История одной кошки

Иногда я ловлю себя на том, что в груди утихла боль оттого, что Сары нет рядом. Мне приходится напоминать себе об этой боли — как бы больно ни было, — потому что мысли сами по себе ничего не значат, если телом этого не чувствуешь. А если мне суждено забыть о Саре? Я уже слишком многого не помню. Я вспоминаю тот первый раз, когда Лаура ко мне прикоснулась и дала мне платье Сары, и нашу первую встречу, когда я еще была котенком. Знаю, у меня с Сарой было много таких «в первый раз», но Сара давным-давно исчезла. Временами мои воспоминания о ней были такими четкими, как будто я видела ее только вчера. А бывало, как бы сильно я ни зажмуривалась и ни пыталась вспомнить — не помнила ничего. Образ Сары, ее теплота и нежность, красивое пение — эти воспоминания уже не вызывают в моей груди и животе никаких чувств.

Я жалею, что не могу спросить у Лауры, как много она помнит о Саре. Помнит ли она, как Сара пахнет? Я-то помню, но, вероятно, лишь потому, что ею продолжают пахнуть вещи в коробках. Они не смогут пахнуть Сарой вечно, однако что мне тогда делать? С каждым днем запах становится все слабее.

Я заметила, как Лаура иногда держит фотографию Сары. Она пристально смотрит на нее несколько мгновений, потом ставит назад, на ее лице вопросительное выражение, как будто она хочет узнать что-то, что, по ее мнению, можно узнать, если достаточно долго смотреть на фотографию. Если она слышит, что в комнату входит Джош, то быстро ставит фотографию назад и отходит от нее подальше. Неужели Лауре тоже тяжело оттого, что она так мало помнит о Саре, теперь, когда ее так долго нет?

Как тяжело, когда Сары нет! Теперь, когда я теряю даже свои воспоминания, кажется, что она уходит снова и снова. Лаура, вероятно, единственный человек, который может мне с этим помочь. Но Лаура не заговаривает о Саре.

Два дня в неделю Джош ездит на метро в Вашингтон-Хайтс, где живет его сестра, чтобы позаботиться о детенышах. Он всегда пахнет, как они, когда возвращается домой, — фруктовыми леденцами, картофельными чипсами и приторной жевательной резинкой. Еще он хорошо пахнет уличным воздухом, как обычно пахла Сара, когда возвращалась домой после одной из своих длительных прогулок по Нижнему Ист-Сайду, которые она так любила совершать в хорошую погоду. Даже когда Джош на целый день покидал дом, уходя на работу, по возвращении от него не пахло улицей так сильно, как сейчас.

Джош любит брать детенышей в так называемые «культпоходы». Сперва я немного ревновала, потому что знаю, как сильно мне бы хотелось отправиться в поход. Я никогда в походе не была, но видела по телевизору. Повсюду простирались огромные поля травы и заросли деревьев, и, хотя не могу почувствовать все те удивительные запахи, которые, я уверена, там витают, уже по картинкам на экране я вижу, что нет конца и края вещам, которыми можно было бы там заняться.

Но за исключением того раза, когда они ходили на Большую лужайку в Центральном парке, места, которые они посещали, совершенно не напоминали походы. Однажды Джош отвел их в Музей естественной истории, а в следующий раз — в какое-то закрытое помещение, где они могли расписать собственные керамические тарелки и горшки.

Между звонками по поводу поисков новой работы Джош звонит знакомым людям, у которых есть детеныши, пытаясь придумать новые развлечения для Эбби и Роберта.

— Я подумываю на следующей неделе отвезти детей в Нижний Ист-Сайд, — как-то вечером говорит он жене.

Брови Лауры ползут вверх и сходятся на переносице.

— Серьезно?

— Мы не собираемся на Четырнадцатую улицу на Манхэттене, — сухо обещает Джош.

Похоже, Лауре идея не по душе. Хотя я не знаю, почему — мне мысль о том, чтобы вернуться в Нижний Ист-Сайд, кажется восхитительной. Может быть, где-то там меня ждет Сара! И даже если не ждет — даже если просто продолжает заниматься тем, за чем ушла, — держу пари, что все эти знакомые запахи Нижнего Ист-Сайда заставят меня вспомнить о Саре все.

Я понятия не имею, как попросить Джоша взять меня с собой, если он решит отправиться в Нижний Ист-Сайд, но пытаюсь ему намекнуть: запрыгиваю в холщовую сумку с «припасами» — играми и пакетиками фруктовых соков, — которые он всегда берет с собой, когда проводит время с детенышами.

Иногда мне приходится вытаскивать из сумки маленькие игрушки и салфетки в мягкой упаковке и бросать их на пол, чтобы освободить там местечко для себя (до сих пор удивляюсь, насколько упитанной я стала). Джош всегда смеется, когда видит меня, свернувшуюся калачиком в своей сумке, — наружу торчит одна голова, но он всегда достает меня и ставит на пол. Глупо было позволять Джошу одурачить себя тогда с рыбой и идиотским пением и не зашипеть на него, когда он прикасался ко мне, потому что сейчас он, не колеблясь, поднимает меня на руки. Если бы он хотя бы на секунду заколебался, у него не было бы выбора — только оставить меня в этой сумке и взять с собой, куда бы он ни повел детенышей.

Джош смеется над моими поступками (как будто я здесь для того, чтобы развлекать людей!), но в последние дни он вообще смеется и улыбается намного чаще. Мне кажется, раньше я не слишком пристально следила за Джошем, чтобы заметить те незначительные изменения в его осанке и выражении лица, которые бы показали мне, насколько несчастным он стал, сидя постоянно в квартире. Люди любят проводить время с другими людьми. Сара всегда намного больше радовалась, когда рядом с ней находились я и Анис. Сейчас плечи Джоша напряжены уже меньше, чем сразу после того, как он потерял работу, и лицо его выглядит другим. Оно потемнело оттого, что он проводит время на улице, на солнце, и на носу у него появились крошечные коричневые веснушки.

— Я даже не ожидал, что мне настолько понравится проводить с ними время, — однажды вечером признается Джош Лауре.

— Уверена, им тоже нравится быть с тобой, — улыбается она в ответ.

Сегодня вечером они заказывают пиццу, так как Джош говорит, что слишком вымотался, бегая по жаре весь день, и даже думать не может о приготовлении ужина. Лаура тоже устала. Она опять допоздна бодрствует — ложится еще позже, чем раньше, когда я только стала здесь жить. Она не сидит за своими рабочими бумагами, и розовых следов на крыльях носа тоже не видать. (Может быть, нынче и на работе она не так много читает? На пальцах у нее теперь меньше чернильных пятен). Чаще всего она приглушает звук телевизора и бездумно таращится в экран, как будто о чем-то напряженно думает. Еще она начала класть небольшие кусочки еды рядом с собой на диван и подзывать меня: «кис-кис-кис», чтобы я подошла и съела. В большинстве случаев я не тороплюсь слезать с дивана, когда съедаю угощение. А потягиваюсь и устраиваюсь на нем, чтобы крепко поспать, и в последнее время этот сон стал моим самым спокойным.

Лаура не кладет на диван кусочек пиццы с сыром (я обожаю пиццу с сыром!), когда они едят вместе с Джошем, но бросает его на пол. Обычно, когда нам доставляют пиццу, человек, который живет за конторкой на первом этаже, звонит по телефону и предупреждает, что к нам поднимается пицца. Однако сегодня вечером никто не предупреждал — поэтому, когда раздался звонок в дверь, Лаура сказала:

— Странно, наверное, Томас отлучился с поста. — Как бы там ни было, они с Джошем едят пиццу, чего я на их месте, естественно, не стала бы делать. Всегда плохо, когда нарушается заведенный порядок вещей, но когда изменения касаются еды — это хуже всего. Поэтому я не обращаю внимания на сыр, который Лаура с Джошем продолжают крошить на пол (как будто думают, что я стану есть следующий кусок, если не съела предыдущий!), и всецело посвящаю себя игре с пластмассовыми крышками от бутылок с содовой — гоняю их передней правой лапой вокруг кофейного столика.

— Чем вы сегодня с детьми занимались? — интересуется Лаура, пока они едят.

— Ходили в «Катц». Так захотелось солонины. — Джош делает глоток из своего стакана и ставит его назад на стол. — Потом немного прогулялись, зашли в «Альфавилль» на Авеню «А». — Он с любопытством смотрит на Лауру. — Ты знаешь это место?

Лаура перестает жевать, едва не подавившись, но Джош будто не замечает.

— Конечно, — наконец произносит она.

— Я так и подумал! «Evil Sugar» записали там свой первый альбом. — Джош посыпает кусок пиццы чесночной пудрой. — Я и представить себе не мог, как это дешево — снять студию звукозаписи. Они даже разрешают группам оставлять свои инструменты и оборудование, чтобы не приходилось платить втридорога за перетаскивание вещей туда-сюда. А еще у них есть специальные программы для живущих неподалеку ребятишек, которые интересуются музыкой. Там живут хорошие люди — настоящий клад для общества.

Лаура медленно пережевывает пиццу. Она пытается сделать так, чтобы ее голос звучал равнодушно, как будто она задает вопрос, который задал бы любой другой человек в этом месте разговора, но ей это не вполне удается.

— А почему ты вообще решил туда пойти?

— Подумал, что Эбби с Робертом захотят посмотреть на студию звукозаписи изнутри. Знаешь, дети любят такие вещи. Я раньше был знаком с одним из сотрудников студии, и оказалось, что он до сих пор там работает. Должно быть, он там живет. Отрастил себе бороду практически до колен. — Я пытаюсь представить себе человека без рук и ног, с длинной-предлинной бородой. Однако не успеваю я нарисовать в своем воображении картинку, как щеки Джоша становятся такими ярко-розовыми, что их можно назвать даже красными: — Знаешь, — продолжает он голосом, каким говорят люди, когда признаются в чем-то, по их мнению, постыдном, — я роюсь в старых пластинках твоей матери. И постоянно натыкаюсь в выходных данных на студию грамзаписи «Альфавилль».