История одной деревни
Шрифт:
Раннее утро 29 сентября 1941 года
Ранним утром 29 сентября 1941 года все немецкие семьи, как им и было приказано, уже ждали у ворот своих домов машины, которые должны были отвезти их к кирхе. Пунктуальные, исполнительные, ответственные – немцы и в эти минуты не изменяли себе.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Наша семья погрузилась в машину со всеми своими пожитками. Каждый ребенок нес на себе какой-то рюкзачок с тем, что мать считала необходимым взять в дорогу… Все-таки у нас, у детей, было менее трагическое восприятие происходящего, чем у взрослых. Для нас, например, прокатиться в этой машине уже было маленьким приключением. Мы-то до этого машины не часто видели…
Нас подвезли к кирхе и здесь высадили. У кирхи к этому времени уже собрались почти все немецкие семьи…»
Среди немцев не было заметно паники. Вели себя сдержанно и достойно. Ни рыданий, ни безудержных слез, ни причитаний, ни истерик. Хотя сердца, конечно, разрывались от боли и страшных предчувствий.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Повсюду были автоматчики. Караулили,
Солдаты с автоматами отныне сопровождали джигинских немцев на всем протяжении пути. И в самой Джигинке, и при погрузке в вагоны на станции Крымская, и в самих вагонах. И в этом тоже была особенность их нового положения. Но не автоматчики, не общая тягостная обстановка в тот день более всего поразили Иду. В эти минуты ожидания у кирхи произошел один, казалось бы, незначительный, почти незаметный случай. Но Ида запомнила его на всю свою жизнь. Именно он провел безнадежную черту между ее прошлой жизнью и настоящей.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Машина, которая нас привезла к кирхе, остановилась напротив школы. Я заметила на ступеньках школы одного из наших учителей. Учитель этот строгий был, мы даже побаивались его. Да, очень уж был строгий… И принципиальный. Но уважали его очень. И вот он неожиданно для нас вдруг так это картинно встал на ступеньки школы, выкинул руку вперед, вроде как для доклада, и громко так произнес, чтобы, значит, все слышали. Что, мол, сегодня мы вышлем этих немцев, а для других (это он оставшихся в Джигинке немцев имел в виду, поскольку не всех выселяли) мы наточим острые сабли. Вот так прямо и сказал – наточим, мол, острые сабли. Так и сказал… Ну, к чему это он так сказал-то?..»
Слова учителя глубоко поразили Иду. Пожалуй, вот в эту самую минуту до ее сознания окончательно дошло, что они, немцы, теперь отверженные. Вчера еще нее, у Иды, было все – село, школа, любимые учителя. А теперь от нее открещивались. Ее почти ненавидели. Предавали. Этого потрясения Ида не могла забыть и годы спустя. Когда у нее уже появились свои дети, когда позади было тяжелое время депортации, трудовой армии, когда уже вернулась на родную землю, она все же так и не могла стереть из своей памяти тот ненастный день и ощущение первого в своей жизни предательства. Рана была настолько глубокой, что однажды, уже годы и годы спустя, когда она узнала, что в село приедет тот самый учитель, ей непременно захотелось еще раз его увидеть. Просто увидеть. Может, что-то понять для себя. Ей хотелось еще раз посмотреть на того человека, который в тот страшный день с таким пафосом отрекся от всех немцев Джигинки и от нее, от Иды…
Она увидела того учителя. Он, конечно, сильно постарел за прошедшие годы. Давно уже жил в Анапе и, наверное, даже не вспоминал о том случае у школы и о своих словах. Он, может быть, и забыл совсем тот случай. Старенький, поживший человек. Нет, Ида Готлибовна не подошла к своему бывшему учителю, ничего ему не сказала. Только смотрела издалека. И не то чтобы она не простила своего учителя до сих пор. Просто понять так и не может.
Дорога
…Вскоре подъехали машины. Отвозили джигинских немцев на железнодорожную станцию города Крымска по очереди. Наконец дошла очередь и до семьи Иды Кроль. Их семью разметили на подводе, и она тронулась в путь. Перед глазами Иды в последний раз мелькнули знакомые очертания родного села, а вскоре село и вовсе скрылось из вида. Впереди ждала неизвестность.
Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько
«…Мы ехали как на смерть…»
В этот день на станции Крымская было настоящее столпотворение. Давка. Неразбериха. При посадке в вагоны всех членов немецких семей еще раз тщательно проверяли, производили досмотр их вещей, лишнее отбирали. Лишним, например, посчитали тот самый набор слесарных инструментов, который отец Иды Кроль взял с собой в надежде иметь гарантированный кусок хлеба на чужбине. И вот уже чемоданчик с инструментами отброшен в сторону, а отца Иды торопят проходить в вагон, не задерживать остальных. За ним шла мать Иды, в руках которой было то самое ведро с тушенкой, обмотанное ворохом детской одежды. Конечно, трудно поверить, что конвой не разгадал маленькой хитрости женщины, наивно пытавшейся выдать ведро с тушенкой за маленького ребенка. Но, видимо, в глазах женщины было столько решимости и отчаянной смелости, что после недолгой заминки ее пропустили в вагон вместе с драгоценным грузом.
Александр Штумм, житель села Джигинка, рассказывает, что в тот день при посадке на поезд несказанно повезло и его бабушке. Она-то среди прочих вещей захватила с собой швейную машинку. И каким-то чудом эту швейную машинку ей разрешили пронести с собой в вагон. Машинка эта, нужно сказать, была знаменитой фирмы «Зингер». В то время не каждая семья могла позволить себе такую роскошь. Далеко не каждая семья. Швейная машинка марки «Зингер» была визитной карточкой благосостояния, предметом гордости. Она, эта машинка, умела все. Модные платья, кофточки и жакетики, рубашки и костюмы – все, что угодно, можно было шить на такой чудо-машинке. Забегая вперед, скажу, что именно благодаря этой швейной машинке семья Штумм не погибла от голода в Восточном Казахстане, куда их сослали. Бабушка была великой мастерицей по части рукоделия. Шила она и одеяла. Шила их из лоскутков, из остатков ваты, пуха – все шло в дело. Ее одеяла всегда пользовались спросом, потому и заказов хватало. Дни и ночи строчила машинка. Стежок за стежком уводила она от голодной, мучительной смерти большую семью Штумм. Спасительница эта, к слову сказать, дожила и до тех дней, когда семья многие годы спустя смогла наконец вернуться в свое родное село. И здесь, в Джигинке, швейная машинка марки «Зингер» еще долгое время кормила свою семью.
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Нашей семье повезло. Дело в том, что старший сын Анны Петровны Герман, моей свекрови, был в те дни в командировке. И он еще не успел вернуться, а уж нас выселяют. Тогда председатель (русский, очень добрый и хороший человек) сказал Анне Петровне, чтобы она из дома ни в коем случае не выходила. Ни под каким предлогом. Стрелять в вас не будут, мол,
так что оставайтесь в доме, пока ваш сын не вернется. Так и сделали. Мы видели все, как немцев на следующий день после приказа вывозили. Ужас был. Людей вывезли, село опустело. Коровы мычат, собаки так страшно воют. Не передать словами, как это страшно. Так немцы только из домов выехали, как в их дома стали другие заселяться…»Из воспоминаний Людмилы Биркле, жительницы села Джигинка
«…Моя бабушка вспоминала, что в то утро, 29 сентября, вся их семья еще в доме была (ожидали подводы), когда в их двор зашли чужие люди и стали по-хозяйски распоряжаться их добром, вещи забирать, кастрюли какие-то. Прямо-таки на глазах хозяев. Как будто их и не было уже. Это ужасно поразило тогда бабушку…»
Из воспоминаний Альмы Карловны Герман
«…Адольф, сын свекрови моей, вернулся через три дня, и тогда нас тоже повезли на станцию Крымская, где уже все остальные немцы были погружены в вагоны. Выделили нам половину вагона, где вся наша семья, 13 человек, и разместилась… К нам относились очень хорошо, разрешили все вещи в вагон взять. А мы-то за три дня много чего в дорогу заготовили. И мяса много взяли, и другой провизии. И вещей много, вплоть до постельного белья. Мой свекор засыпал в большой сундук фасоль, а среди фасоли спрятал Библии, чтобы конвой при проверке их не нашел. Так, когда солдаты помогали нам этот сундук и другие вещи в вагон заносить, то один другому и говорит, что, мол, не понимаю, люди на смерть едут, а с собой железо и столько вещей везут… Солдаты думали, что мы, немцы, не понимаем, о чем они говорят, потому так и сказали. А я-то русский хорошо понимала…»
В пути
Вагоны, в которых разместили джигинских немцев, оказались товарными. То есть, другими словами, это были вагоны для перевозки скота. И они были совершенно не приспособлены для перевозки людей. Несколько нар внутри каждого вагона – вот и все удобства.
– Необходимость в следующем вопросе вроде бы отпадает. Но все-таки я спрошу: ведь когда вы отправили все эти миллионы крестьян в Сибирь, уничтожив тот образ жизни, который они вели, это ведь был и удар по национальному духу прежде всего? Или вам это было все равно?
– Мне, как марксисту, безусловно, было все равно. Конечно. Мы интернационалисты. Материалисты. Практики. Я рассматривал Россию всего лишь как инструмент для мировой революции. Россия – это всего лишь часть множества под названием «весь мир». И поэтому то, что мы в этой меньшей части жертвуем еще какими-то меньшими частями ради огромной великой цели, – согласитесь, что это просто смешно обсуждать!
– Просто все это из той мудрой государственной логики, которую вы сейчас тут развернули, несколько выпадает. Я понимаю, политик, тем более марксист, может ставить себе задачи мировой революции, но все-таки его инструмент – это страна, это народная масса… Все-таки страна рано или поздно вернется к своим национальным корням… Согласитесь, хотя бы теперь, что с этим совершенно невозможно бороться.
– Повторяю: я потерпел личную катастрофу. Да, я делал вид, что ура, что победа, что народ-победитель! Но я не сделал того, что я обещал Ленину. Если бы я сделал это, то было бы одно государство на весь мир, одна нация, все люди равны…
Ведь в чем мое ключевое неприятие капитализма как системы? Идея капитализма: человек способен эффективно и хорошо трудиться только из-под палки. Я имею в виду конкуренцию, страх потерять работу, страх остаться без средств, боязнь голода, боязнь, что ты не достигнешь каких-то намеченных результатов, что семья твоя будет голодать… Или тобой руководит алчность. Так или иначе, но только конкуренция заставляет человека двигаться вперед. Меня это глубоко и лично оскорбляет. Да, конечно, я заставлял людей трудиться из-под палки, потому что это был материал, доставшийся нам от капитализма. От ужасного, российского тем более, капитализма.
Но в идеале я хотел бы увидеть человека, который трудится не из-под палки, а потому что ему нравится. Ему просто хочется хорошо работать. И он производит качественный, эффективный товар не потому, что конкурент произвел лучше, а потому, что ему нравится делать хорошо, ему это доставляет удовольствие. Трудится для других, для общества, для радости… Знаете, наверное, что коммунизм – это свободный труд свободно собравшихся людей. Ну разве это не красивая идея? Разве для нее не стоит жить?
– Красивая. Но на практике-то получилось…
– Да бросьте вы с практикой! Британцы никакого коммунизма строить не собирались. А их практика в Китае, Индии, Южной Африке или еще где-нибудь сильно ли отличалась от нашей? Концентрационные лагеря, расстрелы… Людьми пушки заряжали и стреляли. А что они делали с «боксерами» во время «боксерских восстаний»? Об этом страшно даже вспоминать. А во время опиумных войн в Китае? Вспомните, миллионы людей были уничтожены! Кто-нибудь их считал? И ничего! А теперь эти люди рассказывают о зверствах большевизма! Как не стыдно. Я уж не говорю про фашистов. А американцы что натворили со своим народом? Я имею в виду индейцев. Кто-нибудь об этом задумывался? И вот теперь эти люди запрещают мне репрессии!
А я для чего их делал? Уж не для того, чтобы королева Виктория правила миром! Я это делал для того, чтобы когда-нибудь в будущем люди свободно собрались и свободно трудились. И не было бы всех эти расовых, национальных и прочих предрассудков. Разве это плохо? Если ради гнусной и банальной наживы европейцам можно было извести миллионы китайцев и индусов, то почему светлая идея коммунизма недостойна таких же жертв?
Из воспоминаний Иоганна Робертовича Игель
«…Дорога была длиной в месяц, и большие трудности были в дороге, особенно у многодетных семей. Вагоны большие были, в которых скот возили, ни туалета, ни света, ни воды. А ехали с 28.09 по 28.10… Состав был из 70 вагонов…»
Хотя в соответствии с нормативными документами перевозка немцев должна была осуществляться в несколько других условиях. Кроме вагонов для перевозки людей должны были быть вагоны для войскового резерва (сопровождения) и медицинского персонала, вагон – санитарный изолятор и вагон-карцер. Кроме того, в дороге переселенцам должны были выдавать по 500 грамм хлеба ежедневно (на человека) и два раза в сутки обеспечивать горячей пищей. Но в реальности все было по-другому.