История русской литературы в четырех томах (Том 3)

Каждая среда творит свои бытовые формы, свои идеалы, соответствующие ее социальным интересам и исторической функции, и в этом смысле люди не свободны в своих действиях. Но социальная и историческая обусловленность поступков не только отдельных людей, но и целой среды не делает эти поступки или целые системы поведения безразличными относительно нравственной оценки, "неподсудными" нравственному суду. Исторический прогресс Островский видел прежде всего в том, что, отказываясь от старых форм жизни, человечество делается нравственнее. Молодые герои его произведений, даже в тех случаях, когда они совершают поступки, которые с точки зрения традиционной морали могут расцениваться как преступление или грех, но существу нравственнее, честнее и чище, чем упрекающие их хранители "устоявшихся понятий". Так дело обстоит не только в "Воспитаннице" (1859), "Грозе", "Лесе", но и в так называемых "славянофильских" пьесах, где неопытные, неискушенные и ошибающиеся молодые герои и героини учат нередко своих отцов терпимости, милосердию, заставляют их впервые задуматься об относительности их непререкаемых принципов.

Просветительная установка, вера в значение движения идей, во влияние умственного развития на состояние общества сочеталась у Островского с признанием значения стихийного чувства, выражающего объективные тенденции исторического прогресса. Отсюда - "детскость", непосредственность, эмоциональность молодых "бунтующих" героев Островского. Отсюда и другая их особенность - внеидеологический, бытовой подход к идеологическим по сути дела проблемам. Этой детской непосредственности лишены в пьесах Островского молодые хищники, которые цинично приспосабливаются к неправде современных отношений. Рядом с Жадовым, для которого счастье неотделимо от нравственной чистоты, стоит карьерист Белогубов - безграмотный, жадный до материальных благ; его желание превратить государственную службу в средство наживы и личного преуспеяния встречает сочувствие и поддержку у тех, кто стоит на высших ступенях государственной администрации, тогда как стремление Жадова честно трудиться и довольствоваться скромным вознаграждением без обращения к "негласным" источникам доходов воспринимается как вольнодумство, ниспровержение основ.

Во время работы над "Доходным местом", где впервые явление самодурства было поставлено в непосредственную связь с политическими проблемами современности, Островский задумал цикл пьес "Ночи на Волге", в котором народно-поэтические образы и историческая тематика должны были стать центральными.

Интерес к историческим проблемам бытия народа, к выявлению корней современных социальных явлений не только не иссяк в эти годы у Островского, но приобрел явные и осознанные формы. Уже в 1855 г. он приступает к работе над драмой о Минине, в 1860 г. работает над "Воеводой".

Комедия "Воевода", рисующая русскую жизнь XVII столетия, представляла своеобразное дополнение к "Доходному месту" и другим пьесам Островского, обличающим бюрократию. От уверенности героев "Доходного места" Юсова, Вышневского, Белогубова в том, что государственная служба - источник дохода и что должность чиновника дает им право облагать данью население, от их убежденности в том, что их личное благополучие означает благополучие государства, а попытка сопротивляться их засилью и самоуправству посягательство на святая святых, прямая нить тянется к нравам правителей той отдаленной эпохи, когда воеводу посылали в город "на кормление". Мздоимец и насильник Нечай Шалыгин из "Воеводы" оказывается пращуром современных казнокрадов и взяточников Таким образом, ставя перед зрителями проблему коррупции государственного аппарата, драматург не толкал их на путь простого и поверхностного ее решения. Злоупотребления и беззакония трактовались в его произведениях не как порождение последнего царствования, недостатки которого могут быть устранены реформами нового царя, - они выступали в его пьесах как последствие длинной цепи исторических обстоятельств, борьба с которыми имеет также свою историческую традицию. В качестве героя, воплощающего эту традицию, в "Воеводе" изображен легендарный разбойник Худояр, который

...народ не грабил

И рук не кровянил; а на богатых

Кладет оброк, служилых да подьячих

Не жалует и нас, дворян поместных,

Пугает крепко...

(4, 70)

Этот народный герой в драме идентифицируется с беглым посадским, скрывающимся от притеснений воеводы и объединившим вокруг себя обиженных в недовольных.

Многозначно окончание пьесы - победа жителей волжского города, сумевших "свалить" воеводу, влечет за собой приезд нового воеводы, появление которого ознаменовано сбором с посадских "поминок", чтобы "почествовать" вновь прибывшего. Диалог двух народных хоров о воеводах свидетельствует о том, что, избавившись от Шалыгина, горожане не "избыли" беды:

Старые посадские

Ну, старый плох, каков-то новый будет.

Молодые посадские

Да, надо быть, такой же, коль не хуже.

(4, 155)

Последняя реплика Дубровина, отвечающего на вопрос о том, останется ли он в посаде, признанием, что если новый воевода будет "теснить народ", то он опять покинет город и вернется в леса, открывает эпическую перспективу исторической борьбы земщины с бюрократическими хищниками.

Если "Воевода", написанный в 1864 г., по своему содержанию был историческим прологом к событиям, изображенным в "Доходном месте", то пьеса "На всякого мудреца довольно простоты" (1868) по своей исторической концепции была продолжением "Доходного места". Герой сатирической комедии "На всякого мудреца..." - циник, только в тайном дневнике позволяющий себе быть откровенным, - строит бюрократическую карьеру на лицемерии и ренегатстве, па потворстве тупому консерватизму, над которым в душе смеется, на низкопоклонстве и интригах. Такие люди были порождены эпохой, когда реформы сочетались г тяжелыми попятными движениями. Карьеры нередко начинались с демонстрации либерализма, с обличения злоупотреблений, а завершались приспособленчеством и сотрудничеством с самыми черными силами реакции. Глумов, в прошлом, очевидно, близкий к людям типа Жадова, вопреки собственному разуму и чувству, выраженным в тайном дневнике, становится подручным Мамаева и Крутицкого - наследников Вишневского и Юсова, пособником реакции, ибо реакционный смысл бюрократической деятельности людей типа Мамаева и Крутицкого в начале 60-х гг. обнаружился в полной мере. Политические взгляды чиновников делаются в комедии главным содержанием их характеристики. Исторические изменения Островский замечает и тогда, когда они отражают сложность замедленного движения общества вперед. Характеризуя умонастроения 60-х гг., писатель-демократ Помяловский вложил в уста одного из своих героев следующее остроумное замечание о состоянии идеологии реакции в это время: "Этой старины никогда еще не бывало, она новая старина". [9]

Именно такой рисует Островский "новую старину" эпохи реформ, революционной ситуации и контрнаступления реакционных сил. Наиболее консервативный член "кружка" бюрократов, трактующий о "вреде реформ вообще", - Крутицкий - находит нужным доказывать свою точку зрения, предать ее гласности через печать, публиковать прожекты и записки в журналах. Глумов лицемерно, но по существу основательно указывает ему на "нелогичность" его поведения: утверждая вред всяких нововведений, Крутицкий пишет "прожект" и хочет свои воинственно-архаические мысли выразить новыми словами, т. е. делает "уступку духу времени", который сам же считает "измышлением праздных умов". Действительно, в конфиденциальном разговори с единомышленником этот архиреакционер признает над собою и другими консерваторами власть новой, исторически сложившейся общественной обстановки: "Прошло время <...> Коли хочешь приносить пользу, умей владеть пером", - констатирует он, впрочем, охотно включаясь в гласную дискуссию (5, 119).

Так проявляется политический прогресс в обществе, постоянно испытывающем ледяные веяния притаившейся, но живой и влиятельной реакции, прогресс вынужденный, вырванный у правительственной верхушки неодолимым историческим движением общества, но не опирающийся на здоровые его силы и всегда 'готовый обратиться вспять. Культурное и нравственное развитие общества, его подлинные выразители и сторонники постоянно находятся под подозрением, и у порога "новых учреждений", которые, как уверенно заявляет весьма влиятельный Крутицкий, "скоро закроются", стоят призраки и залоги полного регресса - суеверия, мракобесие и ретроградство во всем, что касается культуры, науки, искусства. Умных, современных людей, имеющих свое, независимое мнение и неподкупную совесть, на версту не подпускают к "обновляющейся" администрации, и либеральных деятелей в ней представляют люди, "симулирующие" свободомыслие, ни во что не верящие, циничные и заинтересованные только в яичном преуспеянии. Этот цинизм, продажность и делают Глумова "нужным человеком" в бюрократическом кругу.

Таков же и Городулин, ничего всерьез не принимающий, кроме комфорта и приятной жизни для себя. Этот влиятельный в новых, пореформенных учреждениях деятель менее всех верит в их значение. Он больший формалист, чем окружающие его староверы. Либеральные речи и принципы для него - форма, условный язык, существующий для облегчения "необходимого" общественного лицемерия и придающий приятную светскую обтекаемость словам, которые могли бы быть "опасными", если бы лживое краснобайство не обесценивало и не дискредитировало их. Таким образом, политическая функция людей типа Городулина, к осуществлению которой привлечен и Глумов, состоит в амортизации вновь возникающих в связи с неодолимым прогрессивным движением общества понятий, в обескровливании самого идейно-нраственного содержания прогресса. Нет ничего удивительного, что Городулина не пугают, что ему даже нравятся резко обличительные фразы Глумова. Ведь чем решительнее и смелее слова, тем легче теряют они свой смысл при не соответствующем им поведении. Не удивительно и то, что "либерал" Глумов - свой человек в кружке бюрократов старого типа.

"На всякого мудреца довольно простоты" - произведение, развивающее важнейшие художественные открытия, сделанные писателем прежде, вместе с тем это комедия совершенно нового типа. Главной проблемой, которую ставит здесь драматург, снова является проблема социального прогресса, его нравственных последствий и исторических форм. Снова, как в пьесах "Свои люди..." и "Бедность не порок", он указывает на опасность прогресса, не сопровождающегося развитием этических представлений и культуры, снова, как в "Доходном месте", рисует историческую неодолимость развития общества, неизбежность разрушения старой административной системы, ее глубокую архаичность, но вместе с тем сложность и мучительность освобождения от нее общества. В отличие от "Доходного места" сатирическая комедия "На всякого мудреца,.." лишена героя, непосредственно представляющего молодые силы, заинтересованные в прогрессивном изменении общества. Ни Глумов, ни Городулин фактически не противостоят миру реакционеров-бюрократов. Однако наличие у лицемера Глумова дневника, где он выражет искреннее отвращение и презрение к кругу влиятельных и власть имущих людей, к которым он вынужден пойти на поклон, говорит о том, насколько гнилая ветошь этого мира противоречит современным потребностям, разуму людей.

"На всякого мудреца довольно простоты" - первая открыто политическая комедия Островского. Она несомненно является самой серьезной из попавших на сцену политических комедий пореформенной эпохи. [10] В этой пьесе Островский поставил перед русским зрителем вопрос о значении современных административных преобразований, их исторической неполноценности и о нравственном состоянии русского общества в момент ломки феодальных отношений, совершавшейся при правительственном "сдерживании", "замораживании" этого процесса. В ней отразилась вся сложность подхода Островского к дидактической и просветительской миссии театра. В этом отношении комедия "На всякого мудреца..." может быть поставлена в один ряд с драмой "Гроза", представляющей такое же средоточие лирико-психологической линии в творчестве драматурга, как "На всякого мудреца..." - сатирической.