История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А.Т. Фоменко

Едва ли не самое существенное отличие любителя от профессионального лингвиста состоит в том, что для любителя каждый факт языка существует по отдельности, без связей с остальными; например, с каждым словом может происходить что-то свое. Напротив, для лингвиста каждое слово — это член многих классов слов; например, русское слово завод входит в класс слов с начальным [з], в класс слов с постоянным ударением на корне, в класс существительных мужского рода, в класс слов, образованных по такой-то морфологической модели, в определенный семантический класс и так далее. Строя гипотезу о происхождении конкретного слова, лингвист ставит ее в зависимость от того, какими свойствами обладают целые классы слов, куда данное слово входит, и что с ними происходило в ходе истории. Поэтому в своих предположениях он неизмеримо более ограничен, чем любитель. Любитель же совершенно свободен: в его счастливом неведении ничто не мешает ему предложить для слова первое пришедшее ему в голову объяснение (ср. выше очаровательное по простодушию «Мгновенно возникает ассоциация…»).

Попытаюсь на примерах показать тем, кто далек от лингвистики, чем отличается лингвистически обоснованная этимология от любительского угадывания по принципу «а почему бы не предположить и такое?» Разумеется, я буду вынужден упрощать: полное лингвистическое обоснование рассматриваемых этимологий включало бы еще анализ показаний древних памятников и родственных языков и многое другое.

В НХ [1: 226] читаем: «Вот откуда пошли МУСУЛьмане — от названия города Мосул в Малой Азии». Тем, что Мосул находится в Месопотамии, а не в Малой Азии, пренебрежем. В НХ не объясняется, что значит часть мане, но судя по указанию, что туркмены — это «турецкие мужчины», за ней стоит всё тот же МЭН, т.е. это «мосульские мужчины». Сравним эту смелую новую этимологию с традиционной. По-арабски «мусульманин» — muslim(un) (окончание un может в определенных условиях отпадать). В арабском языке это слово несомненно исконно, поскольку для араба оно совершенно прозрачно: mu- — приставка, SLM — корень, i между L и M — носитель определенного (довольно сложного) грамматического значения. Буквальное значение — «покорный (подразумевается: Богу)», «вручающий (Богу) свою целость и невредимость». Корень SLM «быть целым и невредимым», «быть в безопасности» — тот же, что, например, в sala~m(un) «мир», «безопасность», `isla~m(un) «ислам» (буквально: «покорность»). Добавим к этому, что арабское название Мосула — `al-Mawsil(u) (буквально: «узел, точка связи», от корня WS.L «связывать») — содержит другое «С», чем mus.lim(un), а именно, фонему s., а не s, так что фонетическое совпадение здесь происходит только в русской передаче, но не в самом арабском. Арабское muslim(un) было заимствовано, в частности, персидским, где оно получило (с присоединением персидского суффикса a~n) вид musilma~n, musulma~n; отсюда татарское и казахское musulman и далее русское мусульмане. В русском языке ан- было осмыслено как тот же суффикс, что в горожане, молдаване, христиане и т.п.; отсюда окончание е во множ. числе и форма мусульманин в единств. числе.

Еще один пример: «Само название Яро-славль, вероятно означало когда-то „Славный Яр”. Яр — это название места с определенным рельефом. Это было „Славное Место”, где торговали. Естественно, здесь возник крупный город, наследовавший имя „Яро-Славль”» [НХ 1: 158]. Сравним и здесь с традиционной этимологией. Ярославль — первоначально притяжательное прилагательное мужского рода от имени Ярослав, т.е. это «Ярославов» (подразумевается: город). По этой модели образованы названия многих древнерусских городов, например, Переяславль , Мстиславль , Ростиславль (ныне Рославль). Предположение, что слово Ярославль могло первоначально обозначать «славный яр», лингвистически безграмотно: словообразовательная модель «основа существительного + основа прилагательного, от которой отсечен суффикс н-, + суффикс ль» не представлена в русском языке ни единым примером. Более того, она противоречит общим принципам образования сложных слов в русском языке — как древнем, так и современном (но чтобы точно сформулировать эти принципы, необходим некоторый лингвистический аппарат, который нет смысла здесь приводить). Напротив, сложное слово Ярослав (имя) построено в полном соответствии с принципами древнерусского словообразования (но яр- здесь не от яр «крутой берег, круча, обрыв», а от прилагательного ярый). Первоначальное значение этого имени — «обладающий яркой (мощной) славой». По этой модели построено значительное число других старинных русских слов, в т. ч. имен, например: Ярополк (первоначально: «обладающий ярым (яростным) войском»), пустодом «тот, у кого дом пустой», «плохой, незапасливый хозяин», златоуст «красноречивый человек» (буквально: «обладающий золотыми устами») и т.п. Такая этимология имени Ярослав активно поддерживается также тем, что обе части этого имени хорошо представлены и в других древних славянских именах, ср. Ярополк, Яромир, Ярогнев и др., Святослав, Доброслав, Вячеслав, Мстислав и др.

Разбирать далее поштучно этимологическую продукцию А. Т. Ф. незачем. Скажу коротко: с точки зрения серьезной лингвистики ее ценность равна нулю.

Ту же цену, естественно, имеют и все те построения исторического характера (например, отождествление некоторых двух стран, народов, городов и т.п.), которые целиком опираются на лингвистический аргумент — сходство соответствующих названий. Лишаясь лингвистического прикрытия, эти построения предстают в своем подлинном виде — как чистое гадание. К научному исследованию они имеют примерно такое же отношение, как сообщения о том, что и автор видел во сне.

Не следует думать, впрочем, что лингвистические открытия А. Т. Ф. касаются только таких частных вопросов, как происхождение того или иного слова. Как и при ревизии истории, в вопросах лингвистики он предпочитает действовать с подлинным революционным размахом, не мелочась. В мясорубку фоменковской научной революции идут целые языки и целые письменности.

Мы узнаём, например, что еврейским (= древнееврейским) языком называлось прежде не что иное, как греческий язык, записанный египетскими иероглифами. Цитируем: «Итак, наша гипотеза состоит в следующем: 1) „Еврейский язык”, упоминаемый в церковных текстах — это просто иероглифическая система записи греческого языка. Это — письменность, а не устный язык. При переходе с еврейского языка на греческий изменилась лишь система письменности. Устный язык остался, естественно, прежним. 2) Множество текстов на исходном еврейском языке было высечено на камне и сохранилось до сих пор. Это — египетские иероглифы, которыми покрыты огромные площади стен древнеегипетских храмов (т.е., по нашей гипотезе, иудо-христианских и христианских храмов 10–15 веков)» [НХ 2: 199].

Шампольон, расшифровавший — как мы думали до А. Т. Ф. — египетские иероглифы, не заметил, что за этими иероглифами стоит просто греческий язык. Не заметили этого за двести лет и все последующие египтологи: составляли толстые словари и грамматики, корпели над переводом текстов — а всего-то надо было взять с полки греческий словарь! А. Т. Ф., конечно, не изучал сколько-нибудь серьезно ни египетских иероглифов, ни древнеегипетского языка, ни древнееврейского, ни древнегреческого (во всяком случае в НХ нет никаких следов такого изучения). Но зато ведь он открыл, как мы уже видели, что слово еврей — это то же, что иерей (разумеется, в русском языке, сфера действия которого, как известно, с успехом покрывает и Египет, и Палестину, и Грецию); а отсюда уж рукой подать до слова иероглиф. Какое же после этого иероглифическое письмо, как не еврейское?! Разве один этот аргумент не перевешивает всей традиционной рутины? И вообще, разве один абзац А. Т. Ф. не перевешивает пуды трудов всех этих копошащихся в мелочах филологических муравьев?

Позволим себе не входить в обсуждение этого великого переворота одновременно в египтологии, гебраистике и эллинистике. Выразим лишь восхищение скромностью авторов НХ, которые, имея такие беспредельные возможности, ограничились отменой (или склеиванием воедино) всего нескольких языков, а множество других на радость традиционалистам оставили как есть.

Тезис о вселенской фальсификации письменных памятников

Рассмотрим теперь некоторые проблемы (лингвистические и иные), связанные с фоменковской концепцией происхождения древних письменных памятников.

Согласно А. Т. Ф., на Руси нет ни одного списка ни одной летописи, который был бы написан раньше знаменитой Радзивилловской летописи, — по той простой причине, что все прочие списки прямо или опосредованно списаны с нее; сама же Радзивилловская летопись изготовлена кенигсбергскими немцами к моменту проезда Петра I через Кенигсберг.

Правда, Радзивилловская летопись написана на бумаге с водяными знаками (филигранями) 80-х — 90-х годов XV в. Но А. Т. Ф. это не смущает. По его мнению, немцы могли просто взять запасы старой бумаги, чтобы подделка была правдоподобнее [НХ 1: 48]. А главное, объясняет он нам, датировки филиграней привязаны к традиционной («скалигеровской» [12] ) хронологии, следовательно, филиграни вообще нельзя использовать для датирования в ситуации, когда вся традиционная хронология поставлена под сомнение.

12

По имени ученого и поэта Юлия Цезаря Скалигера (1484–1558), разработавшего приемы пересчета различных древних летосчислений на юлианский календарь.

Мы не будем здесь распутывать весь этот клубок нелепостей всерьез. Отметим лишь немногое.

«Насколько нам известно, — пишут авторы НХ [1: 45], — летописей, написанных на пергаменте, вообще не существует (во всяком случае, нам не удалось найти упоминания о таких летописях в литературе)». Для аргументации авторов это обстоятельство существенно, поскольку на пергаменте писались русские книги XI–XIV вв., а в течение XV в. он постепенно почти полностью выходит из употребления, уступая место бумаге; отсутствие пергаментных летописей должно подтверждать их версию о позднем происхождении всех русских летописей.

Действительно, авторам известно не всё: Синодальный список Первой новгородской летописи и Лаврентьевская летопись написаны-таки на пергаменте. Но самое впечатляющее свидетельство степени научной добросовестности авторов и их уважения к читателю мы находим на стр. 391 того же тома их собственной книги, где в цитируемых авторами выдержках из Н. А. Морозова, посвященных Лаврентьевской летописи, значится: «Это рукопись на пергаменте» [13] . Да ведь и то сказать: откуда же в самом деле авторы могли знать, когда они писали 45-ю страницу, что они напишут на 391-й?

13

Вообще книга НХ написана очень небрежно: изложение все время перескакивает с одной темы на другую, масса повторений, полный беспорядок в форме подачи разбираемых слов, приводимые названия нередко перевраны (например, вместо Хольмгард дается Хольмград, пишется то Кенигсберг, то Кенингсберг, вместо геджра регулярно пишется геждра, вместо тамга — обычно тагма и др.). Но смешно говорить о таких мелочах, когда речь идет о революции в науке.

Авторы не сообщают читателю о том, что филиграни XV в. стоят не только на Радзивилловской летописи, но и на ряде других летописных списков, а филиграни XVI и XVII вв. — уже на десятках таких списков. Выходит, что многочисленные писцы, переписывавшие Радзивилловскую летопись (в XVIII в., как говорит нам А. Т. Ф.), тоже были не так просты: прежде, чем начать писать, они обзаводились несколькими сотнями листов бумаги 200-летней давности (а уж где ее взять, это было их дело). А ссылка на «скалигеровскую» хронологию, из-за которой филиграни якобы вообще непригодны для датирования, — это, увы, элементарная подтасовка: ведь речь здесь идет не о древнем мире, а о XV–XVIII веках, а даже по собственным словам А. Т. Ф. после XIV в. датировки событий в Европе «стали достоверными».