История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

— Кто ты? — продолжал выяснять караульный галл.

— Да Берюрикс же!

С недоверчивым видом часовой подошёл к куче грязи, которая говорила и шевелилась перед его глазами. В этой ходячей клоаке он действительно узнал своего товарища.

— Откуда ты?

— Из тубаркаса [16] .

— Да ты весь в дерьме!

— Ну да, я провалился!

Часовой не стал скрывать удивления. Он произвёл быстрый досмотр и обнаружил тюк с провизией, который Берюрикс пытался скрыть от него.

16

Еще одно галльское слово, означающее туалет. — Прим. автора.

— Если будешь молчать, половина твоя! — предложил Берюрикс.

На мгновение голод взял верх над долгом. Часовой понюхал еду, затем тряхнул головой.

— Служба, — прошептал он. — Особое положение. Так, шагай вперёд!

Скрестив руки, выставив ногу, Версенжеторикс смотрел на Берюрикса, который стоял перед ним с виноватым видом.

— Позор тебе! — клеймил он его. — Опуститься до того, чтобы красть еду у римлян! Мне стыдно. Предать его смерти! Вы согласны? — спросил он, повернувшись лицом к войску.

— Да! Да! Да! — промычали (с рогами на касках они в самом деле как будто мычали) осажденные воины.

У Берюрикса холодок пробежал по спине и стало больно сразу во всех местах.

Его товарищи, его храбрые, весёлые дружки желали ему смерти с таким нехорошим воодушевлением. Смерти тому, кто был таким любезным, таким сердечным и таким услужливым с каждым из них!

В нем вскипела кровь.

— Мой генерал! — сказал он. — Хорошо, вы мне отсечёте башку, но, может быть, вы дадите мне последнее слово?

— Человек, который должен умереть, имеет право высказаться, — ответил благородно Версенжеторикс.

Берюрикс сделал глубокий вдох.

— Всё это началось в четырнадцатом году до нашей эры… [17] — начал он. И добавил без обиняков: — Мой генерал, друзья мои! Вы попадаете пальцем в глаз до самого дна, если думаете, что римлянам это дело надоест. Разве отпуск может надоесть? На самом деле эти ребятишки проводят у нас свой отпуск (может быть, когда-нибудь мы будем ездить к ним, но пока что они здесь, и им это нравится).

17

Сцена имела место в пятьдесят тором году до нашей эры, но в реплике можно заметить некий пророческий смысл. — Прим. автора.

Я сделал небольшую вылазку в их лагерь, согласен. Зато я увидел, как всё обстоит на самом деле. У этих господ есть всё, что нужно, чтобы жить припеваючи: жратва, вино и телки. Они едят и пьют от наших урожаев и, с позволения сказать, пользуют наших девочек так, что если бы Папа существовал, он бы их благословил. Я уложил троих. Они угощались такой галлийкой с фильтром, что вы бы тоже вылезли из Алезии, даже если вы и Версенжеторикс! А мы в это время затягиваем ремни на одну дырку в день. Скоро мы затянем петлю, можете не сомневаться. Травой можно кормить кроликов, но не воинов. Через несколько дней, пусть даже недель, римляне придут сюда с музыкой и со своим Цезарем впереди, с цветочками на копьях, и всё, что им останется, это убрать наши скелеты, чтобы навести порядок. Мой генерал, теперь вы можете отрезать мне голову, я предпочитаю умереть, пока у меня ещё есть калории.

Берюрикс замолчал и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший у него на лбу.

Установилась глубокая, напряжённая тишина. Все ждали, что скажет Версенжеторикс. И он сказал.

— Что ты предлагаешь, Берюрикс? — спросил генерал презрительно. — Договаривай!

Берюрикс пожал плечами:

— Мой генерал, мы сожрали всех крыс, которые были в Алезии. Теперь мы сами стали крысами. Давайте не будем ждать глупой смерти. Если ты мёртв, значит, всё кончено. Но пока ты жив, живёт и надежда. Надо сдаваться! Может быть, наша гордость и пострадает, но зато наши желудки не пострадают! Умереть от голода и петь «Я гордый галл с круглой головой» — это просто. Но иметь мужество сдаться — вот это подвиг.

Он замолчал. На несколько секунд зловещая тишина сменила его выступление.

И затем мощный гул голосов поднялся над Алезией.

— Берюриксу гип-гип-гип-урикс! Гип-гип-гип-урикс!

И гордый Версенжеторикс побледнел. Его светловолосая голова наклонилась. И тут он решительно топнул ногой.

— Приведите ко мне моего белого коня, откройте ворота, и пусть со мной идёт всякий, кто меня любит!

«Ну вот, он уже мнит себя Генрихом Четвёртым», — подумал пророчески Берюрикс.

Началась суматоха. Все метались, черпая в идее капитуляции новую страсть, которая с яростью битвы всё равно что сёстры-близнецы. Галлы вдруг поняли благодаря Берюриксу, что сдаваться — это, в некотором смысле, то же, что и воевать.

Пока все наряжались, чтобы сдаваться, Берюрикс вернулся в палатку. Он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы бросать оружие к ногам Цезаря. Он смутно понимал, что неблагодарная История забудет его имя, как и важную роль, которую он только что сыграл. Он знал, что Версенжеториксу когда-нибудь воздвигнут статую и его имя будет в учебниках, как и имена всех генералов. Но Берюрикс не испытывал никакого огорчения. В его намерения входило заниматься любовью и постараться умереть как можно позже. Его программа была простой, но выполнимой.

— О чём ты думаешь? — спросила его Ляриретта через некоторое время после того, как он сделал ей хорошо.

Берюрикс улыбнулся:

— Я размышлял, моя милая. Я подумал, что лучше иметь тапочки, чем легенду. Это удобнее.

И, заметив, что она теребит кукурузную ость, добавил:

— Тебе больше не понадобятся фальшивые усы, моя девочка: я чувствую, что теперь мы будем изучать хорошие манеры!

(Отрывок из «Заметок о войне галлов» Сезара Пиона)

Второй урок: Франки. Хлодвиг

— Улёт! — восхищается Толстяк. — Я чувствую, что на этот раз я просвещаюсь по-настоящему, Сан-А. До сего времени я хоть и выписывал сельский журнал «Рустика» и читал «Ридерз дайжест» у парикмахера, мой интеллект ещё хромал. Теперь я могу блистать в обществе…

Я не могу не усомниться в сказанном. Меблировать интеллект Берю труднее, чем продавать вентиляторы филателисту.

Он скребёт ороговевшим ногтем яичный желток, украшавший его галстук.

— Знаешь, что мы сейчас сделаем? Пойдем пропустим по глоточку в соседнем бистро. У меня от всего этого в горле пересохло.

Я даю согласие быстрее, чем может появиться счёт за стоянку на ветровом стекле вашего автомобиля, и вот мы уже сидим в малом зале скромного кабачка.

— А что дальше? — спрашивает Берюрье. — Что было дальше?

Я стремительно погружаюсь в закрома своей памяти.

— А потом римляне оккупировали Галлию.

— Надолго?

— На четыреста лет!

Он не верит своим евстахиевым трубам.