История Советского Союза. 1917-1991

Концентрационные лагеря, изолируя классовых врагов от обычных людей, служили тем же санитарным целям. Ленин первым предложил создать их в письме к Пензенскому областному совету 9 августа 1918 года (город был в опасном положении на уязвимом Восточном фронте): “Жизненно важно создать усиленную гвардию из надежных людей для проведения массового террора против кулаков, священников и белогвардейцев; ненадежные элементы должны быть заперты в концентрационных лагерях за пределами города”. Такие лагеря были снова упомянуты в декрете о красном терроре, и, очевидно, к тому времени они уже существовали, хотя узаконивающий их акт не был проведен ВЦИК до 11 апреля 1919 года. К 1922 году, по официальной статистике, существовало около 190 лагерей, в которых содержалось 85 тысяч заключенных. Согласно Солженицыну и другим, условия в большинстве из них (были и печально известные исключения) были тогда еще терпимыми в сравнении с более поздним временем: заключенные работали восемь часов в день и регулярно получали небольшую заработную плату. Возможно, сказывались пережитки представлений об “исправительном труде”. С другой стороны, заключенные были заложниками — их можно было расстрелять или вывезти на барже и утопить в реке в качестве возмездия за те или иные действия белых в гражданской войне.

Невозможно узнать, сколько людей погибло от руки ЧК в этот период. Лацис утверждал, что к декабрю 1920 года ими было расстреляно 12733 человека. По оценке Чемберлена в его образцовой истории революции, это количество ближе к 50 тысячам; позже Роберт Конквест привел цифру 200 тысяч, относящуюся к периоду с 1917 по 1923 год, предполагая при этом, что еще 300 тысяч погибли в результате применения иных репрессивных мер, таких как подавление крестьянских восстаний, забастовок и мятежей.

Эти цифры, конечно, уступают в сравнении с позднейшей деятельностью Сталина, и при этом, конечно же, нельзя забывать, что все это происходило во время настоящей гражданской войны, когда и противоположная сторона также проявляла жестокость. Создается впечатление, что зверства белых носили спорадический характер и иногда происходили без ведома белых лидеров, в то время как красные искренне и гордо признавали террор частью своей системы. Об отношении Ленина мы уже говорили выше, а Троцкий (в работе “Терроризм и коммунизм”, 1920) называл террор “не более чем продолжением… вооруженного восстания”. Возможно, эти различия и незначительны. Но можно сказать с несомненностью, что Ленин ввел и сделал обыденным безжалостное применение насилия ко всем реальным и воображаемым “врагам”, создав для осуществления этого надзаконные органы вне советского или партийного контроля.

Каковы бы ни были намерения большевиков, когда они пришли к власти, не может быть никаких сомнений, что за время гражданской войны, они забрали обратно либо аннулировали большую часть благ, розданных ими народу в октябре, при этом демократические органы, созданные с их помощью, они подчинили жесткому, а зачастую и жестокому контролю сверху. Однако “во время гражданской войны” не обязательно значит “вследствие гражданской войны”; по этому вопросу среди историков существуют значительные разногласия. Советские и некоторые западные историки приписывают крайнюю авторитарность большевистского правления в чрезвычайной ситуации, с которой им пришлось столкнуться. С другой стороны, многие западные историки настаивают на том, что такая авторитарность прослеживалась в ленинских взглядах с самого начала, поэтому-то он и организовал собственную фракцию и порвал со всеми, кто не мог согласиться с ним всем сердцем.

В действительности, не нужно постулировать абсолютную несовместимость этих двух точек зрения. Самим своим методом захвата власти большевики ввергли Россию в ситуацию, близкую к гражданской войне, которая позднее и развилась в настоящую гражданскую войну. Более того, некоторые из их наиболее авторитарных мер были приняты либо до, либо после самых критических фаз гражданской войны. Война фактически лишь предоставила большевикам первую возможность схватиться с действительностью, выйти из царства фантазии в царство практической политики. Они руководствовались туманными, но мощными предубеждениями, привнесенными ими в ситуацию. Война к тому же некоторым образом обеспечила им наилучшую возможность для сочетания демократии (в смысле контакта с массами) и авторитарности по типу ленинских высказываний в ноябре и декабре 1917 года. В работе “Государство и революция” он требовал “организовать всю национальную экономику по образу почтовой службы… все под контроль и руководство вооруженного пролетариата — такова наша непосредственная цель”. Если заменить “вооруженный пролетариат” на “партию и Красную Армию”, то мы получим картину, довольно близкую к тому, чем в действительности был военный коммунизм. Но, конечно же, в этой замене — вся суть. Ленин с легкостью совершил переход от понятия “пролетариат” к понятию “партия”, не замечая всей сомнительности и гнусности замены одного другим. Так же противоречива и его статья “Насущные задачи советской власти”, относящаяся к апрелю 1918 года, в которой он умудрился одновременно утверждать, что “без полномасштабного государственного учета и контроля за производством и распределением продукции рабочее правление не сможет удержаться и возвращение под иго капитализма неизбежно”, но при этом “каждая фабрика, каждая деревня — это производительно-потребительская коммуна… с правом своего собственного решения вопроса о контроле за производством и распределении продукции”. Возможно, такая противоречивость была естественной для того, что все еще оставалось в значительной степени утопической программой, подвергавшейся воздействию действительности.

Как бы то ни было, не может быть никаких сомнений, что реальные меры, принятые еще и до, но особенно во время и после гражданской войны, чудовищно усилили мощь государства и аннулировали все преимущества и блага, гарантированные большевиками народу в октябре. Суть военного коммунизма заключалась в следующем: 1) национализация фактически всей промышленности в сочетании с централизацией ресурсов; 2) государственная монополия на торговлю (которая не могла удовлетворить потребности людей и поэтому сопровождалась возникновением сильного черного рынка); 3) стремительная инфляция, приведшая к частичному прекращению денежных сделок (что приветствовалось теми большевиками, которые считали, что при социализме деньгам нет места) и широкому распространению бартера и выплат заработной платы товарами; 4) реквизирование крестьянских излишков (и даже не излишков) продукции. Алек Ноув резюмировал это очень четко: “Осада экономики коммунистической идеологией. Частично организованный хаос. Бессонные комиссары в кожаных куртках, работающие круглые сутки в тщетной попытке заменить свободный рынок”.

Уже и так чрезмерно измученная более чем тремя годами огромной войны, а затем страхами и конфликтами революции, экономика наконец развалилась. К 1921 году производство в сфере тяжелой промышленности составляло около одной пятой от уровня производства в 1913 году, а в некоторых сферах фактически прекратилось вовсе. Производство продуктов питания падало не так страшно, насколько мы можем судить по тем неизбежно ненадежным цифрам, которыми располагаем, но системы торговли и транспорта, необходимые для того, чтобы произведенные продукты попадали к потребителю, разрушились. Ситуация как в городах, так и в сельской местности была неописуемой. Евгений Замятин так вспоминал зимний Петроград времен военного коммунизма: “Ледники, мамонты, пустыни. Черные ночные утесы, немного напоминающие дома; в утесах пещеры… Пещерные люди, завернутые в шкуры, одеяла, меха, переходят от пещеры к пещере”. А Пастернак в “Докторе Живаго” описывал разруху на железной дороге.

Поезд за поездом, покинутые белыми, стояли праздно, остановленные поражением Колчака, нехваткой топлива и снежными заносами. Навеки обездвиженные и похороненные в снегу, они растянулись почти без просвета на долгие мили. Некоторые из них служили крепостями для вооруженных банд разбойников либо прибежищами для сбежавших преступников или политических беженцев — невольных бродяг тех дней, — но большинство из них были коллективным моргом, общими могилами для жертв холода и тифа, свирепствовавшего по всей железной дороге и косившего целые деревни в ее окрестностях.

В сельской местности крестьяне уже приступили к приятной задаче экспроприации частной земли и раздела ее между собой. По большевистскому Декрету о земле руководить этим процессом должны были, в основном, старые деревенские коммуны, в которых, конечно же, большее влияние имели лучше устроенные и зажиточные деревенские семьи. Перераспределение, порождавшее множество разногласий, было в результате, возможно, не так уж и справедливо; в любом случае радость от него была отравлена открытием, что даже если забрать всю частную, церковную и государственную землю, каждое крестьянское хозяйство смогло бы увеличиться в среднем лишь на полдесятины (немногим больше акра).

Более того, крестьянам начали докучать чиновники-поставщики, ищущие продукты и не способные, предложить за них достаточного количества денег и товаров. Конечно, эта проблема была унаследована от Временного правительства, но в условиях усиливавшегося голода в городах зимой 1917–1918 гг. она стала гораздо жестче, а столкновения ожесточеннее. При политической философии, свойственной большевикам, они были вынуждены рассматривать эту проблему в свете борьбы классов и, следовательно, реагировать на нее намного резче, чем Временное правительство. В январе Ленин предложил, чтобы Петроградский совет выслал вооруженные формирования для поиска и конфискации зерна и чтобы им были предоставлены полномочия расстреливать сопротивляющихся. А в мае ВЦИК и Совнарком издали совместный декрет, в котором те, кто не хотел сдавать зерно государству, были названы “крестьянской буржуазией” и “деревенскими кулаками”. “Остается лишь один выход: на насилие зерновладельцев против голодающих бедняков ответить насилием против тех, кто скрывает зерно”. Для организации классовой войны в деревнях и для большей оптимизации поисков спрятанных запасов в каждой деревне и в каждой волости были созданы “комитеты бедных крестьян” (комбеды). Теоретически они должны были состоять из всех крестьян, чье хозяйство не превышает норм, установленных при перераспределении земли. Но на практике, каковы бы ни были внутренние разногласия в деревне, крестьяне реагировали на чужаков все более возмущенно. Немногие, за исключением совсем нищих и пропащих, были готовы помогать пришельцам, зарящимся на чужое добро, и комбеды выродились в деревенские банды, грабящие ради собственного обогащения или же до бесчувствия напивающиеся самогоном. Сами большевики скоро осознали, что комбеды приносят больше вреда, чем пользы, и ликвидировали их в ноябре 1918 года.

На самом деле, снабжение городов продовольствием осуществлялось большей частью помимо государственной монополии на поставки. Крестьяне с трудом пробирались с мешками провизии в города и там либо продавали ее по высоким ценам, либо — ввиду ненадежности денег — обменивали на промышленные товары, предлагаемые непосредственно ремесленниками или рабочими. Интеллигенты и работники умственного труда отдавали за продовольствие мебель и фамильные драгоценности в отчаянной борьбе за жизнь; иногда они и сами отправлялись за этим по деревням. Рассказ Зощенко, в котором озадаченный крестьянин принимает рояль в обмен на мешок с зерном, представляет собой лишь легкое преувеличение. Половина России оказалась на проселочных или железных дорогах, неся или везя все, что можно было продать. Это были так называемые мешочники, ставшие частью повседневной жизни. Такие городские рынки, как знаменитая (или пресловутая) Сухаревка в Москве, стали аренами постоянно живой и отчаянной торговли, посредством которой люди пытались выжить. Конечно же, коммунисты крайне не одобряли такую коммерцию: она нарушала их монополию на торговлю и оскорбляла их классовое чутье. Время от времени они блокировали дороги вокруг городов для того, чтобы задерживать мешочников. Но в действительности они никогда не пытались окончательно искоренить незаконную торговлю, поскольку понимали, что в конечном итоге это приведет ко всеобщему голоду.

Подобные невзгоды, так же как и комбеды, естественно, восстановили крестьян против, коммунистов. Масла в огонь добавили закрытие церквей и аресты священнослужителей, наряду с принудительной мобилизацией в Красную Армию. За период между весной и осенью 1918 года в сельской местности значительно участились случаи насилия против коммунистов и чиновников, ведающих продовольственными поставками. Но волна насилия все еще сдерживалась опасением, что если белые победят коммунистов, крестьяне потеряют недавно полученную землю. Однако осенью 1920 и весной 1921 годов, когда белые больше не представляли никакой опасности, случайные волнения вылились во всеобщий крестьянский бунт.