История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим
Шрифт:
Эсмонд возразил, что бриллианты более не принадлежат ему, и попытался обратить в шутку это возвращение подарка.
– На что они мне?
– сказал он.
– Принц Евгений не похорошел от бриллиантовой пряжки на шляпе, и желтизну моего лица тоже едва ли скрасят бриллианты.
– Вы подарите их своей жене, кузен, - сказала она.
– У вашей жены будет прелестный цвет лица.
– Беатриса!
– вскричал Эсмонд, чувствуя, как уже бывало не раз, что старое пламя вновь разгорается в нем.
– Согласны вы надеть эти драгоценности в день нашей свадьбы? Вы однажды сказали, что слишком мало знаете меня; теперь вы узнали меня лучше; вы знаете, как я десять лет добивался того, о чем мечтал, знаете, сколько я перенес ради этого.
– Вы требуете платы за свое постоянство, милорд!
– воскликнула она.
– В таком preux chevalier {Безупречный рыцарь (франц.).} - и вдруг корысть! Стыдитесь, кузен.
– Беатриса!
– сказал Эсмонд.
– Если мне удастся совершить нечто, о чем вы сами мечтали, что будет достойно и вас и меня, что даст мне имя, которое не стыдно будет предложить вам, захотите ли вы принять это имя? Вы сказали однажды, что было время, когда я мог бы надеяться; так ли невозможно вернуть его? Не надо качать головой, Беатриса; обещайте лишь, что выслушаете меня еще раз
– Что это такое, Генри?
– спросила она, и лицо ее оживилось.
– О чем вы говорите?
– Не задавайте вопросов, - сказал он, - дайте мне срок и ждите; и если я принесу вам то, что было для вас заветной мечтой, о чем вы тысячу раз молились творцу, неужели вы не захотите наградить того, кто исполнит ваше желание? Спрячьте эти драгоценности и храните их, и если только во власти человеческой свершить то, о чем я говорю, даю вам клятву: настанет день, когда в вашем доме будет великий пир, и вы с гордостью украсите себя тогда моим подарком, хоть это и не будет день свадьбы, вашей или моей. Больше я ничего не скажу; не думайте о моих словах и не отпирайте шкатулку с бриллиантами до того дня, когда я сам напомню вам о том и о другом. Сейчас мне нужно от вас только одно: помните и ждите.
– Вы уезжаете из Англии, кузен?
– спросила Беатриса, обнаруживая некоторое волнение.
– Да, завтра же, - сказал Эсмонд.
– В Лотарингию, кузен?
– спросила Беатриса и положила руку на его локоть - ту самую руку, на которой надет был подаренный герцогом браслет. Погодите, Гарри!
– продолжала она, и в голосе ее послышалась несвойственная ей тоска.
– Выслушайте меня на прощание. Я вас очень люблю. Я высоко ценю вас, да и можно ли не ценить, зная ту преданность, которую вы всегда питали ко всем нам. Но, должно быть, у меня нет сердца; по крайней мере, я не встречала человека, который затронул бы его. Если бы встретила, я пошла бы за ним, будь он даже простой солдат, носилась бы с ним по морям, как те пираты, о которых вы читали нам, когда мы были детьми. Я все сделала бы, все вынесла бы ради такого человека, но я так и не встретила его. Вы слишком рабски подчинялись мне, чтобы завоевать мое сердце, и даже милорд герцог не сумел покорить его. Я не была бы счастлива, сделавшись женою милорда. Мне это стало ясно три месяца спустя после нашей помолвки, но тщеславие не дало мне расстроить ее. О Гарри! Я плакала раз или два, когда он умер, но то были слезы не скорби, а ярости, оттого что я не могу горевать о нем. С ужасом я обнаружила, что радуюсь его смерти; и, свяжи я свою судьбу с вами, меня томило бы то же чувство порабощения, то же стремление высвободиться и убежать. Обоим нам было бы тяжело, вам особенно, потому что вы ревнивы, так же как и герцог. Я старалась любить его, старалась, как только могла; заставляла себя радоваться его приходу, покорно выслушивала его речи, примерялась всячески к роли жены, которую мне предстояло играть до конца моих дней. Но полчаса подобного угождения чужому нраву утомляли меня; что ж было бы, если б это длилось всю жизнь? Он говорил, а мысли мои в это время блуждали, и я думала: о, хоть бы он бросил мою руку, хоть бы не стоял на коленях передо мной! Я видела все величие и благородство его души, знала, что он в тысячу раз благороднее и достойней меня, как и вы, кузен, да, да, в миллион раз достойней. Но не за эти качества я избрала его. Я сделала это потому, что хотела достигнуть высокого положения в свете, но надежды мои не сбылись, - не сбылись, и я не скорблю о нем. Как часто, слушая его признания и пылкие речи, я думала: вот я выхожу за него замуж, но если я потом встречу того, настоящего, я возненавижу мужа и уйду от него! Я нехорошая, Генри. Мать моя кротка и добра, как ангел, и я часто дивлюсь, откуда у нее такая дочь. Она не из сильных, но она скорей умерла бы, нежели причинила бы зло другому. Я сильней ее, но именно потому я не остановилась бы ни перед чем. Мне дела нет до того, о чем твердят пасторы в своих назойливых проповедях; я встречала этих пасторов при дворе и знаю, что самая низкая придворная интриганка не сравнится с ними в низости и душевном ничтожестве. О, как наскучил, как опостылел мне свет! Я жду только еще одного события, а когда оно совершится, я перейду в веру Фрэнка, которую исповедовала и ваша бедная матушка, уйду в монахини и кончу дни свои, как кончила она. Вот когда мне пригодятся ваши бриллианты - говорят, монахини надевают все свои самые лучшие драгоценности в день пострижения. Покуда же я спрячу их, как вы меня о том просили. А теперь прощайте, кузен; я слышу, как матушка за стеною в нетерпении ходит по комнате, ломая свою хорошенькую головку в догадках, о чем мы с вами можем так долго беседовать. Она ведь ревнива, все женщины ревнивы. Мне иногда приходит в голову, что это единственная женская черта, которая у меня есть. Прощайте же. Прощайте, брат мой!
– Она подставила ему щеку, в знак родственной привилегии. Щека была холодна, как мрамор.
Госпожа Эсмонда ничем не выдала своей ревности, когда он воротился к ней в соседнюю комнату. Среди прочих женских качеств, отличавших ее, была и эта способность - по желанию скрывать свои чувства, - и она владела ею в совершенстве.
Он покинул Каслвуд, чтобы приступить к выполнению взятой на себя задачи, готовый либо возвыситься, либо погибнуть. Состояние духа его было таково, что он искал какого-то внешнего напряжения, чтоб противодействовать недугу, точившему его изнутри.
Глава VIII
Я совершаю путешествие во Францию и привожу оттуда портрет кисти Риго
Мистер Эсмонд не счел уместным брать отпуск при дворе, ни возвещать всем завсегдатаям Пэл-Мэл и кофеен о своем намерении покинуть Англию и предпочел по возможности сохранить свой отъезд в тайне. Он запасся бумагами на имя некоего французского дворянина с помощью доктора Эттербери, который сумел раздобыть все необходимое в канцелярии самого лорда Болинброка, не обращаясь непосредственно к государственному секретарю. Локвуда, своего верного слугу, он взял с собою в Каслвуд и там оставил, в Лондоне же заранее позаботился распространить слух о том, что занемог и едет в Хэмпшир подышать сельским воздухом; и, приняв, таким образом, все меры предосторожности, тихо и без огласки отбыл для выполнения своей миссии.
План мистера Эсмонда требовал непременного участия Фрэнка Каслвуда, а потому он первым делом направился в Брюссель (через Антверпен, место изгнания герцога Мальборо) и, впервые увидев своего милого питомца в роли отца семейства, нашел, что он изрядно тяготится супружескими оковами и тем упорством,
с которым Клотильда не выпускает его из своих объятий. Последней так и не привелось познакомиться с полковником Эсмондом, но зато некий мсье Симон, из полка королевских кроатов (Эсмонду пришел на память бравый ирландец, встреченный им после Мальплакэ, в день, когда он впервые, увидел молодого короля), был представлен виконтессе Каслвуд, урожденной графине Вертгейм, а также многочисленным долговязым графам, братьям ее милости, ее папаше-камергеру и супруге последнего, теще Фрэнка, рослой и величественной особе весьма внушительного телосложения, как и подобало матери, произведшей на свет целую роту гренадер. Все племя проживало в небольшом замке близ Брюсселя, арендованном Фрэнком, ездило на его лошадях, пило его вино и вообще жило на широкую ногу за счет бедного мальчика. Мистер Эсмонд с детства бегло говорил по-французски, так как язык этот был для него родным; и если бы даже кто-либо из семейства Фрэнка (сами они, говоря по-французски, гнусавили, как все фламандцы) обнаружил в произношении Симона кое-какие недочеты, это легко было объяснить долгим пребыванием в Англии, куда он попал в качестве пленного после Бленгейма, женился там и безвыездно прожил все эти годы. Его история звучала вполне правдоподобно; никто, кроме Фрэнка, не мог бы заподозрить истину, а Фрэнк, узнав о плане Эсмонда, пришел в полный восторг; надо сказать, он всегда с неизменной преданностью восхищался своим родственником и почитал его лучшим из родственников и из людей. Молодой Каслвуд тотчас же самым пылким образом изъявил свою готовность принять участие в задуманном, тем более что это открывало ему перспективу проехаться в Париж, подальше от шурьев, тестя и тещи, чье заботливое внимание несколько утомляло его.Каслвуд, как уже было сказано, родился в тот же год, что и принц Уэльский, к тому же несколько походил на пего ростом, сложением и манерою держаться, а после упомянутого уже случая, когда ему довелось увидеть шевалье де Сен-Жорж лицом к лицу, он особенно возгордился своим сходством со столь знаменитой особой и старался увеличить его всеми доступными средствами - носил такие же парики светло-каштанового оттенка, ленты цветов принца и тому подобное.
Сходство это, надо сказать, явилось основанием, на котором покоился весь план мистера Эсмонда; и, заручившись восторженным согласием Фрэнка и его обещанием свято хранить тайну, он расстался с ним и продолжал свой путь, чтобы повидать других лиц, от которых зависел успех предприятия. Следующим, местом назначения мсье
Симона явился городок Бар в Лотарингии, куда наш купец прибыл с целой партией тонкого сукна, набором дорогих мехельнских кружев и письмами, адресованными тамошнему его корреспонденту.
Хотите ли вы знать, что делал принц, закаленный в несчастьях, потомок королей, чей род, казалось, был обречен, подобно древним Атридам, - хотите ли вы знать, чем занят был этот принц, когда посланец с родины, преодолев немало опасностей и препятствий, наконец добрался до него? Его величество, надев фланелевую рубашку, играл в лаун-теннис с джентльменами своей свиты, кричал при каждом мяче и сыпал бранью, как последний из его подданных. Вторая встреча мистера Эсмонда с молодым королем произошла, когда мсье Симон явился со своими кружевами в апартаменты мисс Оглторп, которые служили в то время преддверием к приемной принца и куда, к стыду своему, должен был стучаться каждый, добивавшийся монаршей аудиенции. Разрешение на аудиенцию было получено, и посланец узрел короля в обществе его любовницы; парочка сидела за картами, и его величество был пьян. Три онера занимали его несравненно более, нежели три королевства, и полдюжины бокалов вишневой настойки отшибли у него память обо всех горестях и утратах, о короне отца и о голове деда.
Мистер Эсмонд не решился открыться принцу в этот раз. Его величество едва ли был способен выслушать его; и посланца взяло сомнение, может ли король, который так много пьет, сохранить тайну в своей затуманенной голове, в силах ли рука, которая так трясется, схватить и удержать корону. Однако же после переговоров с советниками принца, среди которых было немало благородных и верных долгу джентльменов, план Эсмонда все же был доложен королю в присутствии фактической королевы, ее величества Оглторп. Принц план одобрил; он был прост и дерзок и как нельзя более соответствовал веселой беспечности его нрава и юношески безрассудной отваге. Хмель за ночь прошел, и принц на этот раз оказался весьма живым, веселым и приятным в обхождении. Он подкупил собеседника своею ласковой простотой и милым, беззаботным лукавством, что же до ее оглторпского величества, то справедливость требует признать, что с этой стороны было выказано немало доброты, твердости духа, проницательности и здравомыслия; она не раз давала принцу разумные советы, которым он по слабости не умел следовать, и любила его верной и преданной любовью, за которую он ей платил чисто королевской неблагодарностью.
Томимый мрачными предчувствиями касательно того, к чему может привести его замысел в случае, если ему суждено осуществиться, и по-прежнему сомневаясь в душе, весьма ли ценным приобретением для родины явится молодой государь, столь приверженный к спиртным напиткам, полковник Эсмонд после короткой прощальной аудиенции покинул Бар. Мсье Симон продолжал свое путешествие. Как бы там ни было, лотарингский юнец ничем не хуже более зрелого ганноверского претендента; на самый худой конец с англичанином не труднее будет справиться, чем с немцем. Мсье Симон проделал весь долгий путь от Нанси до Парижа и, наконец, крадучись точно шпион, каковым, впрочем, он по сути дела и был, въехал в этот прославленный город, где поистине больше свалено вместе роскоши и нищеты, лохмотьев и кружев, грязи и позолоты, нежели во всех остальных городах мира. Здесь его ждало свидание с лучшим другом короля, его единственным братом, славным герцогом Бервиком; Эсмонд признал в нем незнакомца, приезжавшего в Каслвуд тому уже почти двадцать лет. Его светлость сразу же почувствовал расположение к Эсмонду, узнав, что тот служил в доблестном полку генерала Уэбба, которым некогда командовал сам герцог. Он поистине был плотью и кровью дела Стюартов, щит его не был запятнан ничем, кроме темной полосы в гербе, оставленной ему сестрою герцога Мальборо. Будь Бервик наследником своего отца, английский трон не знал бы иного короля, кроме Иакова Третьего. Он умел дерзать, терпеть и разить, говорить и хранить молчание. Быть может, ему не хватало огня и блеска (которыми часто наделены бывают люди менее достойные), но все прочие качества вождя в нем были. Его светлость знавал Эсмондова отца и был посвящен в историю Эсмонда; по некоторым оброненным им намекам полковник мог заключить, что ему известны даже подробности этой истории. Но Эсмонд не пожелал входить в обсуждение их, и герцог также на этом не настаивал. Мистер Эсмонд сказал лишь, что "без сомнения, вернет себе свое имя, если только особы более важные сумеют вернуть свое".