История регионов Франции

И еще он добавил во время другого своего пророческого озарения: «Какой Бурбон не понадобится после нашей ужасной революции? Поскольку законность рано или поздно вернет королей и убьет Бонапарта».

В своей манере, Ривароль (он умер в 1801 году) смог предвидеть только еще грядущие злоключения Наполеона Бонапарта, установление монархии, по правде говоря, в большей степени императорской, чем королевской, и в итоге реставрацию кого-либо вроде Людовика XVIII. Несмотря на то, что монархия Бурбонов, едва появившись вновь, продержалась очень недолгий срок, самое меньшее, что мы можем сделать, это отдать должное дару предвидения у этого сына хозяина постоялого двора в Ниме, ставшего затем семинаристом в Авиньоне, ожидая лучшей, или худшей, доли.

*

Олицетворением побед левых сил была такая привлекательная и сильная личность, как Леон Гамбетта, «Южанин» в самом лучшем смысле этого слова. Он родился в 1838 году в семье бакалейщика из Кагора, итальянского происхождения, и в детстве Леон говорил на диалекте «ок», прежде чем «приняться» за французский; в его горячем красноречии сохранились следы его первого диалектного образования. Сначала он учился у святых отцов Пресвятого Сердца в Кагоре, а затем в маленькой региональной семинарии (но без духовного посвящения), и в возрасте 10 лет Леон страстно увлекся историей, переводами с латинского языка, публичными выступлениями. Затем он учился в лицее в Керси, потом изучал право в Париже и в 1861 году стал адвокатом, а в 1868 году — республиканским депутатом. И вот в день 4 сентября 1870 года, в день трудного основания того режима, который все еще правит нами, он стал министром внутренних дел, в 32 года. Он был, вместе с другими политическими деятелями, «создателем» III Республики и, должно быть, занимает в сознании французов такое же почетное место, какое американцы выделяют для Вашингтона и Джефферсона, чьи фигуры вырезаны на горах Рашмор. С Гамбетта человеческая несправедливость и преждевременная смерть (1882) распорядились иначе [299] .

299

Amson D. Gambetta. P.: Tallandier, 1994.

*

Юг времен революций, скажем так, между Тюрго и Гамбетта (сквозь великие потрясения 1789–1815 годов, мелкие волнения XIX века — 1830, 1848 годы, и южные Коммуны 1871 года в Нарбонне и в других местах), представляется в розовом и черном цвете. С одной стороны, древняя, высокоразвитая культура — то, что видится в розовом свете. Благодаря раннему принятию римского права современные концепции собственности, называемой «квиритарной», процветали там со времен Средневековья и до XVIII века; этот тип собственности был полным и нефеодальным, по сравнению с традиционными способами владения, которыми пользовались собственники в Северной Франции; они очень долго, вплоть до 1789 года, в отличие от южан, находились в зависимости от пережитков сеньориальных прав. С другой стороны, и это уже видится в черном цвете, что касается экономических перемен и, в более общем смысле, «количественных» изменений, обширные области «ок», казалось, были погружены как будто в сон, несмотря на прекрасные достижения местного масштаба, которым они были обязаны портовым городам, таким как Бордо, Марсель и др… Если выбрать такие критерии, как уровень грамотности, телосложение людей как знак хорошего уровня жизни, индустриализацию, производительность сельского хозяйства, можно констатировать, что Юг (во времена первых работ в системе государственного учета, которые осуществлялись в 1820–1840 годах такими людьми, как д'Анжевиль, Дюпен и др.) казался «стоячим болотом», если говорить об экономическом развитии. Естественно, мы должны внести нюансы в эту пессимистическую картину. На самом деле, «пелены» отставания в развитии еще закрывают обширные южные регионы, в частности, в Центральном массиве. Но нити, ниточки [300] переплетения заметно растущие, вырисовываются в долине Гаронны, в Борделе, Тулузене; затем они идут через порог в Норуз вплоть до средиземноморского Лангедока, такого процветающего, и по провансальским берегам; затем они поднимаются, с равнин в горы, в долину Роны, до Арля и Авиньона, до Лиона и Сент-Этьена, выходя уже за пределы собственно Окситании. Именно с этих областей, к тому же, долгое время остававшихся очень хрупкими, но уже занимавшими привилегированное положение, в XX веке начнется блестящее восстановление роста областей «ок». На заре 1990-х годов, когда солнце и голубое небо играют более значительную роль, нежели уголь из земли и суглинок с плато, в определении основ превосходства региона, французский Юг имеет тенденцию к тому, чтобы функционировать как «sunbelt», или «солнечный пояс»; он привлекает массу иммигрантов самого разного возраста. Наибольшее их число (как работоспособных, так и пенсионеров) едут из северных районов, но также из средиземноморских стран, как христианских, так и мусульманских. Географические оценки отставания и развития имеют, таким образом, тенденцию становиться противоположными. И в наше время уже не в Лилле или Нанси, а в Тулузе или Монпелье находятся самые активные зоны развития в национальном масштабе.

300

См. по этому поводу диссертацию, покойного Bernard Lepetit. Les villes dans la France moderne. P.: Albin Michel, 1988.

Это благоприятное движение вперед пошло на пользу данным регионам, но в ущерб их этническому своеобразию. Защитники самобытности и неповторим ости областей «ок» справедливо забили тревогу по этому поводу.

Некоторые стали рассматривать это как угрозу, как когда-то французскую централизацию, и эта новая судьба Юга вызвала в качестве ответной реакции требования, носящие характер меньшинства, периферийный, даже национальный характер. Но это вопрос достаточно старый: уже почти целое столетие на разных, вполне определенных территориях давал о себе знать «провансальский» или «окситанский» выбор, одновременно скромный и живучий, в виде небольших группок и стойкий. На восточном берегу Роны фелибриж [301] Мистраля крутился вокруг «троицы» Мистраль — Обанель — Руманий и был монархистским и правым, он существовал с середины XIX века и до Второй мировой войны. И напротив, окситанизм, на западном берегу реки, считал себя левым и был связан, среди других, с каталонскими соседями в период 1945–1950. Рене Нелли, Робер Лафон, Ив Рукетт и многие другие в свое время оживляли собой это движение. Значительные разногласия долгое время разделяли Прованс и Лангедок, левый и правый берега в долине Роны, сторонников Фредерика Мистраля и Луи Алибера. На самом деле, фелибры на востоке и окситанцы на западе, и те, и другие пишут или писали на языке «ок», придерживалась двух разных орфографических традициях. Это была битва между «а» и «о» на конце слов. Из-за нее пролилось больше чернил, чем крови.

301

Движение за возрождение провансальской литературы.

*

Если говорить о кровопролитии или о том, что оно символизирует, то факт, что во время Второй мировой войны в регионах «ок» не наблюдалось «этнических» заносов в сторону оси Берлин-Рим, таких заносов, которые можно было констатировать во Фландрии, Бретани, а также, что неизбежно, в Эльзасе. Конечно, режим Виши восстановил, или скорее утвердил немного, преподавание провансальского языка в общеобразовательных учреждениях (эту инициативу подхватил и закон Дейксонна в 1951 году, от имени одного социалиста-руководителя, который явился его автором), но на территории между Клермон-Ферраном, По, Марселем и Монпелье не наблюдалось систематического и значимого отхода от французской общности в сторону нацистской Германии, или фашистской Италии, или франкистской Испании. Есть все-таки одно исключение, но его легко понять, если и не простить, принимая в расчет…очень необычные обстоятельства того времени. Речь идет о районе Ниццы, который, бесспорно, входил в окситанскую (или провансальскую) область, поскольку диалект Ниццы — это одна из разновидностей южноокситанского или среднеокситанского наречия, которое включает в себя лангедокский, и, на самом деле, провансальский язык [302] . Именно в Ницце в январе 1941 года были созданы по инициативе Энцо Гарибальди, внука великого агитатора с полуострова Гарибальди, «Gruppi di azione nizzarda». Падение фашизма летом 1943 года быстро положило конец этому предприятию, у которого, в любом случае, не было ничего общего со стремлением к диалектному или лингвистическому воскресению в местном или региональном масштабе [303] .

302

Walter H. Le Francais dans tous les sens. P.: Laffont, 1988. P. 143.

303

Lambert P. Le Maree G. Op. cit. P. 245 sq.

Совсем в другом контексте, бесконечно более приятном, само собой разумеется, я упоминал недавно о такой сильной личности, как Робер Лафон: родом из Нима, южанин, родился в 1923 году; это сложная и, конечно, многогранная личность — писатель, романист, поэт, но при этом в нем присутствует дуализм homo doctus [304] и homo politicos [305] , страстно увлеченного историей литературы и общественной борьбой. «Упрямый, как красный осел» (выражение принадлежит Иву Рукетт), он в 1945 году, когда ему было 22 года, стал выпускать ежемесячное издание под названием «L'Ase negre» («Черный осел»), которое претендовало на выражение идей левого окситанизма: таким образом, отметив свою собственную территорию, красные лангедокцы (позднее, розовые) отмели фелибров с другого берега Роны, которые, по их мнению, были слишком «белыми», реакционерами и ретроградами, если верить тем, кто их обвинял на западном берегу Роны. «Возьми фелибриж и сверни ему шею». В самый разгар процветания Тридцати славных лет, в начале шестидесятых годов, шахтерский кризис в Деказвилле символизировал особенный, специфический и даже точечный упадок некоторых отраслей промышленности на Юге, унаследованных от Людовика XVIII или, как говорил Альфонс Дюпрон, наследие посткольбертизма. Это вдохновило Лафона и некоторых его товарищей на социальную и даже политическую борьбу, то есть за социалистические идеалы. В плане литературы Лафон упорно желал «сокрушить все возможности, которыми наделяли южную прозу, от Мистраля до Жионо, не минуя Доде». (Не будем даже говорить о Шарле Морра, который был фелибром в молодости). Но быть таким «сокрушителем», не значило ли это нападать на более сильного противника, настолько могущественными были эти трое великих писателей. Люди читают Доде, Жионо, Мистраля… Будут ли еще читать Лафона через пятьдесят лет? Наш герой резонно ответит, что это не его проблема, и будет прав, Рукетт считает Лафона одержимым, на личностном уровне, такими призраками, как Народ, Секс и Разум, или же, в плане духовности, — Спасение, Грех, Смерть, что приближало бы нашего автора к некоторому базовому христианству («левому»?), врожденному в областях «ок»: барочно-папистскому или кальвинистско-севеннскому, в зависимости от случая. К этому добавляется «инвективная квадрига» — это когда писатель пытается, как это делали до него многие другие, выступать против войны, несправедливости, эксплуатации и всякого рода проявлений трусости. Обширная программа, как сказал бы генерал де Голль! Как если бы трусость не была, время от времени, началом мудрости. Посмотрите на наше время… В ответ на заданный до того вопрос об увековечении произведений хочу сказать, что две главные книги должны пережить борьбу, длившуюся несколько десятилетий, которую вел этот Сизиф из окрестностей Нима, который сейчас на пенсии в Тоскане: я имею в виду его магистральную «Историю окситанской литературы», написанную в соавторстве с Кристианом Анатолем, и в еще большей степени — его «Историю Окситании», какой бы тенденциозной она иногда не выглядела бы. Она является результатом сотрудничества литератора, то есть самого Робера Лафона, и настоящего историка Аквитании, очень мало известного в наши дни, Андре Арманго.

304

Наставник (лат.).

305

Политик (лат.).

*

Поддерживаемые «Calendretas», школами начального обучения окситанскому языку, регионалистские требования Юга, или, если предпочитаете, областей «ок», не только обрушились очертя голову на централизаторские традиции. Против них с фланга поднялась волна патриотизма и профранцузских настроений, которые у избирателей в Лангедоке и Провансе были вызваны потоком иммигрантов из Алжира: черноногих и мусульман было много на средиземноморском побережье. Они не проявляли друг к другу большой нежности. Их взаимные нападки внесли свой вклад в успех, которым пользовался в тех местах Национальный фронт, столь дорогой для недавних французских алжирцев или для некоторых из них, которых окситанизм, вежливо говоря, по меньшей мере поначалу, заботил крайне мало.

Даже самые старые территории Красного Юга находились под влиянием НФ. В 1984 году каждый пятый избиратель (немного больше, немного меньше) в Альп-Маритим и Буш-дю-Рон голосовал за НФ. В городах картина была аналогичной, даже иногда за НФ отдавали больше голосов в Монпелье, Марселе, Тулузе и Ницце… С тех пор были взлеты и падения, но Юго-восток и особенно вышеупомянутый регион ПАЛБ [306] остался избирательным участком для некоторых представителей крайне правых сил, которые, к тому же, в настоящее время — о, парадокс — охотно причисляют себя, в частности, в Мариньяне, к провансалистскому наследию. Но сторонники Лафона (в отличие, возможно, от последователей Мистраля) видели, вероятно, это продвижение не очень ясно. Экс-ан-Прованс и Безье также довольно рано были затронуты влиянием НФ. В Марселе в этот период блок «Марсель Секюрите», близкий к «лепенистам», получил уже 5,9 % голосов. Партия Жана-Мари Ле Пена укреп ила снова свои позиции в динамичной городской среде окситанской области; в этом ее различие со старым пужадизмом [307] , который был связан с территориями с немного замедлившимся развитием, какими бы достойными уважения они ни были, такими как Керси, Авейрон и Севенн. Кто говорил о «лепенизме» десять или пятнадцать лет назад, охотно упоминал Прованс — Альпы — Лазурный Берег, Лангедок — Руссильон и, во вторую очередь, Аквитанию. Помимо «черноногих», «зараза» достигла многочисленных «родных французов», как говорят в смешном лексиконе нашего времени. Опираясь на великолепное исследование Паскаля Перрино [308] , скажем, что на муниципальных выборах 1980 года Национальный фронт представлял списки «наедине» в Ницце и в Монпелье; его кандидаты были представлены в других местах, на «Юге», в списках «традиционных правых сил», в частности, в Грассе, Антибе, Тулоне… В 1999 году во всех департаментах «ок», которые находятся на побережье Средиземного моря, имеется или имелся максимум голосов за Ле Пена или Мегре: так было в Альп-Маритиме, Варе, Буш-дю-Роне (и Воклюзе, который не на море), а еще Таре, Эро, Оде [309] …

306

ПАЛБ = Прованс-Альпы-Лазурный Берег.

307

Старый пужадизм — националистическое, шовинистическое, антипарламентское движение Пьера Пужада (сер. 50-х гг. XX в.), организатора «Союза защиты торговцев и ремесленников» (прим. ред.).

308

B: Histoire de l'extrcme droite en France, изданной под редакцией Winock Michel. P.: Seuil, 1993. P. 252 sq.

309

Figaro, 2000. 24 oct.

*

А как же правые силы на Юге? Естественно, не стоит о них судить по посредственным результатам, которые отмечаются вот уже примерно двадцать лет на национальном уровне у тех, кого называют умеренными правыми и даже правыми республиканцами (как если бы еще оставалось некоторое количество роялистов в нашей стране!). По их поводу хорошим тоном в среде людей, которые любят «стрелять по машинам скорой помощи», тем более по катафалкам, считается говорить, что «во Франции среди правых за последние двадцать пять лет в искусстве управлять страной были одни ничтожества». И добавлять, что то же самое происходит, и когда лидеры этих самых правых сил находятся в оппозиции. Такие серьезно пессимистические суждения, очевидно, сильно преувеличенны, даже когда они основываются на бесспорной истине. Но на самом деле, что убило эти умеренно правые силы (до их последующего воскрешения, которое каждый надеется считать близким…), так это в наименьшей степени отсутствие таланта у правых лидеров, которые часто представляют собой примечательные личности, чем их неспособность объединить, консолидировать наши «галльские племена» — это почти дьявольское искусство, в котором, напротив, среди левых Франсуа Миттеран был признан мастером. В любом случае, эти пренебрежительные суждения не соответствуют действительности в региональном масштабе, в том, что касается правых сил (умеренных) в областях «ок». Помимо все еще находящихся под их контролем бастионов в южных зонах Центрального массива, которые остаются верными и иногда традиционалистскими в лучшем смысле этого слова, им также удалось одержать несколько побед в равнинных областях, как в Лангедоке, так и в Провансе: в Марселе Жан-Клод Годен, христианский демократ и бывший преподаватель, после многолетнего поединка с Гастоном Дефферром смог одержать трудную победу в мэрии «фокийского города». К западу оттуда, в Монпелье, напротив, Франсуа Дельма, «модерантисту», пришлось уступить свое место социалисту Жоржу Фрешу, а в Тулузе династия, если не правая, то, по меньшей мере, центристская и очень просвещенная, отец и сын Боди, в течение нескольких десятилетий отдавала весь свой блеск «розовому городу».

*

Рассказ о правых умеренных силах на Юге, представляющих собой меньшинство, непреодолимо приведет нас к «Красному Югу», который столь долгое время был «доминирующим и уверенным в себе» в этих же областях, если нам будет позволено употребить здесь выражение достаточно дурного вкуса, которое генерал де Голль состряпал совсем по другому поводу…

*

На самом деле, существовал или существует Красный Юг, уже встречавшийся в XIX веке, Красный полумесяц южной Франции, «заповедная зона исторических левых сил». Историки, начиная с Генри Лернера [310] , не затрудняют себя объяснениями по этому поводу. Они предлагают список факторов, неполный и беспорядочный: превосходство мелкой крестьянской собственности (мелкие собственники против крупных), влияние светского образования, враждебность, более или менее активная, по отношению к католицизму, падение рождаемости, часто раннее, несмотря на Церковь, конечно, старые «еретические» традиции (альбигойцы, протестанты), древние общинные, городские структуры (Ним и др.) на базе гражданского республиканизма на итальянский манер, эгалитаризм, виноделие на мелких участках, оказывающее демократизирующее воздействие (Безье, Нарбонн-ла-Руж…), антимилитаризм, если не пацифизм. Что я еще знаю… Левые силы, разделенные на куски, но никогда на крошки, постепенно воплощались в разные формы: республиканцы, чью инициативу подхватили радикалы, затем социалисты, и наконец, коммунисты, даже троцкисты… Большинство этих групп были достаточно одаренными, чтобы однажды объединиться под эгидой Франсуа Миттерана, что и происходило с 1970 года. Их лидеры обладали неоспоримыми способностями, и их забрасывали с баз Иль-де-Франса вплоть до областей на крайнем Юге. (Мы вспомнили о Леоне Блюме, депутате от Ода в период между двумя мировыми войнами, которому удалось объединить икру с кассуле, парижскую светскость и красное вино, аристократию, вынимающую пробки, и демократию, делающую бочки). Грузовики-цистерны винодельческого синистризма [311] , наполненные до краев, несущие чаяния и голоса мелкого люда, таким образом смогли подниматься до столицы и определять «наверху» успех большинства социального прогресса или, по меньшей мере, тех решений, которые по этому поводу считались наиболее прогрессивными. У левых сил на Юге были свои взлеты и падения, свои вершины (комбизм, Картель левых сил, Народный фронт после Освобождения, «его величество» миттерантизм). А затем свои тальвеги, бесконечно разные, конечно, одни по сравнению с другими: Национальный блок, Виши, голлизм 1958–1969 годов, если не эфемерный (?) ширакизм. Левые силы на Юге преодолели свои слабости; они смогли управлять своим разделением и делаться совсем маленькими при «переходах через пустыню». При Виши, например, «Депеш де Тулуз», для которой это время, как и для многих людей, было годами «тощих коров», итак «Депеш» смогла возвести свое искусство компромисса на метафизический уровень (Генри Лернер). Что не помешало этой иллюстрированной газете широко вернуть себе размах вместе с замечательным Жаном Байле «глашатаем Юго-запада», ставшим одним из тайных властителей IV Республики, который сам был верен демократическим, светским., и в итоге консервативным концепциям бывшей радикальной партии, все еще солидно обосновавшейся в Аквитании. Что касается других периодов «тучных коров», например, после 1981 года, то пример такого департамента, как Арьеж, конечно, в демографическом смысле стареющего, но полностью взятого в руки социалистической партией сверху донизу, от Канигу до арьежской равнины, за исключением, все же, нескольких небольших городков, в этом отношении остается красноречивым. И можно сказать то же самое или почти то же самое о современном департаменте Од.

310

Lemer H. // Cholvy G. Histoire du Languedoc, de 1900 a nos jours. Toulouse: Privat, 1980. P. 203 sq.

311

Негативное и пессимистическое отношение к ситуации в стране (прим. пер.).

Нужно ли упоминать в связи с этим о масонском влиянии? Оно существовало, вне всякого сомнения, но оно не обязательно сыграло определяющую роль: среди примерно тридцати левых политиков [312] , перечисленных господином Лернером в замечательном тексте, который мы уже цитировали, говоря об эпохе III и IV Республик, можно найти всего лишь примерно шесть или семь человек, которых можно определить как масонов, следуя определению, данному ad hoc [313] в большом словаре Даниэля Лигу [314] ; самым знаменитым из этих масонов был, как и следует, Эмиль Комб. Эта энциклопедия «Братьев», несмотря на свой объем, не имела претензии на то, чтобы быть исчерпывающей, но, как мне кажется, она достаточно хорошо отметила вехи тенденций. Масонство, конечно, было одним из «двигателей» южных левых сил, но нисколько не единственным.

312

Мы употребляем это слово по англо-саксонскому обычаю без всякой пренебрежительной коннотации.

313

По этому поводу (лат.).

314

Ligou D. Dictionnaire de la franc-maconnerie. P.: PUF, 1987.