История одного крестьянина. Том 2

— Ах, Мишель, Мишель! Если бы ты их видел!.. Они такие красные, точно их на вертеле поджарили, просто узнать нельзя. Кристина ходила за ними, а вот теперь и она слегла. Боже мой, боже мой! Хоть бы мне тоже умереть.

Он побежал к аптекарю Триболену, а оттуда — обратно к себе. Через два дня стало известно, что дети умерли, а у матери оспа в самой тяжелой форме.

После похорон папаша Летюмье приехал в город: казалось, он совсем ума лишился. Был он трезвенником, а тут отправился в харчевню «Гнедая лошадь», напился там белого вина и принялся кричать страшным голосом, так что даже нам было слышно:

— Нет его, вашего верховного существа!.. Вообще ничего нет, ничего! У всяких мерзавцев живут дети, а у нас мрут.

Потом он пришел к нам и, стеная, обнял Шовеля. Вот что делала эта болезнь: никого не щадила и могла явиться к тебе, будь тебе даже сто лет, если ты не болел ею.

Теперь сами понимаете, в каком мы были отчаянье оттого, что Шван ничего не писал нам про прививки. Отчаянье наше все возрастало, ибо болезнь приближалась к Пфальцбургу. Дело шло уже к весне. И вот однажды утром, выходя из дому с сундучком Шовеля, — я как раз собрался ехать в Страсбург, чтобы подвести расчеты с Симони, — я столкнулся на пороге с доктором Шваном и двумя другими почтенными господами, которые с улыбкой поздоровались со мной. Шовель, услышав голос своего старинного приятеля, тотчас вышел из читальни.

— Ну так вот, — сказал Шван. — Я проделал опыт на своих внуках. А вашим прививать будем?

— Где же коровья оспа? — спросил Шовель.

— Вот здесь, в моем чемодане!

И он показал нам склянку с еще свежей вакциной. Мы так и онемели. Вокруг нас стояли покупатели и с удивлением смотрели на все это.

Всем скопом мы вошли в читальню. Два других приезжих тоже оказались докторами. Они рассказали нам, как после прививки на теле появляются нарывы, как они лопаются, потом подсыхают, — температура при этом бывает совсем невысокая, и дети Швана после прививки чувствуют себя уже хорошо. Все у них протекало именно так, как описал английский врач Дженнер. И тем не менее ни у меня, ни у Маргариты не хватало духу сказать доктору Швану, что мы согласны. Мы, наверно, так и не решились бы, если бы не Шовель, который вдруг воскликнул:

— Все ясно. Раз ты, Шван, сделал прививки и все проверил, и эти два гражданина тоже, нечего и раздумывать. Теперь попробуем сделать прививки нашим детям. Что вы на это скажете?

При этом он посмотрел на нас. Маргарита побелела, как полотно, я же молча опустил голову. Немного погодя Маргарита спросила:

— А им будет больно?

— Нет, — ответил доктор Шван. — Мы им сделаем маленькую царапину на руке, чтобы туда попало немного коровьей оспы. Дети и не почувствуют.

Маргарита тотчас пошла за дочкой, которая спала в своей колыбельке, принесла малютку, поцеловала и передала Шовелю.

— Держи, отец, — сказала она, — раз ты в это веришь.

Тут я подумал о том, что болезнь уже перекинулась из Миттельброна в Красные Дома, и, решившись, отправился за сынишкой, который бегал по рынку. Правда, сердце у меня сжималось от страха.

— Пойдем-ка, Жан-Пьер, — сказал я, беря его за руку. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума. Внизу, в читальне, Аннета на коленях у матери плакала и кричала вовсю. Войдя в комнату, я увидел, что она сидит до пояса голенькая и на ручке у нее возле плеча — капелька крови. Она потянулась ко мне, и я взял ее на руки.

— Может, нам не делать сейчас прививки Жан-Пьеру, — спросил я, — а подождать и посмотреть, что получится?

— Нет, — сказал Шовель. — Ну, в крайнем случае он заболеет оспой: хуже ведь ничего не может быть.

— Да что вы! — рассмеялся доктор Шван. — Можете не волноваться. Я ручаюсь, что все будет в порядке.

Малыш посмотрел на всех и вдруг спросил:

— А что со мной будут делать, дедушка?

— Ничего. Сними-ка курточку. Или, может, ты трусишь?

Но наш маленький Жан-Пьер был весь в деда: он молча снял курточку, и ему сделали прививку. Причем, он даже не отвернулся, а смотрел, как ему ее делали, — так, во всяком случае, рассказывала Маргарита, ибо я вышел из комнаты, ругая себя за то, что не воспротивился этим опытам. Я обзывал себя жестокосердным и целую неделю потом раскаивался в содеянном, виня во всем Шовеля, мою жену, весь белый свет, но вслух этого не говорил. Страх у меня прошел, лишь когда нарывы стали подсыхать. Маргарита тоже боялась, но и виду не подавала, чтобы не напугать меня еще больше. Наконец нарывы подсохли. Теперь я уже думал только об одном:

«Господи, хоть бы помогло!»

И не удивительно, что я так думал, ибо эпидемия уже бушевала у нас в городе. Покупатели, заходившие к нам в лавку, то и дело рассказывали:

«Оспа уже на такой-то улице… Она уже на такой-то площади… Столько-то солдат попало вчера в госпиталь… Еще столько-то людей заболело… Такой-то ребенок к вечеру непременно умрет…»

И так далее и тому подобное.

А я то и дело поглядывал на детей: они по-прежнему хорошо себя чувствовали, играли и смеялись. Оспа обошла весь наш квартал, но нас не тронула. В эту же пору получили мы письмо от Швана из Страсбурга: он писал, что ни один ребенок из тех, кому были сделаны прививки, не заболел. Тут уж мы так обрадовались, что и сказать нельзя. А папаша Шовель потерял сон и покой; он решил сделать прививки всем детям в нашей округе и сам отправился в Страсбург за вакциной.

Но не думайте, что так просто было уговорить людей делать прививки себе и детям. Народ легко верит всяким басням, которые ему рассказывают, и дает себя обмануть и обобрать, а вот поверить во что-то серьезное, что явно в его интересах, — ни за что не заставишь. И с прививками дело оказалось потруднее, чем с картофелем: хоть вся наша деревня и смеялась над дядюшкой Жаном, когда он стал сажать толстую бурую кожуру, но смеялась она всего-навсего год. А как все зацвело и потом с каждым ударом мотыги из земли стали выкапывать груды каких-то диковинных каштанов величиною с кулак, — все и признали, что Жан Леру, оказывается, не такой уж дурак! И на другой год все кинулись к нему за кожурой для посадки и тотчас забыли, какую великую услугу он оказал краю.

Но с прививками все обстояло иначе. Казалось, люди делали вам одолжение, соглашаясь послушать об этом благе, а тем более позволить, чтобы им сделали царапину и тем самым помогли избежать страшной болезни.

Признаюсь, я никогда не стал бы так стараться: если бы это дурачье вздумало смеяться надо мной, я бы тут же оставил их в покое.

А вот Шовель, сколько бы его ни оскорбляли, ни обзывали и ни отталкивали от себя мерзкие людишки, все это приписывал их невежеству и думал лишь о том, как бы побольше сделать прививок. И так он был этим увлечен, что даже устроил прием для желающих в нашей бывшей читальне, — отец Кристоф каждый день присылал к нему десятки людей. Ну и зрелище же это было — потеха, да и только! Мужчины и женщины, кормилицы с малыми детьми сидели рядами в комнате, и все кричали и говорили разом. Шовель стоял посредине и рассказывал о благостном действии коровьей оспы, и если ему удавалось кого-то уговорить, лицо его озарялось радостью. Он мигом шел за ланцетом, помогал людям снять блузу или куртку, делал прививку и говорил:

— Только смотрите не смажьте. Лучше забинтуйте руку. Завтра или послезавтра нарвет — днем раньше или позже, неважно. Потом нарыв подсохнет, тогда считайте, что от оспы вы спасены.

Если люди противились, он сердился, возмущался, а то принимался льстить, уговаривать, — словом, такое было впечатление, точно ему вменили в обязанность спасти от оспы наш край. Не раз я видел, как он войдет, бывало, в лавку, подбежит к конторке, возьмет монету в пятнадцать су и, сунув ее в руку какому-нибудь горемыке, скажет: