Чтение онлайн

ЖАНРЫ

История русской литературы в четырех томах (Том 3)

Неизвестен 3 Автор

Шрифт:

Но этим не исчерпывается социально-психологическая и нравственная проблематика "Записок", через которые проходят три особенно страстно и мучительно пережитые автором сквозные идеи. Первая из них - это идея народной России и ее больших возможностей. Достоевский отвергает то романтико-медодраматическое отношение к преступнику и преступному миру, под влиянием которого различные, несходные по своему физическому и нравственному облику представители его сливались в условной, обобщенной фигуре "благородного разбойника" или ходульного злодея. Не существует, и не может существовать единого, раз навсегда данного "типа" преступника, - таков важнейший тезис "Записок". Люди на каторге столь же индивидуальны, бесконечно разнообразны и непохожи друг на други, как повсюду. Унылое однообразие внешних форм жизни острога не стирает, но еще больше подчеркивает и выявляет различия между ними, обусловленные несходством условий их прошлой жизни, национальности, среды, воспитания, личного характера и психологии. Отсюда - широкая и разнообразная галерея человеческих характеров, нарисованная в "Записках":

от доброго и кроткого дагестанского татарина Алея до веселого, ласкового и озорного Баклушина и "отчаявшихся" Орлова или Петрова, сильных, но искалеченных людей, из которых в других бытовых и социально-исторических условиях могли бы выйти смелые и талантливые народные вожаки вроде Пугачева, способные увлечь за собой массу. Все это - в большинстве своем носители не худших, а лучших народных сил, бесплодно растраченных и погубленных из-за дурного и несправедливого устройства жизни.

Вторая важнейшая сквозная тема "Записок" -это тема разъединенности, трагической оторванности друг от друга в России верхов и низов, народа и интеллигенции, оторванности, которая также не могла исчезнуть в насильственно сравнявших их условиях каторги. И здесь герой и его товарищи навсегда остаются для людей из народа представителями другого, ненавистного им класса дворян-угнетателей.

Наконец, третьим важнейшим предметом размышлений для автора и его героя становится различное отношение к обитателям острога официально-государственной и народной России. В то время как государство видит в них преступников, законно наказанных и не заслуживающих лучшей участи, крестьянская Россия, не снимая с них личной вины и ответственности за совершенное зло, смотрит на них не как на преступников, а как на своих "несчастных" братьев во человечестве, достойных сочувствия н сожаления, - и этот плебейский гуманизм народных масс, проявляющийся в отношении к каждому - пусть самому презренному - парии общества, Достоевский горячо и страстно противопоставляет эгоизму и черствости тюремной администрации и официальных верхов.

Одна из проблем, имеющих для творчества Достоевского принципиальное значение, впервые остро полемически заявленная в "Записках", - проблема "среды". Как все крупные писатели-реалисты XIX в., Достоевский признавал громадное значение социальных и культурно-исторических условий места и времени, всей нравственной и психологической атмосферы внешнего мира, определяющих характер человека, его сокровенные мысли и поступки. Но вместе с тем он страстно и убежденно восставал претив фаталистического представления о среде как об инстанции, апелляция к которой позволяет оправдать поведение человека ее влиянием и тем самым снять с него нравственную ответственность за его мысли и поступки. Каковы бы ни были "среда" и ее влияние, последней инстанцией, определяющей то или иное решение человеком основных вопросов его бытия, остается - по Достоевскому - сам человек, его нравственное "я", полуинстинктивно или сознательно живущее в человеческой личности. Влияние среды не освобождает человека от нравственной ответственности перед другими людьми, перед миром. Попытка снять с него ответственность представляет софизм буржуазной юриспруденции, созданный для прикрытия нечистой совести или для оправдания преступлений сильных мира сего, - таково одно из коренных убеждений Достоевского, нашедшее глубокое художественное выражение в каждом из его романов 60-70-х гг.

В 1862-1863 гг. Достоевский впервые ездил за границу, посетил Париж, Лондон, Италию. В Лондоне 4 (16) июля 1882 г. произошло его свидание с Герценом, во время которого они, судя по записи в дневнике лондонского изгнанника, беседовали на волновавшую их обоих тему о будущем России и Европы, в подходе к которой между ними обнаружились и существенные различия, и точки соприкосновения. Отражением первой заграничной поездки Достоевского и мысленно продолженного по возвращении диалога с Герценом стали "Зимние заметки о летних впечатлениях" (1863), где капиталистическая цивилизация уподоблена новому бесчеловечному царству Ваала. В центральной части "Заметок" - "Опыте о буржуа"-писатель с глубоким сарказмом характеризует духовную и нравственную эволюцию французского "третьего сословия", которая привела его от возвышенных устремлений эпохи Великой французской революции XVIII в. к трусливому прозябанию под сенью империи Наполеона III. Скептически оценивая возможности установления социалистического строя на Западе, где все классы, в том числе работники, - "собственники" и где поэтому, с точки зрения писателя, отсутствуют необходимые реальные предпосылки для осуществления идеала братского отношения людей друг к другу, Достоевский связывает свои надежды на грядущее человеческое единение с русским народом, утверждая в качестве высшего этического идеала способность личности свободно, без насилия над собой расширить свое "я" до братского сочувствия другим людям и добровольного, любовного служения им.

Гневно-саркастические размышления о буржуазной цивилизации в "Зимних заметках о летних впечатлениях" можно охарактеризовать как историко-социологические "пролегомены", предваряющие проблематику пяти великих романов Достоевского. Другим - философским - прологом к ним, по верному определению известного советского исследователя Достоевского А. С. Долинина, [14] были и "Записки из подполья" (1864).

В "Записках из подполья" Достоевский делает предметом психологического исследования душу современного человека-индивидуалиста, до предела сгущая действие во времени и пространстве и заставляя своего героя в течение нескольких часов пережить все возможные фазы унижения, горделивого самоупоения и страдания, для того чтобы

продемонстрировать читателю скорбный итог этого беспощадного философско-психологического эксперимента. В отличие от своих многочисленных предшественников Достоевский избирает в качестве объекта анализа не величественного "титана"-индивидуалиста, не Мельмота, Фауста или Демона, но заурядного русского чиновника, душе которого новая эпоха открыла противоречия, сомнения и соблазны, аналогичные тем, которые раньше были уделом немногих избранных "аристократов духа".

Ничтожный плебей в обществе своих школьных друзей-аристократов, герой "Записок" высоко поднимается над ними в горделивом, свободном и раскованном полете мысли, отвергая все общеобязательные социально-этические нормы, которые он считает досадными и ненужными помехами, стесняющими человека и мешающими его освобождению. В опьянении открывшейся ему безграничной свободой духовного самопроявления он готов признать единственным законом для себя и для всего мира свой личный каприз, отказ от осуществления которого уподобляет его ничтожному "штифтику" или фортепьянной клавише, приводимой в действие чужой рукой.

В такой момент самая природа представляется герою "Записок" глухой стеной, воздвигнутой на пути саморазвертывания и самоосуществления свободного человека, а светлые "хрустальные дворцы" западноевропейских и русских просветителей и социалистов, в том числе Чернышевского, - всего лишь новой разновидностью тюрьмы. Но, как показывает автор во второй части "Записок", тот же герой, который в горделивых мечтах уподоблял себя новому Нерону, спокойно взирающему на горящий Рим и людей, распростертых у его ног, оказывается перед лицом жизни всего лишь слабым человеком, который мучительно страдает от своего одиночества и больше всего на свете нуждается в участии ж братстве. Его горделивые "ницшеанские" (до Ницше) притязания и мечты - лишь маска, под которой скрывается больная, израненная бесконечными унижениями человеческая душа, нуждающаяся в любви и сострадании другого человека и во весь голос взывающая о помощи.

Найденной в работе над "Записками" формой интеллектуальной повести-парадокса, где переломный, трагический момент человеческой жизни и пережитое под его влиянием внезапное духовное потрясение как бы "переворачивают" героя-индивидуалиста, снимая с его сознания пелену и открывая - хотя бы смутно - не угаданную прежде истину "живой жизни", Достоевский воспользовался в работе над такими своими позднейшими шедеврами 70-х гг., как "Кроткая" (1876) и "Сон смешного человека" (1877).

3

В "мертвом доме" Достоевский столкнулся с тем, с чем на двадцать-тридцать лет позже встретились многие из участников "хождения в народ" 70-80-х гг. Он пришел на каторгу, сознавая себя носителем идей обновления человечества, борцом за его освобождение. Но люди из народа, с которыми он вместе оказался в остроге, - об этом писатель рассказал в "Записках из Мертвого дома" - не признали его своим, увидели в нем "барина", "чужого". Здесь - исток трагических общественных и нравственных исканий Достоевского 60-70-х гг.

Из нравственной коллизии, в которой оказался Достоевский, были возможны разные исходы. Один - тот, к которому склонились народнические революционеры 70-х гг. Главным двигателем истории они признали не народ, а критически мыслящую личность, которая должна своим активным действием и инициативой дать толчок мысли и воле народа, пробудить его от исторической апатии и спячки.

Достоевский извлек из сходной коллизии противоположный вывод. Его поразила не слабость народа, а присутствие в нем своей, особой силы и правды. Народ - не "чистая доска", на которой интеллигенция имеет право писать свои письмена. Народ - не объект, а субъект истории. Он обладает своим слагавшимся веками мировоззрением, своим - выстраданным им - взглядом на вещи. Без чуткого, внимательного отношения к ним, без опоры на историческое и нравственное самосознание народа невозможно сколько-нибудь глубокое преобразование жизни. Таков вывод, который отныне стал краеугольным камнем мировоззрения Достоевского.

После знакомства с обитателями "мертвого дома" Достоевский отказывается верить, что человеческая масса - пассивный материал, всего лишь объект для "манипуляций" со стороны различного рода - пусть даже самых благородных и бескорыстных по своим целям - утопистов и "благодетелей человечества". Народ - не мертвый рычаг для приложения сил отдельных более развитых или "сильных" личностей, а самостоятельный организм, историческая сила, одаренная умом и высоким нравственным сознанием. И любая попытка навязать людям идеалы, не опирающиеся на глубинные слои сознания народа с его глубокой совестливостью, потребностью в общественной правде, заводит личность в порочный круг, казнит ее нравственной пыткой и муками совести таков вывод, который Достоевский сделал из опыта поражения петрашевцев и западноевропейской революции 1848-1849 гг.

Этот новый круг размышлений Достоевского определил, особенности не только идейной проблематики, но и художественной структуры его романов, созданных в 60-70-х гг.

Уже в ранних повестях и романах Достоевского герои погружены в атмосферу Петербурга, действуют на фоне тщательно обрисованной социальной обстановки, сталкиваются с людьми, принадлежащими к различным и даже противоположным общественным слоям. И все же темы нации и народа как особые, самостоятельные темы в том широком их философско-историческом звучании, в каком мы встречаем их у Пушкина, Лермонтова или Гоголя, в творчестве Достоевского 40-х гг. еще отсутствуют. Лишь в "Хозяйке" и начальных главах "Неточки Незвановой", где рассказывается история отчима Неточки, музыканта Егора Ефимова, можно найти первые робкие подступы к постановке этих тем, столь важных для последующего творчества писателя.

Поделиться с друзьями: