История Советского Союза. 1917-1991

Согласно голландскому историку Яну Мейеру, типичное крестьянское восстание начиналось со схода, традиционного собрания глав крестьянских хозяйств. На нем выносился приговор, и местные коммунисты или члены комбедов подвергались аресту или расстрелу. Оружие захватывалось в местном отряде военной подготовки (созданном Красной Армией), а реквизиционная бригада изгонялась. Затем крестьяне старались полностью отрезать себя от внешнего мира и силой защищали свое изолированное положение.

Эти разрозненные восстания достигли кульминации в страшных бунтах областей Черноземья, Волжского бассейна, Северного Кавказа и Сибири (главных зерновых областей) в 1920–1921 годах. Вероятно, самые значительные происходили в Западной Сибири, где насчитывалось около 60 тысяч вооруженных повстанцев: они заняли два крупных города, Тобольск и Петропавловск, и отсекли несколько перегонов Транссибирской железной дороги на три недели в феврале-марте 1921 года. Нам мало известно об этом восстании; однако в черноземной Тамбовской области остались кое-какие письменные свидетельства, скрупулезно изученные американским историком Оливером Радки. Многое из того, что он узнал, может оказаться верным также и для других восстаний.

Тамбовское восстание было классическим крестьянским восстанием, происшедшим без прямого влияния или поддержки со стороны какой-либо политической партии. Партия социалистов-революционеров, для которой было бы естественно покровительствовать этому восстанию, поддерживала его крайне сдержанно — возможно, потому что опыт гражданской войны научил социалистов-революционеров, что борьба означает подчинение генералам, а этого им не хотелось. Верно, что вожак этого восстания, Антонов, некогда сам был левым социалистом-революционером и что черты, характерные для социалистов-революционеров, прослеживались в программе, выпущенной Союзом Трудящегося Крестьянства (который был гражданской, не боевой ветвью движения). Программа включала повторный созыв Учредительного собрания, обновленные гарантии гражданских свобод, полную национализацию земли и реставрацию смешанной экономики. Но два последних пункта в любом случае представляли собой естественные крестьянские требования.

Сначала армия Антонова состояла из случайных банд дезертиров Красной Армии, лишенных собственности крестьян и других людей, находящихся “в бегах” по разным причинам. Только после окончательного поражения Деникина Антонов пополнил свои силы. Затем началась кампания по убийству большевиков и советских чиновников, совершались набеги на сельские советы и правления (люди Антонова сжигали документы точно так же, как это делали французские крестьяне в 1789 году), на железнодорожные станции и зернохранилища.

Окончательно восстание разыгралось лишь в августе — сентябре 1920 года, когда появились реквизиционные бригады, предъявляющие свои права на часть урожая, который в том году и так был плохим. Вспыхнули стычки между бригадами, реквизирующими зерно, и сельскими жителями. На помощь к последним пришел Антонов. Сначала ему очень везло: тысячи крестьян потекли в Зеленую армию (под этим именем она стала известна), а поскольку большевистский моральный дух и силы в Тамбове были невелики, то Зеленой армии удалось освободить целые сельские районы и создать гражданское правительство. Зеленая армия в некотором смысле удивительно походила на Красную Армию по структуре, она даже была укомплектована политическими комиссарами, хотя, естественно, в ней числилось лишь несколько обученных офицеров, — даже противники красных подражали их методам. В период своего расцвета Зеленая армия насчитывала около 20 тысяч штыков, причем гораздо большее количество народа воевало в ее нерегулярных частях. Она перерезала не менее трех главных железнодорожных линий, от которых зависело сообщение большевистского правительства с Волгой и Северным Кавказом. К декабрю 1920 года эта ситуация стала настолько тревожить Ленина, что он создал специальную комиссию по борьбе с бандитизмом, во главе которой сначала встал Дзержинский. Выжившие местные большевики и работники ЧК были вывезены из Тамбовской области, а туда были посланы специальные войска под командованием Антонова-Овсеенко (прежде войска Петроградского ВРК), а позднее — Тухачевского (который только что подавил Кронштадтское восстание). Эти войска захватывали села одно за другим, расстреливая крестьян, подозреваемых в том, что они воевали на стороне Антоновской армии, целыми группами. Некоторые деревни они сожгли дотла. В то же время они вытеснили Зеленую армию из относительно редкого леса на открытое пространство, где вооруженным пулеметами подразделениям было легче с ней справиться.

Репрессии, однако, сочетались с уступками. Реквизиция зерна в Тамбове была отменена по специальному приказу Ленина, и даже было привезено какое-то скудное продовольствие. На самом деле в Тамбове проводились предварительные испытания новой экономической политики, и оказалось, что в сочетании с безжалостными репрессиями, отбивающими у крестьян охоту воевать, она дает хорошие результаты.

Осталось объяснить, однако, почему это и другие крестьянские восстания провалились. Ведь их цели разделяло большинство крестьянских общин, особенно в зернопроизводящих регионах, а в некоторой степени даже и городские рабочие. При этом никогда не существовало прочной связи ни с отдельными крестьянскими движениями, ни с рабочими. Сознание крестьян оставалось слишком ограниченным местными сельскими рамками. Зеленая армия предприняла однажды атаку на город Тамбов, но, как представляется, атака эта была относительно легко отбита красногвардейцами. Прежде всего, сказывалась нехватка политической координации, которую могли бы обеспечить социалисты-революционеры, не будь они уже организационно ослабленными и не стремящимися браться за оружие. В любом случае, крестьяне к этому времени не доверяли уже никаким политическим партиям и никакой помощи от городской интеллигенции.

В некотором смысле при том, что большинство марксистов было изначально настроено против села, неудивительно, что отношения между большевиками и крестьянами испортились так резко. Однако с рабочими, которые должны были бы стать естественными союзниками нового правительства, дела обстояли немногим лучше. Мы уже знаем, что к лету 1918 года большевики национализировали большую часть промышленности и подчинили фабричные комитеты профсоюзам, централизовав “рабочий контроль” до такой степени, что он больше не исходил от рабочих. Это бесспорно внесло свой вклад в утрату революционных идеалов, но тем не менее рабочие часто принимали такую централизацию как альтернативу еще более страшной угрозе голода. Дело в том, что мирные инициативы большевиков, как бы несомненно популярны они ни были, вызвали огромную безработицу. Было подсчитано, что не менее 70 процентов российских заводов работали “на войну”, — и это были самые крупные предприятия, предоставляющие рабочие места большому количеству людей. Контракты, связанные с государственной обороной, резко прервались вместе с прекращением огня в декабре 1917 года, и в Петрограде в период между январем и апрелем 1918 года из-за отсутствия работы было уволено около 60 процентов рабочих. Предприятия, пережившие этот спад, зачастую переходили на единоличное управление, поскольку Ленин в это время очень увлекся четким разделением полномочий, и начинали практиковать сдельную оплату труда. Так как иногда во главе предприятий вставали те, кто раньше управлял капиталистическим производством, а теперь работал под государственным надзором, дисциплина снова стала такой, какой была в предреволюционные дни.

В то же время росли цены на продовольствие: в Москве цены на картошку удвоились за период с января по апрель 1918 года, а на ржаную муку (основной компонент русской буханки хлеба) выросли вчетверо. В Петрограде дневной рацион питания снизился до 900 калорий при необходимом минимуме в 2300 для нефизического труда. Производительность труда упала, так как рабочие были истощены от постоянного недоедания. Для того чтобы лучше питаться, многие воровали, пользовались черным рынком, выезжали в село, чтобы выменять что-либо на еду, или даже вновь оседали в деревнях по праву родства или по общинному праву, если эти права у них еще оставались. Многие рабочие, конечно же, вступили в Красную Армию. Начался сильный отток населения из больших городов. За период с середины 1917 до конца 1920 года количество фабричных рабочих упало примерно с трех с половиной миллионов до немногим больше миллиона. Те же, кто оставался, либо делали карьеру в новых партийных или государственных органах (отдававших предпочтение выходцам из пролетариата), либо же были голодными, холодными, беззащитными и бессильными.

Демонстрации по поводу Учредительного собрания первый раз предоставили рабочим возможность высказать свои новые претензии. История с расстрелом безоружных рабочих красногвардейцами стала широко известна, рабочие на многих предприятиях осуждали Совнарком, требовали разоружения Красной гвардии (в некоторых резолюциях она сравнивалась с царской жандармерией) и призывали к новым выборам в советы. 9 января (как раз в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года) огромная процессия сопровождала похороны убитых.

Небольшевистские политические партии были слишком изолированы и дезорганизованы для того, чтобы придать движению четкое направление. Тем не менее неким инакомыслящим меньшевикам удалось организовать в Петрограде так называемое Чрезвычайное собрание делегатов заводов и фабрик, которое состоялось в марте 1918 года. Неясно, как происходили выборы в это собрание, но в него вошли некоторые активисты рабочего движения 1917 года, особенно из числа меньшевиков и социалистов-революционеров. Их речи изобиловали свидетельствами вновь возникшего в рабочей среде недовольства голодом, безработицей, закрытием и эвакуацией предприятий и учреждений (столица только что была переведена в Москву), на произвольные аресты ЧК, советы превратились в послушные придатки правительства, профсоюзы больше не были в состоянии защищать свои интересы, советы не позволяли рабочим отзывать неудовлетворяющих их делегатов для того, чтобы выбрать новых. “Куда ни повернешься, — жаловался один из рабочих депутатов, — натыкаешься на вооруженных людей, которые выглядят, как буржуи, и обращаются с рабочими, как с грязью. Кто они, мы не знаем”. В общем, они чувствовали, что им обещали хлеба и мира, а дали нехватку продовольствия и гражданскую войну; им обещали свободу, а дали нечто вроде рабства. Собрание потребовало роспуска Совнаркома, отказа от Брест-Литовского мира и повторного созыва Учредительного собрания.

Собрание это положило начало движению, распространившемуся на другие части России, и вызвало ряд забастовок и протестов, направленных против коммунистической политики. Создается впечатление, что это движение в основном привлекало рабочих металлургической и оружейной промышленности (которой особенно сильно досталось в конце войны). Дебаты, происходившие на Собрании, отражают потерю ориентации и тревогу этих рабочих. С другой стороны, многие рабочие продолжали отождествлять “советскую власть” с коммунистами, видя в них свою главную надежду в неясном и опасном мире. В июне 1918 года коммунисты получили поддержку рабочего класса на выборах в Петроградский совет, в то время как всеобщая забастовка,- устроить которую Собрание призывало 2 июля, потерпела фиаско. Неуспех забастовки отчасти объяснялся усилившимся давлением правительства. Было арестовано все московское бюро Чрезвычайного собрания, а Красная Армия перекрыла кордонами весь Невский район в Петрограде (южную промышленную часть города, где движение было особенно сильно) и объявила там военное положение.

К лету 1918 года, хотя многие, возможно, даже большинство рабочих, были глубоко разочарованы в коммунистическом правлении, у них не было серьезной альтернативы. Этим может объясняться бессистемность и нерешительность их деятельности по сравнению с предыдущими годами. Большинство, во всяком случае, было озабочено тем, чтобы выжить. В 1917 году они ощущали себя на подъеме, творящими будущее посредством новых демократических органов, которые они сами же и создали. Теперь же они как бы достигли своих целей, но при этом столкнулись с нищетой, неуверенностью и угнетением, каких прежде никогда не знали. Созданные ими органы теперь использовались против них. Из двух политических партий, которые могли бы ясно выразить их горести и направить в какое-либо русло, меньшевики посвятили себя строго легальной деятельности через советы, а социалисты-революционеры разошлись в вопросе о том, следует ли открыто противостоять большевикам. Один меньшевик так резюмировал политические настроения рабочих в июне 1918 года: “К черту вас всех, большевиков, меньшевиков, и всю вашу политическую трескотню”.