История всемирной литературы Т.2

Енисейские рунические надписи дают первые во времени образцы тюркоязычной эпитафийной лирики, написанной от лица умершего. Наиболее пространные из них, такие, как надпись с Бёгре, Алтын-кёля и Элегеста, построены в форме биографического повествования, рассказывающего о некоторых главных событиях в жизни погребенного. Это подчеркивает их сходство с определенными частями орхонских надписей, однако в енисейских эпитафиях история жизни умершего играет второстепенную роль и подчинена главной цели — передать сожаление усопшего о тех, кем он «не насладился» и от кого он «отделился» (т. е. умер), — формула, которая обязательно присутствует во всех енисейских эпитафиях. Интонация енисейских эпитафий исполнена глубокой скорби: «С вами, в тереме, мои жены, — о горе! — с вами, мои собственные сыновья, я разлучился!..» «Солнце и луну на голубом небе я перестал ощущать! От моей земли, — о горе! — от вас я отделился! Моим ханом, моим элем (племенным союзом), — о горе! — я не насладился! От моего эля, — о горе! — я отделился» (Надпись с Элегеста).

Ритмическая структура этих произведений, такая же, как и в орхонских текстах, несет печать определенной эволюции (в частности, заметно стремление к сплошной аллитерации в начале стиха), что делает енисейские эпитафии ценным звеном в развитии тюркских поэтических форм.

К эпохе рунического письма относится «Книга гаданий», написанная на бумаге. Она появилась предположительно к середине VIII — началу IX в. (возможно, и на столетие позднее), и с полным основанием ее можно рассматривать как древнейший прообраз сборников гадательных мани (четверостиший), распространенных в Турции вплоть до XIX в.

«Книга гаданий» содержит четыре группы текстов: реалистические зарисовки из быта людей и животных, мифические и сказочные сюжеты, описания природы, сентенции.

Примером первой группы текстов может служить следующая строфа: «Медведь с кабаном на перевале столкнулись. У медведя — брюхо распорото, у кабана — клыки сломаны, говорят. Так знай: это плохо».

«Книга гаданий» рисует человека в разных ситуациях. Это хан, отправившийся на войну или охоту, бедняк, ушедший на заработки, игрок, который пустился в рискованную игру, женщина, уронившая свое зеркало в озеро, и многое другое.

В мифических и сказочных сюжетах второй группы текстов упоминаются божества, которые при встрече с человеком дают ему счастье («бог судьбы на пегом коне», «черный бог судьбы»).

Из сказочных сюжетов мы находим здесь такие строки: «Человек отправился воевать. В пути его конь выбился из сил. Он (человек) повстречался с лебедем. Лебедь посадил [его] на свои крылья [и], взлетев с ним, пустился в путь. Он доставил [человека] к его отцу — матери (родителям). Его отец — мать (родители) радуются [и] веселятся, говорят. Так знайте: это хорошо». В поздних тюркских сказках «Лебедь-птицу» заменила иранская мифическая птица Симург. В этом эпизоде фантастической является только функция птицы — заменить человеку коня. Трудно сказать, насколько тюркский образ птицы — помощницы человека — самобытен, так как культурные связи иранских и тюркских народов уходят в глубокую древность и недостаточно изучены. Можно предположить, что в тюркской среде он вполне самостоятелен как явление, связанное с тотемизмом и вошедшее в шаманскую религиозную традицию.

Описания природы (третья группа текстов) лишены детализации: «Занялась заря, потом осветилась земля, потом взошло солнце. Над всем засиял свет, говорят. Так знай: это хорошо». В некоторых случаях картины природы используются автором «Книги гаданий» как параллели для суждений о человеке: «Человек печальным, [а] небо облачным были. Между [ними] взошло солнце. Среди горя пришла радость. Так знайте: это хорошо».

Последняя группа текстов содержит морализаторские сентенции.

Каков бы ни был религиозный круг идей «Книги гаданий» (мнения исследователей по этому вопросу расходятся) и какой бы ценный материал для изучения дошаманистского, шаманистского и, возможно, манихейского культов она ни давала, краткие поэтические миниатюры, которые в ней содержатся, знакомят нас с малоизвестной жизнью домусульманских тюрков, с их образом мыслей. Хорошо, когда божество судьбы приносит человеку счастье, когда хан успешно воюет или удачно охотится, когда у человека родится сын, когда кончаются стихийные бедствия, когда человек или животное счастливо избегают смерти, когда сын, рассорившийся с родителями, возвращается домой. Плохо, если дом сгорит до основания и ограды, если детеныш оленя останется без пищи, если журавль, зацепившись за бересту, не сможет летать, если ноги коня спутают неправильно и тот не сможет двигаться. Стихотворные особенности «Книги гаданий» представляют собой необходимую ступень в изучении эволюции тюркских поэтических форм.

Эпоха рунического письма в истории тюркоязычной литературы представляет интерес не только с точки зрения ее развития, но также и с точки зрения возможных культурных связей древних тюрков с народами Востока, в частности сасанидского Ирана и Китая.

Наряду с орхоно-енисейскими сочинениями, известны поэтические тексты на древнеуйгурском языке. Это произведения религиозного содержания, написанные манихейским и уйгурским письмом и связанные с культурной жизнью уйгуров в период Уйгурского каганата (середина VIII — середина IX в.) и после его падения.

Древнеуйгурские тексты буддийского содержания датируются предположительно VIII—XIII вв., тексты манихейские — не позднее X в. Самый ранний памятник — покаянная молитва манихейцев «Хуастуанифт». Манихейская религия начиная с III в. распространилась на территории от Египта до Индии, появилась в Средней и Центральной Азии, а к концу VII в. нашла своих почитателей в Китае. Эта религия легла в основу обширной литературы, судить о которой сейчас мы можем только по отрывкам.

Существует предположение, что «Хуастуанифт», созданная для распространения манихейства и предназначавшаяся для рядовых «слушателей» манихейской общины, первоначально была написана на одном из среднеиранских языков, скорее всего на согдийском. Затем, в V в., она была переведена на древнеуйгурский язык. Однако есть и мнение о том, что «Хуастуанифт» появилась значительно позднее.

«Хуастуанифт» представляет собой пространный перечень манихейских добродетелей и прегрешений, композиционно заключенный в разделы, которые оканчиваются единой формулой: «Прости наши прегрешения». Каждый из разделов молитвы состоит из строф, ритмическая организация которых такова же, что и ритмика орхоно-енисейских рунических текстов. Неизвестно, была ли «Хуастуанифт» в оригинале стихотворной (оригинал не найден), но то, что иранские манихейские тексты содержат стихотворные отрывки, делает такое предположение вполне вероятным. А если так, то естественно, что при переводе она была воспроизведена в поэтической форме, характерной и общепринятой для древнетюркской литературы.

Четверостишия манихейского содержания («Большой гимн к Мани» содержит свыше 120 строф), реконструированные В. Бангом и А. фон Габен, созданы в русле той же древнетюркской поэтической традиции. Это религиозные четверостишия — гимны, обращенные к божествам манихейского пантеона. Формальные признаки четверостиший повторяют поэтическую структуру орхоно-енисейских сочинений, отличаясь от них большей степенью завершенности формы, выразившейся в последовательном соблюдении аллитерации в начале стиха. Известен также «Гимн к богине утренней зари», строфы которого состоят из разносложных стихотворных строк с тенденцией к сплошной аллитерации в начале стиха, что позволяет отнести его к той же древнетюркской поэтической школе. Так называемый «Превосходный гимн на тюркском языке» включает четверостишия с конечной рифмой, что свидетельствует о более позднем появлении этого текста. Как связь с древнетюркской традицией стиха в этом гимне может рассматриваться сквозная аллитерация в начале стиха, не играющая здесь строфической роли.

Особенно широко представлены буддийские сочинения. Эта литература переводилась на протяжении нескольких веков, большей частью с китайского, тибетского и тохарского языков, и хранилась в библиотеках буддийских монастырей. Поэтические буддийские тексты представляют собой молитвы и гимны в честь Будды, а также содержат толкования различных положений буддийской религии. Наиболее крупное переводное прозаическое сочинение буддийского содержания на древнеуйгурском языке из опубликованных до нашего времени — сутра «Суварнапрабхаса» («Золотой блеск»), представляющая собой собрание притч, изречений, молитв и положений буддийского учения. Она переведена не с санскрита, а с китайского перевода предположительно в X в. Имя ее переводчика — Сынгу Сели Тудунг из города Бешбалыка.

Среди других буддийских сочинений на древнеуйгурском языке известны рукопись перевода поэмы Васубандху «Абхидхармакоша» («Сокровище знания», предположительно X в.), фрагменты из переводов на древнеуйгурский язык сочинений «Раджававадака» («Наставление царям») и «Праджняпарамита» («Совершенство мудрости»), а кроме этого, переводы буддийских джатак и авадан (например, «Авадана об Атаваке», в которой изображается борьба демона с Буддой) и т. д.

Не будучи самостоятельными произведениями древнеуйгурской литературы, эти сочинения представляют значительный интерес, так как являются не просто переводом, а обработкой и изложением книг буддийского священного канона с местными напластованиями религиозного и стилевого характера. Вместе с тем следует отметить, что некоторые легенды, заключенные в этих древнеуйгурских версиях, не содержатся в аналогичных санскритских, тибетских или китайских редакциях.