История маленькой верности
Шрифт:
– На поводке-то сидеть? – Раф со смехом обнимает его со спины и прижимает к своему пластрону. – Что ж в том хорошего?
– Их любят, - Кадзэ складывает руки, все еще глядя в небо, и ласково гладит Рафовы предплечья.
– Тебя тоже, дурак. Для этого не обязательно позволять себе на шею петлю накидывать.
Раф тряхнул головой.
Ну как?! Ну как можно было так играть и врать настолько виртуозно?
Неужели Кадзэ вообще о любви ничего не знал?
Вот их с самого раннего детства, с первых уписаных пеленок любил сэнсэй. И пусть тот же
Его любил Мастер, его любили братья, а он до умопомрачения и звездочек в глазах любил каждого из них.
И Лео их любил, а они его, и бестолочь Майки, и даже сухарь-логик Донни.
Они все любили друг друга, то есть варились в большом булькающем котле общей, разделенной, данной и принятой любви…
А в чем варился Кадзэ?..
Он избегал разговоров о своей семье и Мастере, да Раф и не спрашивал особо, интуитивно понимая, что не все там гладко, не сказать хуже.
«Как будто у Шредера может быть хоть кому-то хорошо!»
– Что это? – Раф задевает цепочку на щиколотке Кадзэ и удивленно опускает взгляд.
Такой же равнодушный, как и Лео, ко всему аскет, вдруг нацепил украшение? Да еще золотое!
– Это… - Кадзэ торопливо закрывает браслет ладонью. – Мастер выронил, а я взял.
Он опускает голову, пряча глаза, словно ему стыдно, и тут же вскидывается, оправдываясь.
– Он сказал, чтоб не видел больше, но это же не запрет носить…
Раф долго смотрит на него, чуть щурясь и успокаивающе поглаживая по стиснутым пальцам, потом отнимает руку от браслета и всматривается в золотые звенья.
Их сэнсэю и в голову бы не пришло запрещать такое.
Уж сколько они его поясов перетаскали и шнурков для кимоно, навязывая себе на панцири вместо ремней в детстве… Мастер только улыбался в усы и иногда отбирал, когда совсем уж нечем становилось завязывать кимоно, но вот так «чтоб не видел больше».
Нет, мог… мог, конечно, сэнсэй, особенно Рафу, высказать, когда тот домой приползал с бутылкой или пробовал закурить…. Но это тоже… любя это было. Даже палкой по голове и то – любя.
– Возьми, - он решительно стаскивает с шеи цепочку и заматывает Кадзэ на щиколотку поверх его браслета. – Я вот с радостью буду на него смотреть.
Тот минуту изучает стальную плоскую цепь, а потом поднимает на Рафа до странного серьезные глаза.
– Подарок, - Рафаэль улыбается и обнимает его, пресекая поток глупых вопросов и благодарностей.
Раф прошелся по крыше, касаясь пальцами тумана, как живого существа.
«Ладно, Великий Мастер Саки скуп даже на лишнюю улыбку и каждый свой чих расценивает как высшее благо для сирых и убогих, че уж. Но братья… у Кадзэ же есть братья… неужели и те не могли отогреть недоумка этого, поскупились?»
Он вздохнул, вспомнив свой разговор с Лео перед уходом и тепло его рук на плечах.
Да тот наизнанку готов был вывернуться и из панциря выскочить только бы ему, Рафу, хоть как-то помочь.
Любой из его братьев
на потолок залезет ради него, как и он сам. И в этом нет ничего необычного, для них – это нормально.«Кто ж тебе не дал-то любви совсем, горе мое дурное? Кто тебе не рассказал, что это нормально - принимать любовь и заботу, а не выпрашивать их и пытаться купить своими поступками?»
Раф горько вздохнул, вспомнив младшего брата Кадзэ и запись с телефона.
Вот попробуй кто-то при нем его брата так … убил бы. И не задумался даже.
Он с отвращением передернул плечами, представив, что кто-то вздумал бы при нем так унизить Лео, а он бы стоял и снимал это на телефон…
– Бля! – Раф уперся лбом в лифтовую надстройку и несколько раз боднул ее, чтобы выбить эту мерзость из головы. – Бля… Кадзэ, да где ты? Че ты ему по морде не дал, Мастеру своему дюже Великому, за такой приказ?
Прислушавшись к себе, он понял, что здесь, на крыше, ждать нет смысла, надо идти дальше. Вдруг Кадзэ придет домой, вдруг все же сам будет искать Рафа… вдруг Лео прав, и есть в душе его клона что-то еще, кроме выполнения приказа?
***
– Три слепые мышки, три слепые мышки
Смотри, как бегут они…
За Фермершей следом, которая им
Хвосты отрубила ножом кривым.
Три слепые мышки…
Тихо напевая в абсолютной тишине своей лаборатории, Винсент не спеша собирал диски и банки, бережно укладывая их в большую сумку.
– Три слепые мышки…
Он взял со стола серую маску с темными стеклами и вытащил правое, усмехнувшись себе уголками губ, перебрал пальцами лен и отложил ее в сторону.
«Уже не пригодится… даже жаль немного, столько сил впустую угробил».
Он повесил сумку на плечо и окинул пристальным взглядом помещение.
Да, здесь столько сил угроблено впустую, что можно о каждой банке сожалеть и о каждом незаконченном опыте.
Винсент передернул плечами, решительно выдохнув, на миг закрыл глаза и вышел, аккуратно закрыв дверь.
«Как будто есть в том надобность, в этом моем сожалении».
Он прошел по дому, задержавшись около своей комнаты, постоял несколько минут в гостиной и направился к Й’оку.
– Идем, – Винсент присел перед старшим братом и взял его безвольно лежавшие на коленях ладони в свои.
– Куда?
– Тот повернул голову и долго-долго смотрел в янтарные глаза, словно что-то силился в них прочесть.
– Подальше от этого места, - Винсент сжал его руки, надеясь на ответное пожатие. – Идем.
Й’оку отрицательно качнул головой и отвернулся.
– Я не могу.
Винсент смотрел на него очень долго с откровенным сожалением, но уговаривать больше не стал. Он не мог сказать, что так уж сильно осуждал брата за его фанатичную преданность Мастеру и прочие самурайские загоны, даже спокойно к этому относился вот до сегодняшнего дня. Но сейчас… после сделанного Мастером что-то разве могло остаться?
– Он никогда не будет тобой доволен, - негромко произнес Винс. – Никогда, понимаешь? Что тебя тут держит?