История русской литературы в четырех томах (Том 3)

Поэтическая многосмысленность в поэзии народников превращается в прозрачную революционную аллегорию ("весенний гром" - революция; "грозный судия с мечом и пламенем в руках" - революционный мститель). В поэзии революционных народников создается целая система таких устойчивых слов-символов с неподвижно закрепленным за ними поэтическим смыслом.

Совсем иначе живут те же самые поэтические слова-образы в контексте поэзии Некрасова, Вторая часть цикла "О погоде" (1865), например, открывается известной главою "Крещенские морозы". И "мороз" символизирует собою у Некрасова очень разные стихии русской жизни. За ним встают суровые судьбы народа, капризы русской истории. И одновременно этот образ вызывает более конкретные ассоциации с эпохой конца 60-х гг., разгулом правительственной реакции. Наконец, образ "мороза" в цикле "О погоде" выступает и в бытовом, конкретном качестве - морозная зима 1865 г., живые уличные происшествия:

– Государь мой! Куда вы бежите?

"В канцелярию; что за вопрос?

Я не знаю вас!" - Трите же, трите

Поскорей, бога ради, ваш нос!

(II, 210)

Поэтический образ кристаллизуется у Некрасова в процессе утонченного анализа действительности в пределах данного произведения и в контексте всего предшествующего творчества.

Народники берут его в готовом виде и придают ему публицистическую однозначность, обеззвучивая в нем собственно поэтическую образность: "Мороз кует в последний раз природу" - прямая аллегория обессилевшей правительственной реакции, которая уже не в силах сдержать грядущий "весенний гром".

Поэзия революционных народников живет отраженным светом, ничуть этого не скрывая и нисколько этим не смущаясь, так как она и не претендует на новаторство. Ей важно быть популярной и массовой. Она питается комплексом популярной поэтической культуры, перепевая традиционные и ходовые поэтические формулы на свой, революционный лад, наполняя их новым, революционным содержанием. Так, романтическая формула "колени трепетно склоняет", в традиционном поэтическом контексте ассоциирующаяся с образом романтической девы, в стихотворении Лаврова "Апостол" (1876) адресована миру людей, погрязшему в буржуазности: "Где все пред денежным мешком Колени трепетно склоняет...". [24] А в стихотворении Синегуба "Гроза" (1873) свобода является поэту "С любовной улыбкой на чудных устах", ее "черные очи пылают огнем". [25]

Но тем самым поэзия народников, порой неразборчивая в заимствовании поэтических формул, по-своему готовила почву для нового этапа русской поэтической культуры начала XX в., синтезирующей полярные, враждовавшие друг с другом поэтические направления.

Творчество революционных народников разнообразно в жанровом отношении: лирические медитации, стихотворные повести, стилизованные под фольклор сказки, песни, былины. Однако и в выборе жанра поэты-народники руководствуются в первую очередь внелитературными, агитационно-пропагандистскими целями. Изданный в 1873 г. Д. А. Клеменцом "Сборник новых песен и стихов" весь состоял из революционных стихов, стилизованных под народные или "перепевающих" на революционный лад популярные песни. Да и наиболее долговечные произведения поэтов-народников, вошедшие в поэтическую культуру последующих поколений, питаются народными песенными истоками: таковы "Новая песня" ("Отречемся от старого мира...", 1875) Лаврова, "Последнее прости" ("Замучен тяжелой неволей...", 1876) Г. А. Мачтета и др.

Тематически поэзия народников весьма разнообразна. Не в центре ее идеальные образы русских борцов-подвижников, мучеников за революционную идею, причем в отличие от поэзии демократов-шестидесятников образ революционного борца здесь часто изображается в ореоле христианского страдальца. Поэты-народники как 'будто возрождают религиозные реминисценции, свойственные поэзии позднего декабризма я творчеству М. Ю. Лермонтова. Однако звучат религиозные мотивы у народников совсем иначе. Они лишены какого бы то ни было мистицизма. Легендарный образ евангельского героя Христа привлекает народников этической высотой, готовностью принять любые страдания за идею, сочувствием бедным и угнетенным. [26] Поэтизация мученичества, свойственная в той или иной мере всем поэтам-народникам, являлась следствием тех реальных трудностей, с которыми столкнулись русские революционеры-практики. Она же была и попыткой преодолеть эти трудности: непреклонность и стойкость по отношению к царским властям, с одной стороны, и образец героизма, близкий по духу русскому крестьянству, - с другой. Не потому ли Александр Блок вопреки очевидным "профессиональным" несовершенствам увидел в лав-ровской "Новой иесне" стихи хоть и "прескверные", но тем не менее "корнями вросшие в русское сердце; не вырвешь иначе, как с кровью...". [27]

5

В 1872 г. в Москве выходит "Рассвет. Сборник (нигде не бывавших в печати) произведений писателей-самоучек". Душою первого творческого объединения писателей и поэтов из народа явился И. 3. Суриков (1841-1880). В суриковский круг вошли поэты А. Я. Бакулин (1813-1894), С. А. Григорьев (1839- 1874), С. Я. Дерунов (1830-1909), Д. Е. Жаров (1845?-1874), М. А. Козырев (1852-1912), Е. И. Назаров (1847-1900), А. Е. Разоренов (1819-1891), И. Е. Тарусин (1834-1885). В конце 70-х гг. к суриковцам примкнул известный поэт С. Д. Дрожжин (1848-1930), творчество которого стало известно широкому читателю уже в 80-е гг. Поэты-самоучки прошли суровую школу борьбы с нуждой и социальными невзгодами, прежде чем получили возможность взять в руки книгу, а затем - перо. "Певцы деревни, разлагающейся под ударами новых условий, и певцы столицы, где в ежедневной борьбе теряют силы выходцы разлагающихся деревень", [28] поэты суриковского круга и тянулись к большой поэзии, и занимали по отношению к ней позицию "непрофессиональности". Слово "самоучка" лишалось в их сознании оттенка уничижения. В нем ощущалась скорее национальная драма многих поколений русских талантливых самородков из народной среды - Ползуновых и Кулибиных. В статье "О писателях-самоучках" М. Горький вспоминал о том, как американец "Вильям Джемс, философ и человек редкой духовной красоты, спрашивал: - Правда ли, что в России есть поэты, вышедшие непосредственно из народа, сложившиеся вне влияния школы? Это явление непонятно мне. Как может возникнуть стремление писать стихи у человека столь низкой культурной среды, живущего под давлением таких невыносимых социальных и политических условий? Я понимаю в России анархиста, даже разбойника, но - лирический поэт-крестьянин - это для меня загадка". [29] Перед нами действительно явление глубоко национальное, имеющее многовековые исторические корни в судьбах народной России. Яркая вспышка поэзии "самоучек" в русской литературе 70-х гг, вызвана в первую очередь социальными изменениями в экономическом и духовном развитии русской деревни, ускорившими рост народного самосознания.

Однако питательная почва, пробудившая к жизни целое поколение поэтов-суриковцев. связана не только с процессами пореформенной эмансипации личности крестьянина. Предпосылки для расцвета этой поэзии создавались еще и поэтической атмосферой эпохи 70-х гг. Поэты-самоучки подчас намеренно имитировали наивную непосредственность, своеобразную "внелитературность" поэтического языка. Синтезируя в своем творчестве некрасовские и кольцовские традиции, они не чуждались и тех поэтических открытий, которые совершались в русле фетовской и майковской поэзии.

Разумеется, в эстетической неразборчивости поэтов-суриковцев сказывалась их нелегкая судьба, не приготовившая им "ни школы, ни какой-либо другой возможности систематическо] о освоения культуры". [30] Но в этом была не только их слабость, но и своего рода преимущество. В сознательном (или непроизвольном) неразличении враждующих друг с другом поэтических школ пробивала себе дорогу общая устремленность русской поэзии конца 70-х-начала 80-х гг. к поэтическому синтезу. Позиция непрофессиональноеTM как бы обеспечивала суриковцам право и возможность соединения разных поэтических культур и стилей в пределах одной поэтической индивидуальности и даже одного стихотворения. Отсюда давно замеченная исследователями неопределенность их индивидуального авторского облика, которая сближает поэтов-самоучек с фольклорной традицией. Да и отношение суриковцев к книжной поэзии фольклорно по своей внутренней сути. Не слишком вникая в эстетические нюансы и психологические тонкости, характеризующие поэтическую культуру разных школ и направлений, суриковцы берут из поэтической кладовой эпохи то, что красиво с их точки зрения, то, что им нравится. У них есть при этом своя мужичья оппозиция к книжности, помогающая им легко и свободно обращаться с поэтическим наследием предшественников, и в то же время острое социальное чутье, удерживающее их в русле "некрасовского направления".

В известных стихах Сурикова "Косари" (1870) в оправу но-некрасовски разработанного бытового сюжета включается стилизованная под Кольцова народная песня. В итоге образ крестьянина-косаря, сохраняя моменты бытовой некрасовской конкретизации, приобретает обобщенно-эстетизированный колорит. В лирике Некрасова, по его собственной поэтической формуле, "что ни мужик, то приятель", что ни стихотворение, то новый народный характер, с особой психологией, индивидуальным взглядом на мир. В лирике Сурикова и его друзей в освещении народной жизни преобладает начало песенное, антианалитическое.

Правда, и в творчестве Некрасова 70-х гг., в поэме "Кому на Руси жить хорошо" в особенности, изображение индивидуальных народных характеров усиливается с помощью прямых фольклорных заимствований (обрядовая лирика в рассказе Матрены Тимофеевны, былинное начало в обрисовке Савелия и т. д.). Но у Некрасова народная индивидуальность не поглощается фольклорностью, песенностью. Индивидуализирующие конкретно-бытовые зарисовки и синтезирующие фольклорные заимствования сохраняют свою самостоятельность, сосуществуют в художественных сцеплениях. У поэтов суриковского кружка, напротив, лирика характеров полностью вытесняется и подменяется лирикой социальных состояний. Даже названия стихотворений Сурикова по-своему об этом говорят: "Смерть" (1870), "Бедность" (1872), "Доля бедняка" (1866?), "Горе" (1872), "Одиночество" (1875), "Кручинушка" (1877) и т. п. Сурикова интересует не столько конкретный и индивидуальный характер бедняка, сколько обобщенное, неконкретизярованное состояние народной бедности или смерти, горя, одиночества. В центре внимания оказывается не образ нищего крестьянина, а некое универсальное, социально окрашенное состояние нищенства русской деревни:

Бедность ты, бедность,

Нуждою убитая,

Радости, счастья

Ты дочь позабытая!

(135)

Суриковцы оказываются прямыми последователями и продолжателями песенного кольцовского творчества. Но эпоха 70-х гг., расшатавшая устои патриархального деревенского быта, накладывает особый отпечаток на их творчество. Суриковцы иначе укореняются в фольклорности, чем Кольцов. У Кольцова фольклорность органически сливается с внутренним существом жизни и быта лирического героя, что придает ему величие и значительность, душевную цельность и мощь. У суриковцев фольклорность часто выступает как предмет эстетического любования, это стихия, приподнятая над повседневным крестьянским существованием, уже в какой-то мере чуждая прозе деревенской жизни. В поэзии народных "самоучек" 70-х гг. исчезает та непосредственность бытия фольклора в поэтическом сознании, которая в 30-40-е гг. была достоянием народной жизни и которую выразил в своих гениальных песнях Кольцов. [31]