История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Для Венгрии все это создало в высшей степени неблагоприятную ситуацию, которую смогла немного улучшить только война за независимость под руководством Ракоци. Полное отделение страны, обретение ею самостоятельности в качестве необходимого условия для социально-экономического прогресса не было и не могло быть осуществлено движением Ракоци, поскольку его внутренние и внешние ресурсы были очень ограниченными. Значительно более реальной представлялась борьба за социальные преобразования в составе Габсбургской империи, чтобы Венгрия, войдя в нее, сохранила бы свою целостность, равно как и толику автономности. Именно это и было достигнуто компромиссом 1711 г., который был бы совершенно невозможен, не приложи участники войны за независимость воистину титанических усилий и не пойди они на смертельный риск. Несмотря на все недостатки этого договора и на обоснованность претензий к нему со стороны Ракоци, он, выработанный Карольи и Палфи, без сомнения, принес в Венгрию гражданский мир и создал более благоприятные, чем прежде, условия для восстановления страны. Разумеется, договор способствовал усилению позиций дворянства и поэтому едва ли может рассматриваться как однозначно прогрессивный в смысле его исторического значения и роли в процессе социально-экономической модернизации венгерского общества. Однако, как показал польский вариант, отражая общую специфику восточноевропейской ситуации, как раз усиление сословно-корпоративных структур и институтов, /248/ тесное переплетение «национальных» интересов с частными, классовыми интересами дворянства делают государственность даже при самой полной ее политической независимости весьма слабым гарантом социально-экономического прогресса всей страны. Подчас она не может гарантировать даже собственной безопасности, не имея сил сопротивляться внешним захватчикам. В случае с Венгрией многое зависело от способности и желания ее дворянства реагировать на импульсы, исходившие от быстро менявшегося мира, причем источники многих этих импульсов находились совсем близко – в Вене. Иными словами, будущее страны во многом зависело от того, насколько полно ее элита сумеет проникнуться духом Просвещения, захочет ли она менять неторопливый барский образ жизни на беспокойное, напряженное существование предприимчивого и рачительного хозяина, озабоченного беспрестанным совершенствованием методов управления и культивации земли, кругозор которого расширился настолько, что смог включить в себя такие понятия, как «общественная польза» и «социальная ответственность». С одной стороны, можно считать, что венгерское дворянство со своей исторической миссией не справилось и являлось главным виновником сохранения в стране отживших свое время институтов и отношений, которые сильно мешали ей приспосабливаться к современной ситуации. Но с другой – оно свою миссию выполнило, поскольку его достижения, в целом, перевешивавшие недостатки, во многом подготовили события самого противоречивого, но и самого яркого периода в истории Венгрии – «эпохи реформ» и ее кульминацию – революцию и войну за независимость 1848–49 гг.

Монархия и сословия: пределы компромисса

Административная система, установленная в Венгрии по условиям Сатмарского мира, по-прежнему, в целом, может быть определена как абсолютная монархия. Но это был режим куда более мягкий, более рациональный, нежели тот вариант абсолютизма, который оказался навязанным Фердинандом II Богемии после 1620 г. и который безуспешно пытался насадить в самой Венгрии Леопольд I после 1670 г. Однако Габсбургам оказалось трудно подавить самостоятельность венгерского дворянства, пока рядом находились турецкие войска и пока существовала независимая Трансильвания. Кроме того, австрийские самодержцы все же усвоили уроки, преподанные им движениями /249/ Бочкаи, Тёкели и Ракоци. Наконец, немаловажным оказался тот факт, что новый монарх был вынужден решать венгерский вопрос, находясь в совершенно необычной для него ситуации. Карл III (он же император «Священной Римской империи» Карл VI) готовился вступить на трон отвоеванных им испанских владений Габсбургов, поэтому мог взглянуть на венгерские проблемы как бы со стороны, безучастно и беспристрастно. Перспектива присоединения Испании к восточным владениям Габсбургов под властью единого государя настолько испугала их бывших союзников по войне за Испанское наследство, что они немедленно стали готовиться к сепаратному миру. Тем не менее, победоносная война Австрии с Людовиком XIV продолжалась вплоть до подписания Раштаттского мирного договора в марте 1714 г. Поэтому в 1712 г. Карл III хотел мира в своем венгерском тылу. В самом начале 1712 г., вскоре после своего прибытия из Испании (в Вену он возвращался через Франкфурт, где был избран и коронован императором), Карл III созвал заседание австрийского парламента. 30 марта он утвердил Сатмарский мирный договор и в своей хартии, изданной перед вступлением 21 мая 1712 г. на венгерский престол дал обещание сохранять территориальную целостность Венгрии и управлять ею в соответствии с ее обычаями и законами.

В принципе это положение стало основополагающим для всего свода законов, принятых государственным собранием в 1714–15 гг. (заседание которого несколько раз приостанавливалось из-за повторения эпидемических вспышек чумы). В этом своде законов все статьи Сатмарского мира получили юридическую формулировку. Иными словами, в отличие от самой Австрии или Богемии, где короне удалось вывести свое правительство из-под контроля феодальных сословий и, в определенной мере, ограничить их привилегии – особенно по части освобождения от налогов, – в Венгрии было сохранено политическое равновесие сил между короной и сословно-корпоративными институтами, т. е. венгерскому дворянству и духовенству, прежде всего, конечно, магнатам, удалось сохранить большую часть своего политического влияния и почти все социальные привилегии. Автономный статус Венгрии был закреплен законодательно и отныне все будущие монархи перед вступлением на венгерский престол были обязаны давать клятву в готовности соблюдать законы страны и регулярно созывать ее государственное собрание. Одновременно были аннулированы все законы, принятые в период правления Ракоци, и все участники войны за независимость, не почтившие своим присутствием заседание собрания, были обвинены в государственной измене. Также /250/ была разработана методика определения прав владения собственностью, возвращенной от турок. Чтобы покончить с правовой анархией, была предпринята попытка – при вялом сопротивлении части венгерского дворянства – реорганизовать всю судебную систему. Была создана регулярная армия, подчиненная королевскому Военному совету, хотя вопросы ее финансирования и набора военнослужащих оставались в компетенции государственного собрания. Все финансовые учреждения Венгрии были переподчинены Венгерской придворной канцелярии, созданной в Пожони. Венгерская придворная канцелярия обрела полную независимость от какой бы то ни было иной инстанции, хотя ее кадры набирались из ближайшего окружения монарха, а сама она находилась в Вене, выезжая в Пожонь только на период созыва государственного собрания.

К этому же времени относилась и многообещающая попытка провести реформу: специальная депутатская комиссия из представителей сословий должна была подготовить план по созданию «политической, экономической и военной систем» в стране. Отдельные предложения комиссии были разработаны графом Карольи, использовавшим свой богатый административный опыт, накопленный во время работы в аппарате Ракоци; помимо защиты интересов дворянства, эти проекты предлагали систематизированный подход к демографической проблеме, выдвигали требования по ограничению корпоративной власти гильдий и цехов, стимулировали мануфактурное производство, инициировали разработку правил речного судоходства в связи с возросшим объемом перевозок и особенно торгового грузооборота, подготавливали планы строительства каналов и пр. Однако комиссия прервала свою работу до созыва следующего государственного собрания в 1722 г., и многие из ее проектов так и остались на бумаге, в основном по причине отсутствия договоренности относительно источников их финансирования и специального общественного фонда. Все эти задачи, в конечном счете, были возложены на новое учреждение, созданием которого в 1723 г. и была завершена реорганизация административной системы Венгрии. Этим учреждением стал Государственный совет, или губерниум. Ему были приданы верховные полномочия по всем вопросам государственной жизни, за исключением законодательства, финансов и военного строительства. В состав губерниума сначала вошли 22, а чуть позднее – 25 членов из аристократов, священников и дворян (при подавляющем большинстве представителей первой категории). Председателем его автоматически становился действующий палатин, а если должность палатина оставалась /251/ вакантной (как, например, в 1765– 90 гг.), то главу губерниума назначал непосредственно король. И хотя губерниум заседал в Пожони, а с 1784 г., по настоянию государственного собрания, в Буде, подчинялся он исключительно монарху.

Что же касается восстановления единства всех земель, некогда принадлежавших короне Иштвана I Святого, на чем настаивало государственное собрание Венгрии (но не Трансильвании) в 1714–15 гг., а затем и позднее, то этого фактически не произошло. Явным образом из-за роли, какую Трансильвания сыграла в освободительных войнах XVII в., она вместе с частью Восточной Венгрии (Парциумом) сохранила свою автономию (позднее Мария Терезия даже дала этой территории статус «великого герцогства», подчеркнув, таким образом, ее независимость). Южные районы приграничной зоны со Славонией и Хорватией были непосредственно подчинены Военному совету империи, тогда как территория Темеша, отвоеванная у турок в войне 1716–17 гг. (завершившейся в 1718 г. Пожаревацким миром), вообще считалась отдельным районом – банатом Темеш, также подчиненным Военному совету и Венгерской палате вплоть до 1778 г., когда он вновь был включен в общий состав венгерских комитатов.

Еще одним источником постоянного напряжения оставался религиозный вопрос. Хотя при подписании Сатмарского мира Карл III обещал сохранить свободу совести и не нарушать статус-кво, сложившегося при правительстве Ракоци, когда были восстановлены многие протестантские церкви и школы, декретом 1714 г. они вновь были запрещены, а законы, принятые государственным собранием в 1715 г., обеспечили повсеместное усиление католицизма. Протестантские конфессии были сохранены лишь в границах договора от 1681 г., а протестантские приходы и общины перешли под юрисдикцию католических епископов. Практика открытых преследований и насильственного обращения отныне была прекращена, но поскольку католическая пропаганда стала господствовать в стране безраздельно, число протестантов начало естественным образом уменьшаться, а наиболее стойкие урезались в правах. Так, при устройстве на государственную службу соискатели должны были пройти проверку на религиозную благонадежность, в частности присягнуть на верность Деве Марии. С некоторыми оговорками и уточнениями эта практика позднее была закреплена распоряжением о положении протестантов Carolina Resolutio (1731), которое послужило основанием для самой эффективной в истории Венгрии кампании по контрреформированию церкви. Кампания эта длилась вплоть до 1781 г., когда Иосиф II издал патент о /252/ веротерпимости, гарантировавший всем подданным короля свободу совести.

Последний этап в формировании новой системы отношений между Венгрией и Австрией пришелся на 1722–23 гг. О создании Государственного совета, или губерниума, уже говорилось. Однако, созывая в 1722 г. государственное собрание, Карл III во что бы то ни стало хотел добиться от венгерского дворянства признания легитимности новой системы престолонаследия в империи Габсбургов – системы, известной в истории под названием «Прагматическая санкция». Эта система защищала неделимость всех владений семьи Габсбургов и позволяла даже женщинам при отсутствии наследника-мужчины наследовать престол. Принятию новых правил престолонаследия предшествовала довольно сложная и запутанная предыстория. Уже в 1703 г. Иосиф I и Карл договорились в тайном семейном соглашении, что если любой из них умрет, не оставив сына-наследника, то второй должен будет унаследовать все владения семьи, но с гарантией передачи их и власти даже по женской линии в случае отсутствия у него самого наследника мужского пола. Взойдя на трон в 1711 г., Карл III, в то время еще не имевший сына, утвердил это соглашение особым постановлением, содержание которого, впрочем, содержалось в тайне вплоть до 1713 г., когда он обсудил его в тесном кругу своих советников, среди которых было несколько венгерских аристократов. В 1716 г. у Карла III родился сын, но в том же году и умер. В течение последующих лет «Прагматическая санкция» была одобрена всеми дочерьми Иосифа I, сословными собраниями во всех родовых владениях Габсбургов, а к 1730 г. ее признали монархи наиболее значительных государств Европы.

Получить согласие венгерского государственного собрания, однако, оказалось не так просто. Трансильвания и Хорватия, имевшие собственные правительства, признали легитимность «Прагматической санкции» соответственно в 1721 и 1722 гг., тем не менее, большинство венгерских дворян считало, что уступки 1687 и 1711 гг. и так уже были с их стороны чрезмерными. И действительно, на государственном собрании в 1715 г. Карл III подтвердил право венгерских сословий избрать себе короля, если у него самого не будет наследника (тогда он еще надеялся на рождение сына). Поэтому до заседания государственного собрания весной 1722 г. необходимо было проделать большую подготовительную работу, чтобы закон о «Прагматической санкции» был принят. Представители двора провели множество неформальных бесед с целью обеспечить закону поддержку со стороны та- /253/ ких видных магнатов, как Карольи, Палфи или Эстерхази. Было роздано много земельных наделов, дворянских званий и прочих привилегий, не говоря уже о чистой пропаганде вроде намеков на пока еще актуальную османскую угрозу. Все это, в целом, помогло обеспечить необходимое большинство голосов. Сразу после объявления о начале работы собрания депутаты проголосовали за признание легитимности женской линии династии Габсбургов, хотя ограничили действие закона дочерьми Карла III, Иосифа I и Леопольда I и сохранили за собой право свободно избирать короля в случае вымирания всего потомства этих монархов (весьма наивная оговорка, если учесть, что потомство этих королей живо и поныне). Венгрия наряду с родовыми владениями Габсбургов была объявлена «единой и неделимой» территорией. Отныне ее свобода и целостность в случае иностранной агрессии находились под защитой всех остальных частей Габсбургской империи. Не считая очень краткого периода после принятия в 1849 г. Декларации независимости, именно эти законы и указы определяли политические взаимоотношения Венгрии с Австрией вплоть до 1918 г., хотя на заседаниях венгерского государственного собрания часто разгорались дебаты по поводу того, что законы I–III 1723 г. были сформулированы слишком уж обобщенно и нечетко. Что сделало эти законы классическим образцом политического компромисса между монархией и господствующими сословиями – прежде всего, разумеется, аристократией, – так это приостановка законодательной работы государственного собрания над конституционными нормами (конечно же, заявленная в качестве временной меры) взамен на твердое обещание государя сохранять в стране сословно-корпоративный строй и привилегии дворянства.

Далее, к социальным аспектам этого политического компромисса относятся натурализация в Венгрии довольно значительного числа австрийских и прочих имперских аристократов, а также установление более тесных связей между венгерскими магнатами и многонациональным классом крупной европейской знати, обосновавшейся в городе-космополите Вене. Накануне освободительных войн с турками более двухсот семей австрийских и богемских аристократов переселились в Венгрию, где получили огромные поместья за свои прошлые военные заслуги. Среди них были представители таких известных фамилий, как Харрукерны, Алтаны, Траутзоны и Шёнборны. Хотя многие из этой новой знати позднее либо продали свои имения местным магнатам по причине неприспособленности к здешним условиям, либо смешались с ними путем многочисленных брачных союзов, то об- /254/ стоятельство, что они сразу были наделены правом голоса в венгерском государственном собрании, вызывало к ним всеобщее чувство недоверия.

Конечно, венгры-лоялисты сами прилично поживились при распределении земель, вновь отвоеванных у турок и конфискованных у Ракоци и других эмигрантов. В Венгрии XVIII в. проживало около двухсот очень богатых аристократических семейств, представленных либо потомками старинной знати – Эстерхази, Баттяни, Эрдеди или Палфи, – либо нуворишами вроде Грашальковичей, сумевших завладеть обширными владениями и приумножить их, либо крупными военными и государственными деятелями, как, например, Орци, Сапари, Дежевфи или Фештетичи. Их политический вес среди дворянства, насчитывавшего примерно 40 тыс. человек, в этот период постоянно увеличивался. Усиление их социально-политического влияния происходило на фоне резкого изменения самой природы лидерства сравнительно с XVI–XVII вв. Прежде родовые крепости и замки магнатов представляли собой не только центры общественной жизни регионов, но также места службы, где дворянская молодежь округа осваивала азы военного искусства и политики. К XVIII в. эти укрепления и замки либо были уже разрушены, либо утратили свои общественные функции. В империи остался один-единственный двор, и это был двор короля в Вене, а замки магнатов стали выполнять чисто хозяйственную роль феодальной усадьбы. Во время правления Марии Терезии, когда, наконец, в стране установилось относительное спокойствие и жизнь стала постепенно налаживаться, было построено около двухсот новых помещичьих особняков, превратившихся в средоточия провинциальной светской и культурной жизни для высших слоев венгерского дворянства. Один из таких особняков – дворец князя Миклоша Эстерхази в Фертеде с великолепными залами и гостиными, с парковым ансамблем и увеселениями, с театральными постановками, музыкальными концертами и оркестром под управлением самого Йозефа Гайдна, служившего этому княжескому роду в течение трех десятков лет после 1761 г., – вполне успешно, по мнению многих современников-иностранцев, соперничал даже с Версалем. Однако основным центром культуры, где будущим владельцам загородных дворцов прививали вкус к пышной изысканности позднего барокко и рококо и где отдельные венгерские магнаты также имели собственные дворцы, оставалась Вена. Хотя роль венгерской аристократии в центральном аппарате империи Габсбургов не может идти ни в какое

сравнение с той, которую играло австрийское и богемское чиновничество, /255/ многие венгерские вельможи служили в Венгерской придворной канцелярии или в Венгерской палате, где трудились рука об руку с многонациональной элитой столицы Габсбургов.

«Обыностранивание» или, скорее, «отчуждение» этой уверенной в себе, космополитической, рафинированной «отечественной» элиты часто преувеличивалось. Сначала эту элиту поругивали представители среднего и мелкого дворянства, которые по мере угасания эйфории, связанной с новым обретением страной единства, поняли, что Вена отнюдь не нуждается в равной и безусловной поддержке со стороны всего венгерского дворянства. Магнатов, служивших венскому двору, обвиняли в чрезмерном честолюбии, их успехам завидовали. Их не любили во всех трех тысячах вполне обеспеченных дворянских семействах Венгрии (не говоря уже о массе провинциальных «босоногих землевладельцев»), критикуя политические взгляды, образ жизни и интересы космополитической аристократии. Высокая должность в иностранной столице, светскость манер и свободное владение современными европейскими языками, общекультурная и специальная научная подготовка, деловитость и целеустремленность – все это могло казаться всем принадлежавшим к элите «изнутри» единственным способом окультурить венгерское дворянство, поднять его до уровня ближайших западных соседей. Однако те, кто к элите не принадлежал, кто оставался «снаружи», клеймили этих вельмож за отсутствие у них патриотизма. «Аутсайдеры» чувствовали, что магнаты, сдав часть своих традиционных позиций, получили за это вполне солидную компенсацию, тогда как для представителей рядового дворянства усиление централизации власти с одновременной утратой магнатскими имениями их социально-административных функций обернулось крахом очень важного для них карьерного роста, ради которого прежде они могли проявлять свои способности и защищать свои интересы. Как только распались старинные узы социального партнерства, куда острее стала чувствоваться классовая неоднородность дворянства – жизнь магната как небо от земли отличалась от жизни сельского помещика, для которого заседания государственного, да и местного собрания стали слишком редкими событиями, чтобы можно было блеснуть там своим талантом. Поэтому в сельских поместьях часто царили грубость нравов и неотесанность манер. Помещик обычно правил своей семьей и хозяйством, как тиран. Он ничего не знал и знать не хотел о современной Европе, он развлекался, устраивая судебные тяжбы с соседями, занимаясь охотой или предаваясь пьянству. Эрудиция такого помещика в основном ограничивалась /256/ умением более или менее сносно изъясняться на латыни, знанием «старых законов» страны и региона, высшим авторитетом он считал Вербеци и свято верил в дворянские вольности. А поскольку такие помещики были склонны отождествлять себя со всей страной, а собственные права и интересы – с интересами национальными, то вся их оппозиционность (равно как и остаточная оппозиционность аристократии, также во что бы то ни стало стремившейся удержать собственный статус) ограничивалась демонстрацией своих обид и защитой своих интересов.