История христианской Церкви. Том II. Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. ?.)

После обращения Иустин искал общества христиан и получил от них наставления в евангельской истории и учении. Он полностью посвятил себя распространению и защите христианской веры. Он был странствующим благовестником или обучающим миссионером, без постоянного места жительства и должности в церкви [1381] . У нас нет сведений о его рукоположении; насколько мы знаем, он был проповедником–мирянином, выполнявшим поручение Святого Духа; однако он совершил для блага церкви гораздо больше, чем любой известный нам епископ или пресвитер той эпохи. «Всякий, — говорит он, — кто может проповедовать истину и не проповедует ее, навлекает на себя Божий суд». Подобно Павлу, он считал себя должником всего человечества, иудеев и язычников, обязанным показать им путь к спасению. И, подобно Аристиду, Афинагору, Тертуллиану, Ираклу, Григорию Чудотворцу, он оставался облаченным в плащ философа [1382] , готовым беседовать о высочайших материях; и когда утром он выходил на прогулку, многие (по его собственному свидетельству) приветствовали его словами: «Здравствуй, философ!» [1383] Он провел какое–то время в Риме, где встретил Маркиона и выступил против него. В Ефесе он пытался обратить иудея Трифона и его друзей в христианскую веру.

1381

Тиллемон и Маран (в издании Migne, col. 114) из его описания крещения (Apol.I. 65) делают вывод, что он крестил сам, а следовательно, был священником. Но Иустин говорит в этом фрагменте от имени всех христиан («Мы, омыв его таким образом» и т.д.), как и во всей своей «Апологии»; кроме того, крещение не было действием, которое совершали только священники, его могли совершать и миряне. Столь же непоследователен вывод, который Маран делает из вопроса префекта к соратникам Иустина (в рассказе о его мученичестве): «Christianos vos ferit Justinus?»

1382

, , pallium,грубый плащ, который носили философы, а позже — монахи (ряса), как знак упорной учебы, непритязательной жизни или того и другого.

1383

, !

Потом он снова трудился в Риме, приехав туда во второй раз. Философ–киник Кресцент, которого Иустин обвинял в невежестве относительно взглядов христиан, обвинил Иустина, и того вместе с шестью другими христианами подвергли бичеванию и обезглавили около 166 г. Глядя в лицо смерти, он свидетельствовал об истине перед трибуналом Рустика, городского префекта, бесстрашно и радостно, как всю свою жизнь. Он отказался принести жертву и собственным примером подтвердил ту стойкость, которой так часто хвалился как характерной особенностью своих верующих братьев. Когда его попросили объяснить тайну Христа, он ответил: «Я слишком мал, чтобы говорить о Нем что–либо великое». Его последние слова были такими: «Мы больше всего хотим пострадать за нашего Господа Иисуса Христа; ибо так мы получаем спасение и радость перед ужасным престолом суда, перед которым однажды престанет весь мир».

Иустин — первый из отцов церкви, кого можно назвать ученым богословом и христианским мыслителем. Должно быть, до обращения он приобрел значительное классическое и философское образование, которое позже помогло ему в защите веры. Он не был гением и великим ученым, но обладал немалым талантом, был очень начитан, и у него была великолепная память. Он выдвинул несколько оригинальных и глубоких идей, например, о Logos spermatikos,и был замечательно либерален в суждениях о благородных язычниках и умеренной части обращенных иудеев. Он жил в те времена, когда вера во Христа была преступлением, наказывавшимся согласно римскому закону против тайных обществ и запрещенных религий. Он обладал мужеством исповедника при жизни и мученика — перед лицом смерти. Невозможно не восхищаться его бесстрашной преданностью делу истины и тем, как он защищал гонимых братьев. Он был если не великим, то (что гораздо лучше) необыкновенно благим и полезным человеком, достойным почетного места в «благородном воинстве мучеников» [1384] .

1384

Я добавлю сюда оценку Прессенсе (Martyrs and Apologists,p. 251): «У истины никогда не было свидетеля более непредвзятого, более смелого, более достойного ненависти безбожного века и одобрения Небес. Широта его сердца и ума не уступали пылу его рвения, и все это основывалось на христианском милосердии. Красноречие Иустина шло из его сердца; от природы он не был одарен редким гением, но опыт, приобретенный еще в юности, просвещенный откровением, стал для него источником многих плодотворных идей и дал церкви наследие мысли, которое, созрев и развившись в Александрии, стало фундаментом великой христианской апологетики. За исключением прекрасного учения о Слове, семя которого присутствует в каждом человеке, в богословских идеях Иустина было мало оригинального. Его толкования тонки и местами наивны; доказательства иногда неудачны, но, когда говорит его сердце, он предстает перед нами во всем своем моральном величии, его искренние благие слова оживают и говорят нам многое. Если бы он остался язычником, он мог бы провести жизнь как эрудированная посредственность. Христианство воспламенило и оплодотворило его гений, и больше всего нам нравится видеть в его произведениях сияние его души».

II. Произведения.Помимо устного свидетельства, Иустин много писал в области апологетики и полемики. Его перо неустанно боролось со всеми врагами христианской истины, иудеями, язычниками и еретиками.

1) Его основные труды — апологетические; до нас дошли две апологии против язычников и «Разговор с иудеем Трифоном». Первая, или «большая» апология (68 глав) адресована императору Антонину Пию (137 — 161) и его приемным сыновьям; вероятно, она написана около 147 г. по P. X., если не раньше. Вторая, или «малая» апология (25 глав) — дополнение к первой, возможно, ее окончание, и относится к тому же правлению (а не к правлению Марка Аврелия) [1385] .

1385

Точно год написания установить невозможно. «Первая апология» адресована «Императору Титу Элию Адриану Антонину, Пию, Августу Цезарю; и Вериссиму, его сыну, философу [то есть Марку Аврелию {усыновленному им}]; и Луцию, философу [?] — родному сыну Цезаря [то есть Цезарю Элию Веру {Коммоду}] и Пия по усыновлению; и священному Сенату — и всему римскому народу» и т.д. Стиль обращения, принятый в курии, нарушен; возможно (как предполагают Моммсен и Фолькмар), обращение добавлено позже, но никто не сомневается в его правильности в целом. Что касается титула «Вериссим», который Марк Аврелий перестал употреблять после своего усыновления Антонином в 138 г., и отсутствия титула «Цезарь», который он принял в 139 г., то раньше критики делали из этого вывод, что апология была написана вскоре после смерти Адриана (137), и Евсевий в своей «Хронике» относит ее к 141 г. Ранняя дата подтверждается тем фактом, что в «Разговоре», написанном послеапологий, восстание Бар–Кохбы (132 — 135) представлено как еще продолжающееся или, по меньшей мере, случившееся совсем недавно ( , ex bello nostra aetate profugus,с. I; см. также гл. 9). Но, с другой стороны, Марк Аврелий не считался соправителем Антонина до 147 г., а, судя по самой книге, Иустин обращается к двум правителям. Более того, Луций Вер родился в 130 г. и на восьмом году жизни не мог считаться «философом»; однако Евсевий читает это место как «сын философа кесаря»; что касается термина , то он использовался в самых разных значениях. Большим весом обладает тот факт, что первая апология была написана после Syntagmaпротив Маркиона, пользовавшегося популярностью в Риме в 139 — 145 г., хотя эта хронология тоже не совсем точна. Иустин говорит, что пишет через 150 лет после рождества Спасителя; если это не просто круглая дата, она помогает установить время написания. По этой причине современные критики выбирают дату 147 — 150 г. (Фолькмар, Баур, фон Энгельгардт, Хорт, Дональдсон, Холланд), или 150 (Липсиус и Ренан), или 160 (Кейм и Обэ). Малая апология была также написана при Антонине Пии (так считают Неандер, Отто, Фолькмар, Хорт, вопреки Евсевию, IV. 15, 18, и прежней точке зрения, согласно которой она относилась к правлению Марка Аврелия); ибо в ней предполагается существование двух правителей, но только одного императора, в то время как после его смерти было два «Августа», или императора. См. хронологию в Volkmar, Die Zeit Just, des M.,в «Theol. Jahrb.», T"ubingen 1855 (Nos. 2, 4); Hort, On the Date of Justin M.,«Journal of Classic and Sacred Philology», June 1856; Donaldson, II. 73 sqq.; Engelhardt, I.c.,71–80; Keim, Rom. и. d. Christenth.,p. 425; Renan, I.c.,p. 367 note; Harnack, Texte und Unters.,etc. I. 172 sq.

Обе эти апологии написаны в защиту христиан и их религии от хулы и гонений язычников. Иустин требует лишь справедливого отношения к своим братьям, которые были осуждены без суда, просто как христиане и подозреваемые в преступлении. Он взывает не к низшим судебным инстанциям и насилию толпы, а к высшему суду, выражая уверенность, что такие мудрые и философски настроенные правители, к каким он обращается, оправдают их после справедливого слушания дела. Он объясняет гонения преследованием со стороны бесов, которые боятся утратить власть и скоро будут низвергнуты.

«Разговор» (142 главы) более чем вдвое превышает по объему обе апологии; он представляет собой оправдание христианства, на основании Моисея и пророков, перед нападками иудеев. Он был написан после апологий (которые упоминаются в гл. 120), но также во время правления Антонина Пия, то есть до 161 г. по P. X., вероятно, около 148 г. по P. X. [1386] В апологиях Иустин говорит как философ с философами; в «Разговоре» — как верующий в Ветхий Завет с сыном Авраама. Спор продолжался два дня, происходил в гимнасии перед отъездом Иустина и в основном касался двух вопросов: как христиане могут утверждать, что служат Богу, но нарушать Его закон и как они могут верить в Спасителя–человека, Который страдал и умер? Трифон, которого Евсевий называет «самым выдающимся из евреев того времени», не был фанатиком–фарисеем. Это был терпимый и учтивый иудей, в конце признавший, что узнал много нового, и попросивший Иустина снова навестить его и считать своим другом. Эта книга — кладезь ранних толкований пророческих Писаний.

1386

Хорт помещает написание «Разговора» между 142 и 148 г.; Фолькмар относит его к 155 г.; Кейм — к промежутку между 160 и 164 г.; Энгельгардт — к 148 г. или позже.

Полемические труды Иустина, «Против всех ересей» и «Против Маркиона», утрачены. Первый упоминается в первой апологии; несколько отрывков из второго сохранились у Иринея; хотя может быть, это лишь часть первого труда [1387] . Евсевий упоминает также «Псалтирь» Иустина и книгу «О душе», от которых не осталось ничего.

2) Вызывающие сомнение труды, которые приписываются Иустину и, возможно, были написаны им: обращение «К грекам» [1388] ; трактат «О единстве Бога»; еще один — «О воскресении».

1387

Об этих антиеретических произведениях см. в Harnack, Zur Quellenkritik des Gnosticismus(1873), Lipsius, Die Quellen der "altesten Ketzergeschichte(1875), Hilgenfeld, D. Ketzergesch. des UrChristenthums(1884, p. 21 sqq.).

1388

Oratio ad Graecos, ".

3) Труды, приписываемые ему, но не его: «Послание к Диогнету» — вероятно, созданное в то же время, но более умелым автором [1389] ; «Увещевание к грекам» [1390] , «Изложение истинной веры», послание «К Зенасу и Серену», «Опровержение некоторых тезисов Аристотеля», «Вопросы к ортодоксам», «Вопросы христиан к язычникам» и «Вопросы язычников к христианам». Некоторые из них относятся к III веку или более позднему периоду [1391] .

1389

См. выше, §170.

1390

Cohortatio ad Graecos, . Основано на труде Юлия Африкана, как доказал Дональдсон и, независимо от него, Шюрер в «Zeitschrift f"ur Kirchengesch», Bd. II, p. 319.

1391

Об этих сомнительных и поддельных трудах см. в Maranus, Otto, Semisch, Donaldson, Harnack U.c.190–193).

Подлинные труды Иустина отличаются необычной важностью и весьма интересны. Это яркий образец литературы того времени, когда церковь была еще маленькой сектой, презираемой и гонимой, но смело отстаивала свою веру и радовалась перед лицом смерти. В них заметны его честность и искренность, его пылкая любовь к христианству, его бесстрашие в защите веры от нападок снаружи и злоупотреблений изнутри. Он дает нам первый достоверный рассказ о совместном поклонении и отправлении таинств. Мысли его часто искренни и убедительны, а иногда запутанны и граничат с фантазией — впрочем, не больше, чем у других авторов того периода. Стиль его живой и выразительный, но рассеянный и небрежный. Он пишет с острым ощущением долга и по первому впечатлению, без определенного метода и внимания к риторическим приемам и художественным эффектам. Он сразу пишет то, что думает, не оглядываясь назад и не заглядывая вперед, полагаясь на память больше, чем на книги. Только один раз, в начале «Разговора», мы наблюдаем следы литературного искусства Платона, его прежнего учителя. Но недостаток усердного труда компенсируется свежестью и правдивостью. Если бы римские императоры прочитали адресованные им книги, это чтение непременно произвело бы на них сильное впечатление — по меньшей мере, их впечатлила бы честность автора и невинность христиан [1392] .

1392

См. Otto, De Justiniana dictione, Proleg.LXIII–LXXVI. Мнение Ренана интересно, но вряд ли справедливо. Он говорит (р. 365): «Justin n''etait un grand esprit; il manquait a la fois de philosophie et de critique; son ex'eg`ese surtout passerait aujourd'hui pour tr`es d'efectueuse; mais il fait preuve d'un sens g'en'eral assez droit; il avait cette esp`ece de cr'edulit'e m'ediocre qui permet de raisonner sens'ement sur des pr'emisses pu'eriles et de s'arr^eter a temps de facon a n'^etre qu'a moiti'e absurde»{Иустин не был великим мыслителем; ему недоставало и философских, и критических способностей; его толкования в наше время посчитали бы совершенно неприемлемыми; но здравым смыслом как таковым он обладал; он отличался некоторым умеренным легковерием, позволяющим здраво рассуждать на основании наивных предпосылок и вовремя останавливаться, чтобы не дойти до полного абсурда}. На следующей странице Ренан пишет: «Justin 'etait un esprit faible; mais c''etait un noble et bon coeur»{Ум Иустина был недостаточно силен; но сердце у него было благородное и доброе}. Дональдсон справедливо замечает (II. 15 sq.), что погрешности в стиле и рассуждении, в которых уличают Иустина и других апологетов, характерны и для Плутарха и других их современников и что более образованные и способные авторы не могли бы представить те же самые темы в более облагороженной и совершенной форме.

III. Богословие.Что касается источников религиозных познаний Иустина, то отчасти это было Священное Писание, отчасти живое церковное предание. Он цитирует чаще всего и в основном по памяти (поэтому часто неточно) ветхозаветных пророков (по Септуагинте) и «Воспоминания» о Христе, или «Воспоминания об апостолах», как он называет канонические евангелия, не упоминая имен авторов [1393] . Он утверждает, что их публично читали в церквях наряду с пророками Ветхого Завета. Он цитирует только слова и деяния Господа. В основном он использует Евангелия от Матфея и Луки, но очень вольно, а вступительная часть Евангелия от Иоанна (с помощью Филона, которого ни разу не упоминает) вдохновляет его на его учение о Логосе, являющееся центром его богословия [1394] . Он явно упоминает Апокалипсис Иоанна. Ему не был известен фиксированный канон Нового Завета, и, подобно Ерме и Папию, он не упоминает о Павле; но несколько аллюзий на отрывки из его посланий (Римлянам, 1 Коринфянам, Ефесянам, Колоссянам и др.) несомненно присутствуют, споры же его с Маркионом должны предполагать полное знание десяти посланий, которые этот еретик включил в свой канон. Любой догматический вывод, какой можно сделать из этого умолчания, недопустим, потому что в подлинниках Иустина вообще нет имен апостолов или евангелистов, только Иоанн упоминается один раз, Симон Петр — два раза, а также «сыновья Зеведея, которых Христос называл Воанергес»; ссылки же всегда делаются непосредственно на Христа и на пророков и апостолов в целом [1395] . Символом последних, звучащих на весь мир, были для него двенадцать колокольчиков на подоле одеяния первосвященника. Но от этого Павел лишается апостольского достоинства не более, чем от имен двенадцати апостолов на камнях основания Нового Иерусалима (Отк. 21:14). Они символизируют двенадцать колен Израиля, тогда как Павел — независимый апостол язычников.

1393

— определение, характерное для Иустина, встречающееся в его апологиях и «Разговоре», но нигде больше; взято оно, без сомнения, из Memorabiliaо Сократе Ксенофонта. Четыре раза он называет их просто «Воспоминания», четыре — «Воспоминания апостолов» (или об апостолах); один раз «Воспоминания, составленные апостолами», составляющие единое Евангелие ( , Dial.,с. 10) и «называемые евангелиями» ( , Apol.i. 66, важный отрывок); однажды, цитируя Марка, — «Воспоминания Петра». Долгое и тщательное сопоставление этих воспоминаний с нашими каноническими евангелиями позволило убедиться в их идентичности, несмотря на сомнения автора «Сверхъестественной религии» (Supernatural Religion).Возможно, Иустин пользовался чем–то вроде согласования евангелий, подобного тому, которое составил его ученик Татиан.

1394

Одна несомненная цитата из Иоанна (Ин. 3:3–5) обсуждается в т. i, §83. Если он и не цитировал слова Иоанна, то явно руководствовался его мыслями.

1395

См. список цитат и аллюзий из Писания у Иустина в издании Отто, 579–592. Наиболее многочисленны цитаты из Пятикнижия, Исайи, Матфея и Луки. Из языческих авторов он цитирует Платона, Гомера, Эврипида, Ксенофонта и Менандра.

Толкование Ветхого Завета у Иустина имеет исключительно апологетический, символический и аллегорический характер. Он находит везде ссылки на Христа, превращая ВЗ в учебник христианского богословия. Он распространял Новый Завет на Ветхий без ограничений, тем самым стирая разницу между ними. Он не знал еврейского языка [1396] и свободно копировал ошибки и интерполяции Септуагинты. Он не имел представления о грамматическом или историческом методе толкования. Два или три раза он прибегал также к Сивилл иным пророчествам и книге Гистаспа, принимая их за подлинные пророчества, и цитировал апокрифические Деяния Пилата как авторитетный источник. Но мы должны помнить, что он в этом был не более легковерным и некритическим, чем остальные его современники и большинство отцов церкви.

1396

Дональдсон (II. 148) делает из его самаринского происхождения и одной — двух попыток привести этимологию еврейских слов (Apol.I. 33) вывод, что он немного знал еврейский язык, но на самом деле это было очень поверхностное знакомство: в любом случае, он никогда не опирается на еврейский текст.