История двух беглецов

– Тридцать девять? – уточнил Данька.

– Тридцать девять. – Капитан подозрительно уставился на Даньку. – Может быть, не веришь?

– Нет, почему же…

– Так отчего же ты меня сбиваешь?

– Извините.

– Так на чём же это я остановился?

– А на том, как вы его двинули…

– Ага, двинул, значит, и шепчу: «Маслюк? Неужто не узнаёшь? Ай-яй-яй! Не узнал, но это и понятно – трид…» – Капитан исподлобья глянул на Даньку, ожидая, что тот опять перебьёт, но Данька сдержался, и моряк продолжал: – Все стали оборачиваться – что ещё за Маслюк объявился? Уж не зовут ли его в президиум? Витька слегка покраснел, пожал плечами и отвернулся. Тут выступает очередной оратор, а я ничего уже не слышу, не понимаю, о чём идёт речь, – так взволновала меня встреча со школьным товарищем. Еле дождался перерыва. Все ринулись в буфет, и я, понимаешь, в толчее не сразу нашёл его. А уж потом, когда пары кружились по фойе, вижу – уши знакомые, идёт Маслюк с какой-то дамой. Я это незаметно подкрадываюсь, размахиваюсь и двигаю изо всех сил в плечо: «Прячешься от меня, Маслюк?» Ну, признаться, маленько не рассчитал, с головы его слетела шапочка, он бросился поднимать её, а я заграбастал его в объятия и кричу на весь зал: «Друзей не признаёшь? Зазнался? Я ж тебя, чёртову перечницу, и через тысячу лет узнаю, никуда ты от меня не спрячешься, факт!» А он высвободился, отряхнул свою шапочку, натянул на седые кудерьки и сконфуженно так улыбается: «Простите, говорит, вы, очевидно, меня с кем-то путаете. Простите!» – и взял свою даму под руку и увёл её вниз. И, представляешь, больше я его не видел! Сбежал, не досидев до конца!

Капитан прижал трость к груди и громко расхохотался. Смеялся он до слёз, весь так и вздрагивал, ухал и гудел, как старенький паровик, и, глядя на него, смеялся и Данька. И даже редкие пассажиры, ждавшие поезда, тоже улыбались.

Самое удивительное – пока он рассказывал, остановился и уехал поезд, подобрав пассажиров, а Данька даже и не заметил этого. Не говоря о том, что так и не вспомнил про Мурзая.

– Вот какая у меня память! – вытирая слёзы платочком, сказал капитан. – А ты говоришь, что я плохо помню!

Капитан успокоился, заглянул Даньке в глаза и смущённо спросил:

– Тебе не скучно со мной? А то ведь я старый болтун…

– Да нет, очень даже интересно.

– Интересно-то, может, интересно, но, верно, ни одному слову не веришь?

– Нет, почему же…

– Ну, спасибо на добром слове. Будем знакомы: Юрий Александрович.

Представиться Данька не успел, потому что в это время как раз подошёл второй поезд, и на этот раз он заметил его и сразу вспомнил про Мурзая. Капитан и Данька вскочили в вагон, и капитан, положив рядом с собой портфель и опираясь руками в набалдашник, как ни в чём не бывало начал новую историю о том, как однажды руку его зажало пневматическими дверями вагона, а он не мог и не хотел выдернуть её, потому что держал авоську с хрупким стеклом. Так они врозь и проехали целую остановку: он – в вагоне, а хрупкое стекло – за дверью вагона. Обо всём этом и ещё о другом капитан рассказывал не умолкая. Но на этот раз Данька уже не забывал про Мурзая и, чуть прикрыв глаза, видел мчащийся фургон и даже слышал, как eмy казалось, жалобный вой собак. Поезд подходил уже к центру, где надо было делать пересадку. Данька нервничал и вглядывался в окно, чтобы узнать, какую станцию они проезжают. И тут он услышал прямо над ухом вкрадчивый голос:

– Если не секрет, конечно, зачем тебе ветпункт так поздно? Насколько я понимаю, ты там никогда не бывал, если не знаешь, как туда добираться. А ведь сейчас время позднее – доберёшься ли? Какие там у тебя, собственно, Даня, дела?

Дела? Почему он спрашивает о делах? С чего это вдруг ему понадобилось узнать, куда и зачем он едет? И потом, откуда он знает его имя? Разве Данька успел назваться ему? Данька оторопело посмотрел на капитана и понял вдруг, что никакой он не капитан дальнего плавания и даже просто не капитан, а похититель детей. Есть такие – заговорят зубы, уведут с собой и запрут в кладовке, а потом с родителей денежки затребуют: так, мол, и так, несите тыщу рублей, а то не видать вам вашего ребёнка как своих ушей.

Как дважды два-четыре, Даньке было теперь ясно, что эта палка-набалдашник с наклейками, и эта фуражка с «крабом», и эти огромные роговые очки и крокодиловый портфель – всё это было маской, личиной детского похитителя, не разоблачённого потому, что он так ловко маскировался под капитана дальнего плавания. И самым достоверным доказательством его притворства были странности поведения. Например, его жалобы на плохую память (излюбленный приём для отвода глаз!), очень тонко подстроенная ловкость, с которой он свёл с Данькой знакомство, и какой-то в высшей степени подозрительный рассказ о Викторе Маслове. И откуда же капитан узнал Данькино имя? Вот что больше всего озадачило Даньку.

Все эти промелькнувшие подозрения, естественно, взволновали и страшно возмутили Даньку. Воровать детей ещё можно где-нибудь в Америке, но у нас – нелепость, которая, что называется, ни в какие ворота не лезет. Но нельзя было подавать вида, что он, Данька, о чём-то догадывается. Он взял себя в руки и скомандовал машинисту поезда: «Немедленно, остановите!» И поезд – в этом не было ничего странного – остановился. – Твоя остановка следующая, – сказал капитан и внезапно встал. – А мне сходить сейчас. Очень приятно было познакомиться. Сорокоустинский, дом тринадцать, квартира… Квартиру назвать он не успел и выскочил из вагона. И так вот исчез. Как и не было его. Будто приснился. Или будто сам Данька выдумал его. Вот ведь какие истории случаются поздней ночью, когда все уже спят, а ты едешь бог знает куда…

Сидя в автобусе, который шёл к ветпункту, Данька сперва думал про капитана. Однако подозрения на его счёт вскоре стали рассеиваться, уступая место новым тревогам. Он думал о ветпункте, где усыпляют бездомных собак, а это значит, что и Мурзая могут усыпить.

Даньке стало тоскливо как никогда. Он вдруг почувствовал, что как бы сам становится Мурза-ем, и даже представил, как его швыряют в камеру, впускают туда газ, и собаки расползаются по углам и засыпают. Данька тоже засыпал, но ещё видел в глазок, как за дверью суетился кожаный человек, подгоняя к камере новую партию собак…

Глава 10. ИСХОД ИЗ НЕВОЛИ

Не станем утомлять читателя рассказом о том, как Данька добрался до ветпункта. Он долго плутал среди бараков и кирпичных строений и в конце концов так устал, что, привалясь к забору, заул, а когда проснулся, солнце уже стояло высоко над горизонтом. Данька протиснулся в заборную щель и оказался на огромном пустыре, заваленном трубами, железобетонными плитами и тачками с застывшим цементом. В конце пустыря виднелся барак. И оттуда слышался лай…

Может быть, оттого, что Данька мало и тревожно спал, он вёл себя как лунатик. А лунатики, как известно, действуют не по своей воле, а под влиянием таинственных сил. И Данька действовал, словно подчинялся чьим-то тайным командам. Он обогнул барак, подтянулся к окошку и опрокинулся в темноту. Он брякнулся на спину, но не почувствовал боли, вскочил на ноги, прижался к стене и окинул взглядом тёмный барак. На полу, вдоль стен и по углам лежали собаки, на которых появление Даньки не произвело впечатления. Иные спали, сбившись, как овцы, иные поднимали морды и зевали, самые же любопытные, встряхиваясь, стали тянуться к нему.

– Мурзай! – Данька оттолкнул подобравшуюся к нему кудлатую страшную дворнягу. – Мурзай! Мурзай!

Из груды собачьих тел, как из-под кучи одеял, поднялся Мурзай и посмотрел на Даньку слезящимися глазами. Кажется, он его не узнал. Он словно бы ослеп, оглох и потерял чутьё. Он дрожал, как тогда в магазине, будто снова стоял у прилавка, дожидаясь подачки. Он заискивающе заглядывал в глаза и унижался. Сердце Даньки сжалось от сострадания.

– Ко мне, Мурзайчик!

На кличку «Мурзай» отозвалось несколько собак. Одни робко, другие доверчиво завиляли хвостами. Они приблизились к нему и стали обнюхивать. Но Мурзай не двигался с места. Данька не очень вежливо растолкал самозванцев, подошёл к Мурзаю и ощупал его – слава богу, цел и невредим. Мурзай обнюхал Данькины пыльные туфли и чихнул. Сквозь запахи собачьих шкур, железа, пыли к ноздрям его, потерявшим чутьё, дошёл знакомый запах спасителя и дрессировщика. Гипнотический огонь Данькиных глаз проник в душу Мурзая, он поднял морду и издал неуверенный вопль признания, вопль, от которого окончательно проснулись все эти бездомные Пираты, Шарики и Тузики, все эти вислоухие, тощие и кудлатые дворняжки. И все они хором завыли, и столько в их вое было тоски по утерянной свободе, что великодушное Данькино сердце дрогнуло. До этого он жалел одного лишь Мурзая, но теперь сердце его стало таким огромным, таким великанским, что в нём уместилась любовь ко всем бездомным собакам мира. Он думал уже не только о Мурзае – надо было спасать всех обиженных, несчастных, беззащитных собак.

Данька выглянул из окошка на пустырь – там никого не было. Через окошко собак, конечно, не выставишь, и тогда он нажал на дверь. И странно: хотя и со скрипом, но дверь открылась. А он, чудак, зачем-то лез через окно.

– За мной! – крикнул Данька.

Ни одна собака не бросилась за ним. Они трусливо тявкали, ползли на брюхе, жались к стенкам, боясь выйти наружу, словно там была пропасть. Данька страшно разозлился:

– Т-т-трусы! Твари вы жалкие, вот вы кто!

Но и бранные слова не действовали.