colin, 1979.
Евангелик Давид Жетаз, заключенный в тюрьму в Шалоне, сохранил самые ужасные воспоминания об общей спальне («дыхание и храп всех этих мужчин до сих пор раздирают мне уши»), а также о невозможности уединиться с женой. «Невозможно было поговорить наедине, выразить привязанность, сказать все те нежные слова и поведать друг другу маленькие секреты, которые посторонние не должны слышать и которые всегда хочется сказать в такие моменты». Тюремщик следит за ними, «как если бы он никогда не видел людей, которые любят друг друга» [193] . Всякие любовные жесты — проявление сугубо частной жизни. Стыдливая Каролина Брам с трудом переносит нежности, которыми осыпают друг друга молодожены [194] . Чем сдержаннее проявления любви, тем они изысканнее. Кровать в спальне буржуазного дома не окружена балдахином: это значит, что вся комната является интимным пространством, куда нет доступа посторонним.
193
Robert D., Encreve A. Memoires de l’evangeliste David Getaz // Bulletin de la societe d’histoire du protestantisme francais. 1984. Oct. — dec. T. CXXX. No. 4. P. 480–555.
194
Le Journal intime de Caroline B. Enquete de Michelle Perrot et Georges Ribeill. Paris: Montalba, 1985. P. 211: «Меня никогда никто не увидит за такими нежностями на людях».
Понятно, что в таких условиях персонал парижских больниц восстает против проживания на рабочем месте. «Жить сообща, что раньше было нормой для служащих больниц, теперь стало невыносимо для большинства работников. <…> Они страдают от необходимости есть в столовых, спать в общих спальнях. Находясь в больнице, они не чувствуют себя „дома", здесь нет хотя бы относительного комфорта и возможности уединиться. В нерабочие часы они хотят быть свободными от какого бы то ни было административного гнета» [195] , — пишет в 1909 году муниципальный советник Мезюрер, в то же время сознавая, что для одиноких женщин, в массе своей приехавших из бедной Бретани, жизнь в условиях закрытого учреждения предпочтительнее с точки зрения морали и безопасности. Все больше работников отказываются от проживания на рабочем месте.
195
Цит. по: Leroux–Hugon V. Infirmieres des hopitaux parisiens (1871–1914). Ebauches d’une profession, these de 3е cycle. Paris-VII, 1981. P. 160.
Даже не говоря о семейных и любовных отношениях, каждому человеку необходимо личное жизненное пространство. Вот что вспоминает Норбер Трюкен, землекоп из Лиона, вынужденный спать в общей спальне. «Самым отвратительным было ощущение контакта с другим мужчиной. Это был первый раз в жизни, когда у меня появился компаньон по постели» [196] .
В богадельнях старики стараются обустроить свой уголок. «Приходится постоянно бороться с ними, чтобы помешать им устраивать за кроватями или по углам комнат склад всякого хлама–тряпья, битой посуды, — единственная ценность которого заключалась в том, что когда–то это была их одежда, их вещи; им казалось, что они создают свое собственное гнездо, свой дом» [197] . Конечно, редактор статьи «Богадельни» в «Словаре политической экономии» Гийомена — либерал, благосклонно относящийся к заботе о доме. Но сопротивление бедняков госпитализации отмечается всеми. Умереть в своей постели — единственная возможность избежать вскрытия, этой тяжкой судьбы пролетариев.
196
Truquin N. Memoires et Aventures d’un proletaire a travers les revolutions. Paris: 1888. P. 203–204.
197
Dictionnaire d’economie politique. Paris: Librairie de Guillaumin et cie, 1852. P. 868 (статья «Hospices»).