История тайных обществ, союзов и орденов

Относительно возникновения Ордена иллюминатов Вейсгаупт дает в своем «Pythagoras…», проникнутом духом учения Руссо, глубокомысленном, еще и для настоящего времени небезынтересном сочинении, подробные и ценные сведения. Он говорит: «Что было бы, думал я, если бы ты сам взялся за новое дело? Мне самому эта мысль показалась чрезмерно суетной, дерзкой, если не безумной; без имени и положения, без знания света и людей, без знакомств и связей, без поддержки, зная едва Ингольштадт, вращаясь лишь в обществе студентов, самостоятельно основать такое общество. Для этого была нужна громадная вера в самого себя, в свои силы, смелость, которая преодолевает все препятствия или, как это и было со мной, величайшая неопытность и близорукость, которая видит весьма мало препятствий или совершенно не замечает их. Два обстоятельства оказали на меня решающее влияние. Как раз в это время один офицер, некто Экер, открыл в Бурггаузене ложу, которая занималась алхимией и начала быстро развиваться. Один член этой ложи явился в Ингольштадт, чтобы там навербовать последователей и выбрать наиболее способных студентов. К несчастью, его выбор пал как раз на тех, которых уже отметил и я. Мысль потерять таким путем самых даровитых юношей да к тому же видеть их зараженными этой ужасной эпидемией, этой страстью к деланию золота и тому подобным глупостям мучила и терзала меня. Я обратился за советом к одному молодому человеку, к которому я чувствовал полное доверие. Он посоветовал мне воспользоваться моим влиянием на студентов и предотвратить насколько возможно распространение этой заразы при помощи противодействующего средства — учреждения собственного общества. Сюда присоединился еще один импульс, превративший мое намерение в действие. Среди многочисленных книг, которые я должен был прочесть, чтобы надлежащим образом подготовиться к кафедре практической философии, я наткнулся на превосходное сочинение Аббта о заслуге. Ни одна книга не оказала такого влияния на выработку моего характера и воли, как эта. При ее чтении я наткнулся на одно место, которое должно было зажечь ярким пламенем душу, так наполненную прочими материалами, как моя. Вот это место: «Способствовать временному и вечному благу многих и многих людей, устроить их жизнь так, чтобы она становилась все счастливее и совершеннее, сделать так, чтобы правила подобной жизни были для них таким же привычным, как и приятным делом, придумать такие положения, которые бы их, при всем их сопротивлении, вели к общему благу, браться за работу, когда никто еще не считает ее даже возможной, работать годами, порою даже бесплатно, обнадеживать, ободрять самого себя, не обращать внимания ни на какие превратности судьбы, ни на какие опасности, подавлять внутреннее отвращение или апатию, — и это все лишь с целью послужить на пользу и благо сердечно любимых ближних, созданных по одному образцу с нами; о, где человек, который поступит таким образом? Если его уже нет, то где же его статуи, где его мраморное изображение? Скажите мне это, и я пойду туда, замкну холодный камень в мои объятия и, вспоминая оригинал, оболью изображение горячими слезами благодарности». И, спрашиваю я, разве это место, которое я впоследствии, когда случалось падать духом, многократно перечитывал, не возвышенно и не способно вдохновлять читателя?»

1 мая 1776 г. были приняты первые члены. Новое, многообещающее предприятие получило жизнь. «Блаженство, высшая цель господствующего нравственного учения, должно было стать действительностью и истиной, и единственным источником истинного блаженства считалось увенчание нравственности, внутреннего совершенства человека».

Сначала общество имело весьма незначительный успех. Это было сначала «не что иное, как фантастическая высшая школа для католических юношей, которые должны были освободиться от гнета иезуитского воспитания и приучиться к самостоятельному мышлению». Вейсгаупт занял место генерала ордена не из одного только властолюбия, как его обвиняли, но также из убеждения, что монархическое правление безусловно необходимо для преуспеяния его широких планов. Он, вероятно, говорил себе, что такие люди, как Игнатий, Франциск, Доминик — его прообразы, — никогда не выполнили бы своей задачи, если бы делили свою власть с другими.

Первыми доверенными лицами и помощниками мастера были старшие студенты: Массенгаузен, Мерц, но прежде всего фон Цвак, сделавшийся впоследствии пфальц — баварским советником правления, и маркиз фон Констанцо. Его дружеское отношение к студентам, из которых некоторые жили у него в доме и ели за его столом, привлекло еще нескольких учеников. Вскоре его агенты отправились в Мюнхен и Фрейзинг, а Вейсгаупт сам вербовал кандидатов в близлежащем Эйхштадте. Агентам он поручил приглашать молодых людей, знатных, ученых, влиятельных, богатых, с привлекательной внешностью, светских и ловких.

Но, вопреки желанию, были приняты люди неспособные и недостойные, которые возлагали на орден частью эгоистические, частью чрезмерные ожидания. Вейсгаупт сам часто жаловался, что они наносили ущерб чести ордена и тормозили деятельность немногочисленных честных членов. Вследствие этого, несмотря на всю агитацию, число членов ордена оставалось незначительным. Учениками ордена были большею частью молодые люди, которых еще нужно было воспитать в целях ордена. Эти воспитанники должны были впоследствии сделаться воспитателями следующего поколения и стать во главе дела. В благородном самопожертвовании Вейсгаупт ничего не ожидал для себя и современности и не рассчитывал лично увидеть плоды труда всей своей жизни. «Но кто имел возможность глубже заглянуть во внутреннее устройство союза, ознакомиться с неустойчивой нравственностью учредителя и его помощников и подслушать их дружескую беседу, тот совершенно не сомневался в том, что фантастическая постройка, которую возвели такие безумные руки», не могла долго существовать. Воображение Вейсгаупта иногда уносилось в мечты о «служении огню, ордену огня, храму огня». При постоянных раздорах между деспотическим начальником и легкомысленными, ненадежными помощниками действительно казался близким момент, когда все это удивительное строение должно было рухнуть. Но в минуту величайшей опасности в него удалось вдохнуть новую душу и новую свежую жизнь.

В конце 1779 г. маркиз фон Констанцо (Диомед) был отправлен во Франкфурт — на — Майне, чтобы вести пропаганду в пользу учения иллюминатов на северонемецкой, протестантской почве, с таким огромным успехом обработанной франкмасонами. Во Франкфурте Констанцо познакомился с молодым фрейгером фон Книгге — событие, оказавшееся чрезвычайно важным для дальнейшего развития ордена.

Со свойственным ему легко воспламеняющимся энтузиазмом Книгге, который тогда серьезно был занят учреждением реформированного масонства, увлекся сообщенными ему новыми идеями. Ему казалось, что в ордене, который он считал давно основанным, он нашел идеал, о котором мечтал — «союз благороднейших, священный легион непоколебимых борцов за мудрость и добродетель». Красноречивые письма Вейсгаупта еще более воодушевили его.

Книгге не удовлетворился вербовкой юношества; он стал охотиться главным образом за знатнейшими, ученейшими и благороднейшими людьми. При его деловитости ему вскоре удалось склонить к ордену большое число лиц и пробудить в них самые горячие упования. В пламенном воодушевлении они стремились, в свою очередь, склонить к Ордену иллюминатов своих лучших друзей.

Быстрое и широкое распространение его граничит с чудесным. И все же это бесспорный исторический факт: страстная жажда гуманизма, необузданное, хотя и неясное, стремление к свободе и космополитизму наполняли сердца людей той эпохи, а большинство членов, по — видимому, соблазнялось реализмом этого учения. Было до очевидности ясно, что это учение «влияло самым благотворным образом на нравственное облагорожение человеческой природы, очищение народной веры, создавало новое евангелие только что завоеванной гуманитарной идеи». Не только на католическом юге, но и на протестантском севере, в Дании, Швеции и России орден нашел горячих последователей. Среди 2000 членов союза встречаются люди из всех слоев общества, даже министры, епископы и князья.

Среди них поражают имена герцога Эрнеста II Готского, герцога Карла — Августа Веймарского, герцога Фердинанда Брауншвейгского, князя фон Нейвида, коадъютера Дильберга, графа Папленгейма и Сейнсгейма геттингенских профессоров: Коппе, Федера и Мертенса, Гете, Гердера Николаи, Якоби, Песталоцци, Иоганна — Георга Шлоссера и других. Боде, известный писатель и переводчик, также принадлежал к Ордену иллюминатов. Один из самых влиятельных вожаков масонства Боде под именем Амелиуса сделался также одним из главных поборников иллюминатства.

Но вскоре обнаружилась оборотная сторона прекрасной картины. С полным правом Книгге требовал в целях дальнейшей успешной деятельности, чтобы ему открыли наконец всю систему. Вследствие его настояний Вейсгаупт наконец признался, «что орден существует, собственно, только в его голове, что в некоторых католических провинциях открыт лишь низший класс, он же собрал для высших разрядов во множестве превосходные материалы; ему он покажет все свои бумаги как единственному дельному работнику, на основании этих материалов Книгге должен все переработать и изменить по своему усмотрению». Для более детальных переговоров он пригласил Книгге к себе. «Братья, которые его с нетерпением ожидают, готовы возместить ему издержки путешествия».

Как ни поразительны были эти открытия, Книгге они был весьма на руку. По его мнению, ордену можно было придать теперь облик, отвечающий требованиям протестантских членов. Настал благоприятный момент, чтобы поставить все франкмасонство под «наше начало».

В ноябре 1781 г. Книгге собрался в Мюнхен. Во время своего путешествия он познакомился со многими иллюминатами, принявшими дорогого гостя с большим уважением и почетом. Между тем их деятельность на пользу ордена оставляла желать лучшего. Большинство, не знающее ни жизни, ни людей, держалось самых удивительных взглядов относительно задач просвещения. Ареопагиты горячо осуждали также Вейсгаупта. Они обвиняли его в деспотизме и пристрастии к иезуитам. Было ясно, что мастер и подмастерья не понимали друг друга. Посредственным натурам гений всегда неудобен, и слабым талантам кажется тиранией то, что есть, в сущности, лишь проявление сильной воли и своенравной натуры. Книгге, очевидно, понимал положение вещей совершенно правильно. По крайней мере, он не находил тогда достаточно слов, чтобы восхвалять бескорыстное рвение Вейсгаупта, его ученость, ум и его безупречную нравственность. И ловкому посреднику удалось примирить враждующих и восстановить необходимое единодушие в ордене.

Но главное было то, что Книгге сговорился с ареопагитами относительно дальнейшего хода дел. 1 декабря 1781 г. он заключил с ними формальный договор. Согласно этому договору, он должен был, воспользовавшись материалами Вейсгаупта, разработать всю систем)' иллюминатов, вплоть до высших разрядов, связать ее с франкмасонством и, наконец, довести дело до того, чтобы иллюминаты получили перевес в их ложах. Он получил полномочие назначить столько высших должностных лиц, сколько ему покажется необходимым. Ареопаг дал обещание соблюдать осторожность во всех своих отношениях к государству и религии. Наконец, чтобы избежать властолюбивых стремлений, было составлено нечто вроде республиканской конституции. Она состояла в том, что самые способные и выдающиеся минервалы, «возведенные в сан регентов и разделявшиеся на местных начальников, провинциальных инспекторов и национальных глав, должны были держать в своих руках все управление, а прежние ареопагиты составили высшую коллегию», председателем которой был избран Спартак (Вейсгаупт).

Творческому воображению Книгге предстояла увлекательная работа. И он справился с ней, создав глубокомысленную систему в фантастически — теософской форме. Возвратившись во Франкфурт, он немедленно принялся за работу. Сохранив созданную Вейсгауптом начальную школу, объединившую в себе классы учеников, минервалов и малых иллюминатов, он выработал ритуал для средних разрядов и малых мистерий. Большие мистерии с разрядами магов и королевским не были осуществлены.

Вся система в целом сохранила иезуитский характер и узаконила деспотическую опеку и надзор за остальными членами. Для эпохи просвещенного деспотизма такая опека была менее оскорбительна, чем для нас. Она была даже необходима для распространения просвещения. А от надзора люди с положением были заранее ограждены. Для новичков и минервалов, побуждаемых к прилежным занятиям, сущность ордена оставалась сокровенной тайной. Если питомник находился в хороших руках, то, как уверяет Боде, «прилежание учеников увеличивалось, любознательность пробуждалась и поощрялась, и сердце открывалось для всего доброго и благородного».