История одной деревни
Шрифт:
Но возникает вопрос – как же можно было сдать государству ВСЕ? Не оставив себе НИЧЕГО? Но другого выхода действительно не было, так как в случае невыполнения плана по хлебозаготовкам село ожидали жесткие санкции. Например, Джигинку могли занести на так называемую «черную доску». Система «черных досок» к этому времени действовала безупречно. Как хорошо отлаженная гильотина.
Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»
«…Одной из мер по борьбе с кулачеством было занесение станиц на “черные доски” Население таких станиц было обречено на вымирание. Только в декабре 1930 года в крае было раскулачено в ходе хлебозаготовок от 30 до 50 тысяч хозяйств, около 20 тысяч человек отдано под суд, 600 человек расстреляно. По неполным данным, в 1932–1933 годах число депортированных из сельских районов Кубани достигло 63,5 тысячи человек. Следует отметить, что в разряд “классовых врагов” зачислялось население станиц, срывавших планы хлебозаготовок, мясопоставок. В результате часть крестьянства покинула деревню… В целях пресечения неорганизованного оттока селян в город было принято решение
Из Постановления «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани» Решение бюро Крайкома (совместно с представителями ЦК ВКП(б) от 4 ноября 1932 года):
«…Ввиду позорного провала плана хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить перед парторганизациями в районах Кубани боевую задачу – сломить саботаж хлебозаготовок и сева.
…Крайком постановляет:
1. За явный срыв по севу и хлебозаготовкам занести на черную доску станицы (далее следует перечень провинившихся станиц. – Прим. авт.)…
2. В отношении станиц, занесенных на черную доску, применить следующее:
а) немедленное прекращение подвоза и полное прекращение кооперативной и государственной торговли на месте и вывоз из кооперативных лавок всех наличных товаров;
б) полное запрещение колхозной торговли, как для колхозов, так и для единоличников, прекращение всякого вида кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств;
в) проверку и очистку органами РКИ колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от всякого рода чуждых и враждебных элементов.
Предупредить жителей станиц, занесенных на черную доску, что в случае продолжения саботажа сева и хлебозаготовок краевыми организациями будет поставлен перед правительством вопрос об их выселении из пределов края в северные области и заселение этих станиц добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях…
3. …В отношении единоличников, отказывающихся от земли и сева, лишить их также усадебной земли…
б) просить правительство выселить этих единоличников за пределы края в северные районы…
4. …а) предложить Крайпрокуратуре и Крайсуду в ускоренном порядке рассмотреть дела по хищению колхозного и государственного имущества. Применив к виновным все меры суровых наказаний, предусмотренных декретом, с тем чтобы в 5-дневный срок было рассмотрено не менее 20 дел с опубликованием приговоров в печати…»
Вы понимаете? Невозможно было не выполнять план. Невозможно. Не было такого варианта у джигинцев.
А что касается 4-го пункта постановления (о борьбе с хищениями), то он немедленно стал руководством к действию.
Почувствовали его и в Джигинке.
Из воспоминаний Андрея Пропенауэра
«…Шла беспощадная борьба с расхитителями народного добра. Сумки на работу не брали. Обед готовили в столовой и вывозили на поля. Туда, где люди работали. Был такой случай: две колхозницы по пути домой зашли в колхозную кукурузу и сорвали семь кочанов кукурузы. За что были осуждены на длительный срок лишения свободы. Одна колхозница на сборе хлопка-сырца набила себе карманы, за что была тоже осуждена. Один анапский единоличник на своих лошадях приехал в Джигинку и сумел в колхозе украсть несколько мешков овса, за что был осужден на десять лет лишения свободы с конфискацией имущества…»
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1931 год. В колхозе молотили подсолнечник, вручную, катками, во время мороза. Сразу от дока отвозили подсолнечник в Анапу. Числа 25 декабря переменилась погода, пошел дождь. Мы не смогли отправить подсолнечник – дорога грунтовая, кони некованые. Из-за этого был большой скандал. Власти предали суду председателя колхоза Штумма Ивана Готлибовича и еще несколько человек. Ивану Готлибовичу дали три года заключения ни за что. Ни в чем не виноват…»
Сам Фельхле тогда чудом избежал ареста. Просто уехал из колхоза. На время.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…Я бросил колхоз и уехал в Керчь до июня 1932 года…»
Огромное количество жителей Джигинки было раскулачено в эти годы. Их осиротевшие дома долго напоминали о своих владельцах. Впрочем, этим домам довольно скоро нашли применение. Их продавали, отдавали, обменивали. Дома «кулаков» стали тем капиталом, благодаря которому позже колхоз и сельский совет решали многие насущные проблемы. А бывшие хозяева домов где-то мыкались по белому свету. Их ссылали в северные края, арестовывали, преследовали. Кто-то из них заблаговременно, до выселения или ареста, пускался в бега. Доля у таких беженцев была незавидная. Как не может быть завидной доля всех «унесенных ветром».
Иногда у них рождалась безумная мысль, что все обойдется, что можно вернуться в родное село. И пытались же вернуться.
Из воспоминаний Эммануила Фельхле
«…1931 год. Я и Фромиллер ехали из Новороссийска домой. Но по дороге в Тоннельную встретили Сакмана Христиана Ивановича и Шнейдера Вильяма Мартыновича. Они были раскулачены. Мы им рекомендовали спешно уехать из этих мест. Они нас послушались и уехали до Адлера. А там были арестованы, им дали два года заключения. Вот какая была неприятность из-за нашей рекомендации…»
– И с этим была связана коллективизация?
– Скажите, а что бы вы делали в такой ситуации? Сейчас некоторые умники говорят: нужно было пойти на то, чтобы лишить Россию суверенитета. Пускай ее захватят! Людей больше бы осталось, русская нация бы сохранилась. Русскому мужику все едино: либо зверский сталинский режим, либо зверский гитлеровский. Как были крестьяне
рабами при Сталине, так и остались бы при Гитлере. Гитлер, кстати говоря, колхозы распустил. И церкви открыл! Вдоволь бы вы наелись гитлеровского рая…– Однако в 1930-е годы, несмотря на коллективизацию, в стране была острая нехватка продовольствия. Она обнаружилась очень быстро…
– А я и не сомневался, что она будет! Именно поэтому голодомор и случился!
– Но продовольственная проблема в итоге и погубила ваш СССР.
– Да, это был тупик! И я эту гайдаровскую идею о том, что родимым пятном, скрытым уродством построенного мною социализма является недоразвитость аграрного сектора, я этот упрек принимаю, безусловно. Но ведь вы поймите, что у меня ж была другая идея! У меня была идея мировой революции! Это раз. А во-вторых, я с Китаем не ругался. Это же Никита поругался. А я был уверен, что в обмен на наши бомбу и машины товарищ Мао выбил бы из китайцев столько риса, сколько нам надо.
– Но им самим не хватало, они сами голодали.
– Значит, они бы умерли! Поверьте мне, так или иначе, но с Мао мы бы не пропали. Мы бы китайцев пустили в наши колхозы, где народу не хватало…
– Коллективизация для повышения обороноспособности, для мировой революции, для войны – все это как бы логично выглядит. Но все это задним числом, товарищ Сталин. На самом деле было непонятно, что такое Третий рейх, его еще не было в 1929 году…
– Странное дело, я вам рассказываю свои мотивы, а вы мне говорите: нет, я вру, мотивы были другие. Я утверждаю: не было никаких причин морить голодом пять миллионов человек, кроме одной – спасти оставшиеся двести.
– Однако есть мнение, что этот поворот был чисто политическим. Ведь в 1929 году страна не знала такого лидера – Сталина. К 1929 году партия ушла в тень, поскольку главными стали проблемы экономического развития. Страна успокоилась и стала немножко походить на то, что было в мирное время до 1917 года. Именно коллективизация, то есть всенародная борьба с внутренним врагом, привела вас к власти. Это так?
– Абсолютная чушь! Выглядит как какая-то история из Тита Ливия. Глупость несусветная! Поверьте мне, к 1929 году я фактически имел все рычаги власти в руках.
– Но страна узнала о вас именно…
– Поверьте, у меня не было задачи, чтобы меня знали. Такого внутреннего тщеславия во мне никогда не было. Да, наверное, меня можно упрекнуть в том, что я не остановил так называемый культ личности. Но они сами все это сделали, я тут особых усилий не прилагал. Поверьте мне, для того, чтобы прославить себя, нет необходимости убивать пять миллионов человек.
– Просто есть разница между властью над партийным аппаратом, который сам не совсем у власти, если развивать разные формы собственности…
– У меня к вам тоже вопрос, товарищ. Разные формы собственности сейчас в Китае? Разные. Иностранная, частная, коллективная, государственная собственность. Коммунистическая партия там правит? Правит. Рычаги власти у нее в руках? У нее. Так в чем вопрос?
– Это частность, про формы собственности. Согласитесь же, что есть огромная разница между вашей властью над партийным аппаратом, которую вы имели до 1929 года, и властью реальной, абсолютной в масштабах страны, которую вы стали иметь после того, как началась классовая борьба в деревне.
– Да не было там никакой борьбы, это все выдумки! Хоть одно восстание мне назовите в 1929–1931 годах. Люди тупо умирали. Потому что войска НКВД оцепляли целые районы и не выпускали оттуда людей. Ни одного восстания! Мелкие стычки. Кто-то выкопал ржавый пулемет. Тут же его и застрелили. Это все ерунда.
– Классовую борьбу я понимаю по-другому…
– Ну-ка, ну-ка, научите меня, что такое классовая борьба!
– Когда одни идут арестовывать других – соседи с этой же улицы…
– А те, заметьте, не уходят в леса и банды, а грузятся на телеги и едут в Архангельскую область, в ссылку. Где тут борьба, где вы ее увидели? Страна уже была полностью в наших руках. Мы полностью все контролировали. Нам реально нужно было коллективизацию провести ради индустриализации!
И потом, вы даже не представляете себе, насколько низкий уровень развития был на тот момент в деревне. Полное отсутствие тракторов. Полное отсутствие селекции зерна, низкая урожайность, вечный недород. Полное отсутствие селекции скота, низкая продуктивность, падеж, эпидемии. Это можно было исправить, только проведя коллективизацию. Может быть, можно было и по-другому сделать – постепенно реформируя деревню, если бы не мировой экономический кризис.
Рассказывать мне о том, что я провел коллективизацию для того, чтобы упрочить свою власть над страной, – смешно! Уже работал репрессивный аппарат. Уже хозяйственники в струнку вытягивались перед партийными руководителями. Уже работал политический сыск, границы закрыты, пресса полностью под контролем. Поверьте мне, мы к 1929 году идеальную страну имели – то, что сейчас имеет Китай. Они делают то, что мы хотели сделать в конце 1920-х. Только им повезло, а нам – нет.
Вы поймите, я же с Мао много разговаривал. Мы же с ним были большие друзья! На самом деле, я не шучу. Может быть, это был мой единственный друг, особенно после войны. И, может быть, моя последняя надежда, потому что я ему завещал сделать мировую революцию, как Ленин завещал это сделать мне. И я верил в Мао. Вот после 1944 года самая главная моя радость была – это Китай. Мао. Может, они еще и сделают мировую революцию. А американцы им продадут ту самую веревку, на которой китайцы их повесят. Ровно как и предсказывал Ленин.
Напрасно Эммануил Фельхле корит себя за эту ситуацию. Вряд ли судьба Сакман и Шнейдер сложилась бы более благополучно, возвратись они в Джигинку. Вряд ли.
Но было бы несправедливо говорить о какой-то особенно несчастной судьбе российских немцев. Рядом с немцами, в соседних селах, проживали и русские, и армяне, и греки, и казаки, которые претерпели в эти годы не меньше. К примеру, пострадало немалое количество казаков и из станицы Старотитаровской, с которой Джигинку связывало не одно десятилетие добрососедских отношений.