История всемирной литературы Т.2

С довольно употребительным понятием «арабская культура Средних веков» следует обращаться так же осторожно, как и с понятием «мусульманская культура», причем эти два понятия не следует отождествлять.

Прочно, казалось бы, исламизированные иранцы с X в. развивали оригинальную литературу на новоперсидском языке; многие евреи, не приняв ислама, писали по-арабски. Среди самих арабов оставалась группа христиан (арабом-христианином был, например, виднейший панегирист Омейядов — аль-Ахталь).

В создании и развитии арабской культуры принимали участие не только арабы, но и сирийцы, копты, иранцы и таджики, греки, евреи, испанцы — подданные Халифата.

Арабский язык долго удерживался на Востоке в качестве языка науки и философии, выступая в той роли, которую на Западе играла латынь. Запад использовал, таким образом, в качестве культурного койнэ язык поверженной древней цивилизации, а Восток — язык народа,

только что вышедшего на широкую историческую арену.

Более длительное и широкое использование арабского языка в науке, чем в литературе, привело к тому, что, например, термин «арабская философия» часто применяется по отношению к более обширному географическому ареалу, чем «арабская литература». Это не совсем правомерно, так как есть возможность говорить отдельно о философии иранцев и таджиков, евреев и даже выделить философскую школу в арабской Испании. Но в то же время следует отметить отчетливое единство и тесную связь между местными явлениями арабоязычной философии.

Все вышеприведенные оговорки необходимо учитывать для правильного понимания вклада средневековых арабов и тех, кто вошел в их культурную орбиту, в литературу обширнейшего ареала. В этом обширнейшем ареале в VIII—XII вв. происходил исторический процесс, в результате которого были смяты границы старых культурных регионов (сирийско-коптско-еврейский, ирано-таджикский и т. д. и т. п.) и развернулось активное их взаимодействие под арабской гегемонией. Традиции, восходящие к поздней античности, были либо оборваны, либо коренным образом переработаны, уступая напору языка, религии и героической племенной поэзии арабов. В результате этого окончательно завершился переход от античности к «чистому» Средневековью на Ближнем и Среднем Востоке.

Вместе с тем, вопреки мусульманскому фанатизму, расцвет светской средневековой культуры начался здесь раньше, чем на Западе, а арабы, иранцы раньше своих западных собратьев сумели оценить и обогатить некоторые элементы древневосточного и античного (эллинистического) культурного наследия и даже передать их Западу. В литературе арабов и особенно иранцев в X—XII вв. были весьма ощутимы черты свободомыслия и гуманизма. Этими чертами указанная литература в известной мере предвосхитила западноевропейский Ренессанс.

На первых порах мусульманские фанатики противились даже развитию богословской схоластики в исламе (калама). Но схоластика развивалась начиная с VIII в., и в среде ученых богословов оказалось немало таких (мутазилиты), которые, будучи противниками греческой философии, становились на свой лад «свободомыслящими». Они постулировали свободу воли человека и элемент необходимости в деятельности божества, которого они себе при этом представляли как достаточно отвлеченное творческое начало, лишенное всякой наивной антропоморфности. Попытка примирения мусульманской ортодоксии и рационализма в учении аль-Ашари (X в.), сделавшего большой крен в сторону индетерминизма и окказионализма, была признана официальной догмой ислама.

Следующий шаг был сделан так называемыми «чистыми братьями» (Басрийская школа X в., не исключена их связь с исламистами), стремившимися к сочетанию мусульманской ученой схоластики с мистическим неоплатонизмом, неопифагоризмом и некоторыми чисто формальными элементами учения Аристотеля. В X—XII вв. выросла мощная школа философов-перипатетиков. Обратившись к глубокому изучению Аристотеля, они, правда, сохраняли элементы неоплатонизма, признавали птолемеевскую космогонию, вплетали в свои теории и различные «восточные» традиции. Но зато в учении Аристотеля они выделяли и развивали прежде всего его строгую логику и натурфилософскую проблематику. Реальные успехи математики, естествознания, медицины, сочетавшиеся, правда, с увлечением астрологией и алхимией, способствовали тому уважению к опытному знанию и человеческому разуму, которое свойственно некоторым философам средневекового Ближнего Востока. В отличие от западных схоластов, считавших философию служанкой богословия, здесь преобладала концепция их равноправия (теория «двоякой истины») и законности их несовпадения, отчасти из-за недоступности философии для толпы. К арабской философской школе принадлежат арабы аль Кинди, Ибн Баджжа (Авемпас), Ибн Туфейль (Абубацер), Башшар ибн Рушд (Аверроэс), тюрки, таджики и иранцы аль Фараби и Ибн Сина (Авиценна), Омар Хайям (ученый, философ и поэт), евреи бен Габироль (Авицеброн) и Маймонид. Крупнейшими являются Ибн Сина и Ибн Рушд. Ибн Сина считал, что мир, возникая путем эманации из божества, по своей сущности материален и вечен. Загробную жизнь он признавал только в чисто духовном смысле. В понимании божества у него были элементы пантеизма. Вселенную он представлял себе как иерархическую цепь, начиная с царства минералов и кончая человеком. Теория универсалий Ибн Сины впоследствии была принята европейской схоластикой. Ибн Рушд высмеивал все определяющую божественную волю мутакаллимов и признавал строгую необходимость и закономерность в природе, вечность материи и формы и известную ограниченность роли творца (его функция — проявление возможности, он — идеальная конечная причина); он противопоставлял развитие из первичной материи творению из ничего. Придерживаясь учения о едином, всеобщем человеческом интеллекте, Ибн Рушд не признавал личного бессмертия и мифов о воздаянии в загробной жизни, воскресения и т. д.

Арабские философы способствовали возрождению интереса к античной философии в Западной Европе и оказались передаточным звеном между античной философией и европейским аристотелизмом. Первые переводы арабских авторов на латынь были сделаны в XII в., а с XIII в. арабские философы приобрели огромную популярность в Западной Европе, особенно Ибн Рушд. Вдохновителем западноевропейских аверроистов был Сигер Брабантский (конец XIII в.), боровшийся против восторжествовавшего в католической схоластике томизма. Аверроисты были сторонниками светского знания, своеобразной фрондой против католической ортодоксии.

Но гуманистами европейского Ренессанса их аверроистические предшественники воспринимались как обычные схоласты, и Аристотель и перипатетики стали к тому времени символом средневековой схоластики.

Арабская философия и научная проза, как это вообще характерно для средневековой культуры, не были лишены художественного элемента, определенного стилистического мастерства.

Но в сфере чисто художественной гегемония, несомненно, принадлежала поэзии, притом поэзии лирической. Вклад арабов в развитие лирики в Передней, Средней и отчасти Южной Азии очень велик. Основу этого вклада составляли арабские племенные традиции, восходящие к доисламской эпохе. Речь идет о знаменитых касыдах, распространявшихся до X в. устно и содержащих в синкретически неразвернутом виде элементы панегирика, поучения, песен — хулительной, застольной, любовной и т. д., в целом окрашенных в героические тона. Касыды исключительно своеобразны, но некоторые их черты — преобладание славословия и хуления (которым, видимо, еще приписывалась магическая сила), сочетание бережно хранимой основы с довольно изощренной и притом ритуализированной формой, отчетливого авторства со строгим соблюдением традиционной поэтики, метафоричности с лапидарностью — роднят арабскую племенную поэзию с архаической лирикой древнекельтских скальдов. Скальдическая и бардическая лирика, однако, пришли в упадок с введением христианства и развитием феодальных отношений, а арабская, наоборот, вместе с исламом и теократическим феодализмом халифов получила широкое распространение и толчок к дальнейшему развитию.

При дворах халифов получили, оторвавшись от племенных корней, новое применение панегирики и сатиры, возник стойкий на Востоке институт придворных панегиристов. В это же время в самой Аравии расцвела любовная лирика (газель), в том числе так называемая узритская с ее культом платонической любви к даме, с окружающими ее легендами о влюбленных поэтах, их несчастной судьбе. Замечательно, что некоторые особенности этой лирики, включая указанные легенды, напоминают поэзию провансальских трубадуров. Мекканского поэта Омара, у которого любовная тема сочеталась с эпикурейскими мотивами, академик И. Ю. Крачковский называет «миннезангом до миннезанга». Областью непосредственного взаимодействия и взаимовлияния арабских и западноевропейских традиций стал Кордовский халифат.

Дальнейшее развитие арабской лирики в значительной мере определялось борьбой бедуинской традиции, ориентированной на доисламскую лирику как на классический образец, и движения «Обновления», представленного главным образом пишущими по-арабски иранцами. В поэзии последних (Башшар ибн Бурд, Абу Нувас и др.) оппозиция политическому господству чисто арабского элемента соединялась с поисками новых, более гибких поэтических форм (например, развитая элегия, застольная поэзия, «охотничьи» касыды и т. п.), расширением тематики и т. п. Поэзия «Обновления» — это звено в развитии не только арабской, но и персидской лирики. Вообще влияние арабской лирики на персидскую было велико, от арабов, в частности, идет квантитативная метрика (араб. — аруд, перс. — аруз), правда, принявшая в персидской поэзии специфические формы. Нельзя отрицать влияние арабских касыд, арабской панегирической поэзии и т. п., но любовную лирику иранцев и таджиков никак нельзя сводить к лирическому зачину (насиб) касыды. Здесь была и своя традиция любовной поэзии, так что не исключалось и обратное влияние (возможно, на любовно-эпикурейскую поэзию в Хиджазе).

Несомненно, чисто иранским, народным по происхождению является популярный жанр четверостиший (рубаи), многие из которых приписываются знаменитому персидскому лирику и философу Омару Хайяму. Рубаи часто использовались для выражения философского раздумья, но одновременно был разработан и своеобразный жанр философской касыды (Насир Хосров Алави и др.). Замечательная персидская философская лирика отчасти питалась еретической идеологией, вроде карматства — исмаилизма, философским свободомыслием, а также суфизмом, который у персов принял гораздо более оппозиционный по отношению к исламской ортодоксии характер, чем у арабов. В популярных у суфийских поэтов четверостишиях большое место занимает эротика и воспевание вина, трактуемые, однако, символически с точки зрения суфийского мистицизма (любовь к богу, питье из источника мудрости и т. п.). Некоторыми чертами суфийская лирика предвосхищает отдельные явления европейской поэзии, например лирику «нового сладостного стиля» в Италии. В эпическом жанре вклад самих арабов был гораздо меньше, чем в лирическом. В доисламский период арабы не знали героического эпоса. Их генеалогические предания и устные хроники («Дни арабов») были совершенно заслонены касыдами. Не случайно именно легенды о древних арабских поэтах — Антаре или Маджнуне — легли в основу дальнейшего эпоса.