История русской литературы в четырех томах (Том 3)
Шрифт:
В 70-е гг. пробуждение российского рабочего класса вылилось в достаточно внушительную волну забастовок и стачек. В 1870 г. вспыхнула стачка на Невской бумагопрядильне - первое массовое выступление рабочих в столице. Она вызвала большое беспокойство в правительственных кругах. По "высочайшему повелению" Александра II был издан специальный циркуляр о борьбе со стачками. В 1872 г. возникла стачка на Кренгольмской мануфактуре крупнейшем предприятии России. Она охватила несколько тысяч рабочих и сопровождалась столкновением с войсками. Г. В, Плеханов в воспоминаниях "Русский рабочий в революционном движении" рассказывает о петербургских стачках 1878-1879 гг. [52] В 70-е гг. появились первые воззвания и прокламации рабочих, раздались первые публичные выступления рабочих на судебных процессах. Широкую известность получила речь петербургского рабочего-ткача Петра Алексеева на суде (в особом присутствии Сената) 9 марта 1877 г. Она заканчивалась словами: "... подымется
К концу 70-х гг. в среде рабочих возникла идея создания собственной газеты. В 1880 г. руководители "Северного союза русских рабочих" основали первую революционную рабочую газету в России - "Рабочая заря", первый и единственный номер которой вышел 15 февраля 1880 г.
Рост активности и сознательности российского пролетариата оказал влияние на русских социалистов в России и за рубежом. Народники-революционеры и писатели, связанные с народнической демократией, вынуждены были в конечном счете признать, что рабочие по своему развитию стоят выше крестьян, они наиболее отзывчивы на социалистическую пропаганду, на призывы к борьбе за свои права. Неудивительно поэтому, что многие народники-практики в своей революционной борьбе и пропагандистской деятельности стремились опереться на рабочих. Народническая нелегальная газета "Земля и воля!" приветствовала возникновение "Северного союза русских рабочих", хотя и критиковала его программу за отступление от народнических идей.
Однако в 70-е гг. революционная борьба затронула совсем ничтожную верхушку рабочего класса. В. И. Ленин писал: "Его передовики уже тогда показали себя, как великие деятели рабочей демократии, по масса еще спала. Только в начале 90-х годов началось ее пробуждение, и вместе с тем начался новый и более славный период в истории всей русской демократии". [54]
4
В литературной критике и журналистике 70-х гг. шла сложная борьба идейно-эстетических течений. Рядом с революционно-народнической литературно-критической мыслью развивались литературные идеи либерального народничества. Продолжала также действовать публицистика и критика революционных просветителей, сложившаяся в 60-е гг. под влиянием идей Чернышевского и Добролюбова. Наконец, развернулась критика и журналистика буржуазно-либерального и реакционного направлений.
Если 1861 год был ознаменован программной статьей Чернышевского "Не начало ли перемены?", то наступивший в конце 60-х гг. новый этап в развитии литературной критики был ознаменован столь же важными для всей демократической литературы статьями Н. Щедрина "Напрасные опасения" (1868) и "Насущные потребности литературы" (1869). Автор указывает на то, что положительно-деятельные типы следует открывать и уяснять в народной среде, в этом "подлинном источнике, из которого должна источиться струя нового, живого русского слова". [55] Н. Щедрин говорит о "росте русского человека". Процесс этого роста происходит не только в среде интеллигенции ("воспитывающей" части русского общества), по и в пароде ("воспитываемой среде").
Проблему положительного героя Щедрин связывает с проблемой народной среды. И это следует понимать не только в том смысле, что деятельность передовой интеллигенции должна служить пробуждению народа, но и в том смысле, что в самом характере нового человека должны получить развитие лучшие национально-народные ("мужичьи") черты.
М. Е. Салтыков отграничивает характер и миросозерцание разночинца-революционера от духовного мира "лишнего человека". Он отдает историческое должное герою "будирования", сомнения и отрицания, рефлексии и разочарования, но считает, что герой распутья полностью исчерпал себя. Возникла необходимость и возможность положительного, активного отношения к действительности. Появилась потребность в произведениях, в которых действующие лица ставятся в положение борцов. Период уяснения типа ненужного и лишнего, скучающего и слабого человека кончился, наступил период человека деятельного, активно вторгающегося в действительность. Главная его обязанность состоит в служении народу. Н. Щедрин ведет напряженную борьбу с антинигилистическим романом, в котором идеал революционера изображался как бессмысленное разрушение. Он осуждает и трактовку "новых людей" как "нищих духом аскетов, которые всю суть дела видят в нелепой проповеди воздержания". [56] Автор "Напрасных опасений" отвергает абстрактное, книжное изображение положительных героев как людей, предающихся рассуждениям о деле, но неспособных к деятельности. Щедрин ратует за полнокровное художественное изображение представителей революционной интеллигенции. Во второй половине 70-х гг. развернулась полемика "Отечественных
записок" с "Делом", где печатались (как прежде в "Русском слове") романы и повести о "новых людях". Представители "Отечественных записок" не без основания упрекали романистов "Дела" в схематизме, в отрыве от реальной жизни, в беспочвенном оптимизме, в преувеличении роли необыкновенной личности.В 1868 г. Н. Шелгупов также опубликовал программную статью "Русские идеалы, герои и типы". Как и Н. Щедрин, Шелгунов не разделял популярной народнической теории "героев" и "толпы", считая, что историю творят массы обыкновенных людей. Критик признал, что излишнее увлечение исключительной личностью (такое увлечение отразилось в некоторых романах о "новых людях" второй половины 60-х гг.) является "злом нашего времени". Русский роман и русская публицистика должны обратиться к "коллективному, социальному человеку" и показать, "каких результатов может достигать общество при коллективных усилиях множества простых людей". [57]
В конце 60-х-начале 70-х гг. развернулась дискуссия о Решетникове, о беллетристике шестидесятников в целом. В этой дискуссии отчетливо выявились не только революционно-демократическая и либеральная точки зрения в критике, но и народнические взгляды на литературу. Н. Щедрин ("Напрасные опасения") и Н. Шелгунов ("Глухая пора", "Народный реализм в литературе") опираются на творчество Решетникова, когда опровергают заявления либеральной критики об "оскудении" русской литературы, подчинившейся интересам "мужика".
Народническая легенда о Решетникове, с одной стороны, была создана Скабичевским, представителем мещанского радикализма, а с другой - Ткачевым. Скабичевский отступал от революционно-демократической идеологии, расходился с Щедриным и сближался с либералами, характеризуя трудовой народ как "пеструю безликую толпу". Не зачеркивая положительного значения деятельности Решетникова, он отрицательно отзывался о его художественном методе, называя "Подлиповцев" не повестью или рассказом, а протоколом. Ткачев в статьях о беллетристах-демократах использовал их произведения для обоснования своей теории решающего значения революционного меньшинства. Он считал, что демократическая беллетристика допускает неоправданную идеализацию народа, что ее представители видят в народе какую-то великую силу, великие задатки.
Так развернулась борьба вокруг идейного "наследства 60-х годов". Вопрос об этом "наследстве" явился узловым в истории русской литературной критики, общественной и философской мысли пореформенной поры. Он получил полное научное разрешение лишь в работе В. И. Ленина "От какого наследства мы отказываемся?". Истоки этой борьбы уже наметились в условиях идейного разброда середины 60-х гг. в трактовке идей Чернышевского и Добролюбова со стороны Д. Писарева, В. Зайцева, П. Ткачева, а также беллетристов "Русского слова" и "Дела".
В вопросах теории (в том числе и в литературно-эстетической теории) народники сделали шаг назад, если их воззрения этого рода сравнить с позицией революционных демократов предшествующей поры. Правда, представители легального народнического направления не были едины в своем отношении к "наследству 60-х годов". Не все они допускали то опошление идей 60-х гг., на которое особенно откровенно и последовательно шла оппортунистическая газета "Неделя". Виднейший критик-народник Н. К. Михайловский враждебно встретил глумление беллетристов и критиков "Недели" над идеями Чернышевского и Добролюбова. Как демократ он многое сделал в борьбе с теориями "чистого искусства", с реакцией в литературе. Но если Добролюбов говорил, что смысл его деятельности - "призыв к революции", то Михайловский, поддерживая связи с революционным подпольем, считал необходимым все же подчеркнуть, что он не является революционером, а предпочитает путь реформ и рассчитывает на "благонамеренных представителей центральной власти", которые якобы способны стать на сторону народа в его борьбе с кулачеством и местной администрацией.
Народники-критики 70-х гг. сосредоточили особое внимание на преобразующей ("утилитарной") роли искусства. Но этот важнейший вопрос эстетики они толковали субъективистски. Преобразующее значение искусства они отрывали не только от его познавательной основы, но и от творческой, активной роли масс в деле преобразования жизни. Бессильные в борьбе за изменение действительности народники приписывали искусству роль вершителя судеб.
Эстетические суждения Н. Михайловского, А. Скабичевского и других деятелей народнической критики были связаны с субъективно-социологической концепцией. В литературе народники стали видеть, как говорил Н. Михайловский, "гласный нравственный суд", обязанность которого - критически оценить действительность с точки зрения соответствия ее идеалу. Такой подход к литературе определил основной критический принцип Михайловского. В его статьях социологический и идеологический анализ произведения подменялся анализом психологическим. Характерно для него, например, рассмотрение творчества Г. И. Успенского с точки зрения отвлеченной морали и психологии (правда и справедливость, болезнь "уязвленной совести" и т. п.).