История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)
Шрифт:
За месяц до рождения Гешки мы с Володей переселились к дяде Жоржику в Москву, оставив Сережку на попечение моей мамы, приехавшей из Болгарии. Так вот, за месяц до рождения Гешки мы явились в высотный дом в квартиру Курдюмовых и прожили там с Володей этот месяц. И ни разу за этот срок я не почувствовала ни тени неудовольствия, хотя две раскладушки перегораживали одну из трех (проходных) комнат и, конечно, наше присутствие мешало налаженному быту моих дяди и тети.
В 1968 году папа приехал в командировку в СССР вместе с моим братом Вовкой. Остановились у меня, в Черноголовке. Именно тогда происходили известные события в Чехословакии. Мы все были напряжены – ведь это непосредственно касалось нас, нашей жизни в Болгарии. А что, если все повернется вспять? Мне были безразличны все слова о самостоятельности и свободе – и когда объявили по радио, что наши танки вошли в Прагу, папа
Те годы опять наполнены дружбой между отцом и сыном. Вовка, который всегда учился плохо (как папа говорил: «он не переходит из класса в класс, а переваливается»), вдруг изменился. Из папиных писем того времени:
…Прежде всего о Вове. Стажер-лекарь он ничего: интересуется, дежурит, почитывает, посещает хорошо. Я уже не смею называть его студентом, до того он важный. Однако на столе у него полно детских игрушек. Он с ними не играет, но любуется. Чудак!
…Вовин доклад прошел хорошо, даже очень (я присутствовал). На конференции присутствовало очень много специалистов, физиологов, фармакологов, старших научных сотрудников, доцентов, профессоров, академиков. Вот перед всей этой публикой Вова встал на трибуне, спокойно и толково докладывал 25 минут… На следующий день иностранные делегаты ходили к нему на кафедру и там долго разговаривали с ним. Конечно, он больше всего понравился русским и больше всего помощи получил от них… После доклада дома Вова был как одурманенный. Большое было напряжение.
…Вовина диссертация окончательно прошла через кафедру. Теперь он ее печатает, делает рисунки, бегает как угорелый. Да и часы учебные берет, чтобы подзаработать. Он тебя в субботу на воскресенье видел во сне мертвой и так плакал и был встревожен, забегал ко мне в воскресенье.
А что же я? Мои письма того времени заполнены подробными описаниями проделок сначала Сережи, потом Егорки. Сейчас, когда оглядываюсь на то время, мне стыдно. Кажется, все осуществилось, о чем я мечтала: попала в крупный научный центр, работаю в известном институте в Черноголовке, наши знакомые – из числа крупнейших физиков страны, у нас прекрасная квартира… Все мои мечтания и мольбы были осуществлены. Но я оказалась не готова к этому. Из письма к папе:
…Я твердо знаю, что мне надо изменить жизнь. Больше так – изо дня в день жить только следующим днем и ничего дальше не видеть – я не хочу. Я как-то подумала, что умирать, ничего не сделав и ничего не оставив после себя, очень страшно. Прожить бессмысленно жизнь – что может быть страшнее? Я хочу что-то делать, но не знаю, как подступиться. У меня нет таланта, у меня почти нет способностей и довольно ограниченный ум, у меня мало характера, и я совершенно не умею жить с людьми. Если бы я была детским врачом, я бы, может, нашла свое место – больших способностей тут не надо, надо только быть человеком. Для ученого нужен талант и много, много времени. А откуда взять это время? Ведь, кроме того, надо не потерять детей, следить за собой и заниматься домашними делами. Не знаю, как мне выйти из этого круга. Конечно, все не вытянуть, надо взять самое главное. А что это главное? Я хочу быть настоящей матерью для Сережи и Гешки, хочу, чтобы они росли настоящим людьми, знающими и умеющими. А это значит: надо отдавать каждый день по 3–4 часа. Я не знаю, как расширить свое рабочее время. И плохо то, что я устаю даже от ничегонеделания или делания бесполезных, бессмысленных вещей.
Часть 8. На пенсии
Путь, нами избранный, был нелегок, мы шли… Я дошел не до цели, а до того места, где дороги идут под гору, и невольно ищу твоей руки, чтобы вместе выйти, и пожать ее, и сказать, грустно улыбаясь: «Вот и все!»
Папа в отставке: генерал-майор, народный врач, профессор. – Организация юбилейных болгаро-советских сессий. – Книги. – Сценарий фильма. – Пироговские мероприятия и маршруты. – Открытие парка-музея Пирогова под Плевной. – Семья брата Володи. – Беда с мамой. – 1970-е годы: уход из жизни родственников в Советском Союзе и Болгарии.
«…В конце 1972-го я вышел в отставку, став генерал-майором болгарской армии, профессором и народным врачом. У меня было уже 150 научных работ и полсотни учеников – профессоров, доцентов, старших научных сотрудников, кандидатов и докторов наук».
Я так привыкла видеть папу всегда занятым делом, что в голову не приходит: как это он на пенсии? Как же он будет жить без работы?
– С ужасом
думаю, – говорила мама, – что папу выведут на пенсию. Он ведь не может без работы. Его это погубит.Папа тогда был еще крепким, стариком так и не стал, хотя спустя всего полгода ему должно было исполниться 70 лет. Он выходил по утрам в генеральской шинели или, чаще, в коричневом тяжелом драповом пальто, в коричневой же шляпе. Мама провожала его, стоя на балконе или глядя из окна своей комнаты. Он легко пересекал улицу, срезая угол, спешил на трамвай, подергивая в нетерпении или для придания решительности и бодрости, левым плечом.
– Ты знаешь, – говорила мама, – если папа что-то решил, то сделает. Не посмотрит ни на какие препятствия. Ему буду отказывать – он будет выходить в дверь и возвращаться через окно.
В голосе мамы чуть заметная гордость и удивление. «Как это неинтеллигентно», – думала я.
Начиналось время, наполненное огромной работой, ее размах, масштаб я смогла оценить только теперь, при сборе материалов для этой книги. Как же много сделал в это десятилетие мой отец!
Началось с организации юбилейной болгаро-советской научной сессии Болгарской академии наук и Академии наук СССР. Из письма маме:
8.10.72. Здравствуй, Вера! Все время мое ушло на подготовку и проведение юбилейной сессии. Я ее придумал, другие считали, что не выйдет (инертные ученые не придут, советские не пришлют видных ученых, не отпустят космонавта и т. д.). Одна Цола Драгойчева верила. Невозможно рассказывать о процессе подготовки и проведения сессии – это вроде ходить невооруженному ночью по вражеской территории. Такое чувство бывало у меня. Зато отдохнул, когда приехали все русские – деловые, умные и скромные люди, такие, какими я их знаю. Болгарские академики и профессора, физики, руководители Союза научных работников открыто признают, что не помнят такой сессии (Большой зал Академии наук был переполнен). Задавалось много вопросов (в аудитории не было фарша из студентов). Говорят, что я – «солнце, которое осветило СНР» (Союз научных работников. – И.М.), и пр. «Хариевцы» и «насковцы» не только не пришли, но и людей не пустили, вопреки тому, что были приглашены. Космонавт (Быковский. – И.М.) очень симпатичный парень, на мой взгляд – он не менее обаятельный, чем Юрий Гагарин. Академик С. Н. Вернов хорошо знает Жоржика. Жалеет его: «Брат в Киеве умер». Значит, знает.
Дня за три до сессии у меня ночью начались сильные боли в средних пальцах правой ноги. Сильная режущая боль внезапными частыми ударами и судороги, потрясающие все тело. И сердце разрывалось, я с ума сходил. Перепробовал все лекарства, которые были у меня, – ничего не помогало. Всю ночь не мог глаз сомкнуть. Часов в 7 утра заснул. Проснулся в 9, думал позвать невропатолога, ибо на больном месте не было ни опухоли, ни красноты, ни жара, только кожа чуть бледная. Боли не стихли, но стали слабее и реже. Прочел всю медицинскую энциклопедию, даже твою хозяйственную энциклопедию. Часов в 12 позвонила Оленька (внучка, дочь Володи. – И.М.), пригласила обедать, было воскресенье. Я ей сказал, что не могу ходить. Она позвала Вову. Тот сказал, что подозревает кое-что, что могло быть у меня, и что он через час перезвонит. Он нашел очень хорошее лекарство – их аптека была дежурной. Оказывается, у меня был приступ подагры. Я каждый день ел мясо – куплю 1–2 кг, запеку и ем. Вот тебе и мясо! Теперь сижу только на молоке, масле и зелени. Напугал меня этот приступ. Но к сессии я был более-менее работоспособен.
Сессия была посвящена пятнадцатилетию эры космонавтики и 55-летию Октябрьской революции. Из короткого папиного письма видно, как это трудно – организовывать международную встречу, особенно в одиночку. Особенно когда тебя не все понимают и принимают. «Хариевцы» и «насковцы» – это папины недруги. Про Наскова я знаю только понаслышке, кажется, он был прихвостнем Хариева. Про Хариева знаю больше. Я уже писала, что в Большой советской энциклопедии в статье «Болгария» на фотографии запечатлен отряд партизан в сентябре 1944 года. В четвертом ряду крайняя справа – молодая девушка с автоматом через плечо. Это – Люба Хариева. Как она гордилась свои мужем в первые годы нашего знакомства! И красивый, и бывший партизан, и успешный в работе. Помню, как мне были близки ее слова накануне отъезда мужа (его, как когда-то папу, послали учиться в Ленинград в ВМА). Маленькая, тоненькая, почти девочка, она что-то укладывала в чемодан и плакала. Мука расставания – это было мне знакомо, как знакомо и то, что она рассказывала: «Казалось, два месяца его каникул – это много, но еще до их начала я начала плакать, предчувствуя этот день. Как быстро прошло время, опять он уезжает на год!» Мы сидели с мамой, смотрели на ее тонкие обнаженные руки, на большие черные заплаканные глаза. Нам было жаль ее.