История России в современной зарубежной науке, часть 3

Фактически спонтанно выступив со своей милицейской дружиной 24 августа 1920 г. против продотряда, Антонов убедился в беспомощности власти большевиков на юго-востоке области. Очень скоро повстанцы установили полный контроль фактически над третью Тамбовской губернии. Опираясь на сформированные там ячейки Советов трудового крестьянства (СТК), восставшие сумели сформировать вооруженные отряды и наладить их снабжение продовольствием. В отличие от комбедов СТК оказались более способными, по крайней мере на первых порах, наладить взаимопонимание с крестьянами и организовать снабжение повстанцев продовольствием.

Успеху восстания, считает автор, способствовала и агитационная кампания, развернутая Антоновым. По всей Тамбовщине читались прокламации, в которых утверждалось, что восставшие борются во имя «свободы» за интересы не только крестьянства, но и рабочих, и всех «трудящихся масс». В обращениях Антонова к крестьянству основной целью восстания провозглашалось свержение большевиков и установление «подлинно народной власти». Автор убежден, что Антонов строил далеко идущие планы, рассчитывая на поддержку соседних Саратовской, Воронежской и Пензенской губерний, откуда приходили ободряющие заявления. Были попытки наладить контакты с Махно. Однако, считает Лэндис, успех мятежников зависел в большой мере от слабости и замешательства партийного и советского аппарата, где господствовали некомпетентность, склоки партийных функционеров, многочисленные внутрипартийные конфликты и разногласия практически по любым вопросам, недоверие местных должностных лиц к «посторонним», присланным Москвой. Осложняла ситуацию нехватка кадров и вооружения (с. 102, 162).

Тамбовская власть пыталась внушать центральному руководству, что положение под контролем, успехи восставших временны и даже что «бандиты разгромлены». Изображая восставших как заурядных «бандитов» – скопление убийц и воров, используемых эсерами, местная власть уделяла «разоблачению происков» эсеров, кулаков и прочих «враждебных» элементов больше внимания, нежели фактическим военным действиям. В то же время руководители восстания, используя популярные среди крестьянства эсеровские программные установки и лозунги, старались создать впечатление серьезного политического движения, способного к свержению большевиков.

Однако вплоть до появления во главе местного ЧК Антонова-Овсеенко с его установкой на «суровую и беспощадную» расправу с инакомыслием и контрреволюцией местные партийные и советские руководители находились в условиях фактического террора по отношению к ним со стороны восставших. Лэндис описывает отчаянное положение красноармейцев маленьких гарнизонов, продотрядов, оказавшихся блокированными в уездных городах, их беспомощные попытки организовать сопротивление или развить какие-либо активные действия против восставших. Но как только центральная власть по-настоящему осознала угрозу и послала на подавление «бандитского мятежа» целую армию во главе с Тухачевским, судьба восстания была решена. В начале июня 1921 г. повстанцы были рассеяны, а 24 июня 1922 г. были убиты и долго скрывавшиеся братья Антоновы.

Достаточно быстрое подавление восстания, полагает автор, было вызвано многими факторами. Одним из них он считает прагматический характер крестьянского сопротивления, а также тот факт, что ни примкнувшие к восставшим дезертиры, ни помогавшие им местные крестьяне не были настроены принципиально антисоветски и проявляли к «бандитским» группировкам лишь обусловленные обстоятельствами симпатии (с. 41). Когда центральное правительство, наконец, применило военную силу, крестьяне, вполне практично рассудив, что к чему, оставляли ряды мятежников.

Однако это не исключает, по мнению автора, того, что непосредственно военное решение проблемы в огромной степени способствовало прекращению мятежа. Хотя тактика взятия заложников и их расстрелы были распространенным явлением и до восстания (с. 234), «умиротворение» тамбовского крестьянства Тухачевским стало беспримерной по масштабам акцией «устрашения» для всего российского крестьянства. Применение военной силы было столь мощным, что речь, по мнению автора, может идти фактически о полномасштабной войне с собственным народом, а распоряжения Тухачевского и Антонова-Овсеенко он считает беспримерными по своей жестокости (с. 233, 242).

Как подчеркивает Лэндис, насилие имело место не только со стороны большевиков, и реквизиции продовольствия повстанцами были, в сущности, для местного населения столь же обременительны, как и продразверстка, и далеко не всегда «помощь» крестьян была добровольной (с. 93). Однако для него очевидно, что с одобрения центра Тухачевский использовал все имеющиеся виды вооружения не просто для демонстрации силы и решал не только тактические вопросы быстрейшего подавления очагов восстания, но и рассматривал «акцию возмездия» с точки зрения «стратегической перспективы». Для него тамбовская операция была своеобразным полигоном для отработки тактических мероприятий и методов ведения боевых действий. Применение Тухачевским ядовитых газов, полагает Лэндис, носило также скорее «экспериментальный характер» и не имело военной целесообразности (с. 265).

Безусловно, масштабы восстания, считает Лэндис, стали одной из важнейших причин, заставивших центральное руководство радикально изменить свое отношение к крестьянской политике. Это выразилось и в признании «перегибов на местах» при проведении продразверстки, а затем и решении перейти к нэпу. Последнее обстоятельство и стало самым эффективным средством в «борьбе с контрреволюцией» (с. 285).

Анализируя политику «советизации деревни» с помощью ревкомов, Лэндис отмечает, что после «мероприятий» Тухачевского, которые включали в себя взятие заложников, массовые расстрелы, заключение тысяч мужчин, женщин и детей в концентрационные лагеря, пресечение даже элементарного недовольства, нет ничего удивительного в том, что крестьяне предпочли возвращение к «нормальному состоянию». В этом, считает автор, в очередной раз проявилась способность крестьян приспосабливаться к обстоятельствам, легко менять политические пристрастия сообразно «текущему моменту».

Страшные уроки восстания были усвоены не только крестьянами. Утвердившиеся во времена военного коммунизма для всех партийных функционеров любого уровня методы обращения с населением стали «нормой партийной жизни» после прихода Сталина к власти (с. 263). «Сталинская школа воспитания трудящихся» утверждала свои «принципы» именно во время расправы над крестьянством.

В.С. Коновалов

Административные практики в Советской России: Современная французская историография (Реферативный обзор)

Т.К. Сазонова

В современной франкоязычной литературе, посвященной истории русской революции и СССР, большое внимание уделяется вопросу об административных практиках. При этом предметом анализа становятся методы их изучения, преемственность в административных практиках Российской империи и СССР, перемены, привнесенные в эту область в 1930-е годы в сравнении с предшествующим десятилетием, материальное измерение административных практик, история отдельных учреждений и персоналий.

Специфике функционирования административных учреждений в коммунистических обществах посвящен отдельный номер журнала «Soci'et'es Contemporaines», который называется «Бюрократические игры при коммунистическом режиме» (5). Во введении к номеру социологи Страсбургского университета В. Дюбуа, В. Лозак и Дж. Роуэлл подробно анализируют термины «бюрократизм» и «бюрократический», используемые обычно для характеристики коммунистических режимов, и отмечают, что их употребление часто является политически нагруженным и служит разоблачительским целям. Так, в послевоенный период определение «бюрократический» применялось, с одной стороны, для установления сходства между Советским Союзом и нацистской Германией в рамках «тоталитарной парадигмы», с другой – и в этом отношении эстафетная палочка была подхвачена Соединенными Штатами Америки – с целью разоблачить «советскую модель» и оправдать «западный мир» (5, с. 7). Употребление «бюрократической тематики» в контексте разоблачения тоталитаризма прослеживалось на страницах журналов «Socialisme ou Barbarie» и «Esprit». Таким образом, пишут авторы введения, использование термина «бюрократический» для характеристики режимов в СССР и странах Восточного блока служило доказательством превосходства западной модели – более современной и эффективной (5, с. 8).