История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
(Перевод Г. Веселкова)
Мечта о едином туркменском народе, покончившем с племенной враждой, об укрощенных феодалах, которые сострадают обездоленным, сирым и бедным, идеальный образ процветающей страны, где возведены мосты, построены дороги, где благодатная земля, возделанная трудолюбивым человеком, накормила неимущих, — вот темы его утопической и поразительно смелой для своего времени поэзии.
ДАСТАНЫ
Одна из характерных черт туркменской литературы XVIII в. — стремительное развитие дастана — своеобразного эпического жанра, представляющего собой литературную обработку различных сказочных сюжетов, народных легенд и преданий любовного или героического содержания. Иногда основой дастана служил какой-либо известный литературный источник.
В XVIII в., после нескольких столетий устного бытования, дастаны начали записывать почти на все языки
Видное место среди туркменских авторов дастанов занимает Нурмухаммед Андалиб (ок. 1712—1780). Наиболее известные его дастаны — «Юсуф и Зулейха», «Лейли и Меджнун». Последний пользуется особой популярностью. Первоисточниками Андалибу служили сюжеты восточных легенд и народных преданий. Следуя традициям восточной литературы, в частности используя литературную форму назира (парафраз), поэт создал самобытное туркменское произведение, в котором в отличие от дастанов прежних веков заметны черты индивидуального творчества. Андалиб внес некоторые изменения в сюжет традиционных романических историй, по-своему трактовал отдельные образы. С большим мастерством создает поэт образы Лейли и Меджнуна, погибающих в условиях вражды, царившей в полуфеодально-полупатриархальном туркменском обществе. Популярная на Востоке история трагической любви давала поэту возможность ярко и наглядно показать пагубность раздоров между племенными вождями. Высокая художественность поэзии Андалиба, яркая, простая по языку и выразительная проза, многочисленные бытовые реалии, сцены из современной поэту жизни способствовали широкой популярности его дастанов.
Современники Андалиба — поэты Абдылла Шабенде (ок. 1700—1800), Шейдаи, Гурбанали Магрупи также создали самобытные дастаны о мужественных людях, совершающих часто в условно-сказочной обстановке подвиги во имя отчизны или возлюбленной. Эти поэты также нередко обращались к известным на Востоке легендам и сюжетам, образам, переосмысляя их по-своему. Таковы прекрасная Метхалджамал и смелый Сейпелмелек из дастана Магрупи «Сейпелмелек и Метхалджамал», красавица Гюль и отважный Санубар из дастана Шейдаи «Гюль и Санубар». Первоисточником первого была одноименная арабская сказка из сборника «Тысяча и одна ночь». Главный герой дастана Шабенде «Шабахрам» — сасанидский шах Бахрам Гур (Варахран V), образ которого был воссоздан в литературе еще Фирдоуси, Низами, Навои и др. В дастане Шабенде описаны не только охота и любовные приключения Бахрама, но и дворцовые интриги. Шабенде принадлежит и дастан «Гюль и Бильбиль», в основе которого лежит история любви молодого Бильбиля, сына туркменского шаха, к красавице Гюль — иранской царевне. Бильбиль со своими друзьями отправляется в долгое и опасное странствие в далекий Иран на поиски любимой. В пути им приходится вступать в сражения, преодолевать многие трудности. Особое место в дастане занимает мотив дружеской взаимопомощи как единственного залога успеха. С особой симпатией описан умный и мужественный бедняк Зелили.
В дастане «Ходжамберды-хан» Шабенде переносит читателя из условно-сказочного мира в современную ему действительность. Здесь сделана попытка изобразить жизнь туркменских племен XVIII в. Однако дружеские отношения автора с прототипом персонажа произведения — Ходжамберды-ханом — помешали поэту правильно оценить политику туркменского хана, который, став послушным орудием иранского шаха, участвовал вместе с ним в завоевательных походах против соседних народов.
Однако следует отметить, что в туркменской литературе, как в персидской и турецкой, появлялись дастаны, в основу которых положены реальные исторические события.
Андалиб, Шабенде, Магрупи, Шейдаи писали не только дастаны. Так, Андалибу, например, принадлежит единственная в своем роде историческая поэма «Сказание об огузах», посвященная древней истории огузов и походам их предводителей, а также первая на туркменском языке биографическая поэма «Несими», в которой повествуется о последних трагических днях жизни поэта-мученика Несими (XV в.).
МАХТУМКУЛИ
Наивысшего подъема туркменская лирическая поэзия достигла в творчестве великого Махтумкули Фраги (Праги) (1733—1783). Любовь к Махтумкули туркменский народ передает из поколения в поколение. В XIX в. известный венгерский путешественник и ученый А, Вамбери, побывав в Туркменистане, писал: «В высшей степени интересное и неизгладимое впечатление произвели на меня те минуты, когда мне случалось слышать бахши, поющего какую-нибудь из песен Махтумкули во время торжества или простой вечеринки... По мере того как ожесточался воспеваемый бой, певец и юные слушатели воодушевлялись все
более и более. Представлялось действительно романтическое зрелище: юные кочевники, тяжело дыша, ударяли оземь шапки и бешено вцеплялись в свои кудри, как бы вступая в бой с самими собой».Туркмены издавна любили и умели ценить песни бахши, но страстное внимание и любовь к Махтумкули особые. В его стихах впервые с такой живостью, полнотой и сопричастностью отразилась трагедия жизни туркменского народа, его чаяния и думы, скорби и мечты.
Соловью — цветок любимый,
Мне, Фраги, — народ родимый.
Стих мой скромный, стих гонимый,
Правнук мой произнесет.
(«Певец». Перевод А. Тарковского)
Литературное наследие поэта составляют в основном песни и газели. Песни созданы в древней народной форме — каждая представляет собой произвольное количество четверостиший, объединенных рифмой по схеме: абаб — вввб — гггб и т. д. В последнем четверостишии стоит, как правило, имя поэта или — иногда — его литературный псевдоним — Фраги, что значит Разлученный. Общий объем его поэзии не установлен, сохранилось приблизительно 16—18 тыс. строк, часть наследия погибла безвозвратно.
Махтумкули писал не только о народе и для народа, но и на языке народа. В его поэзии завершился процесс освоения арабо-персидской поэтики туркменской словесностью. Поэт доказал, вопреки господствовавшему в то время на Востоке мнению, что не только персидский и арабский, но и туркменский язык годен для высокой поэзии. Отношение к Ирану у Махтумкули было двойственным: он ненавидел иранских завоевателей, в плену у которых пережил много тяжелых дней, но чтил властителей дум — великих иранских поэтов, у которых учился мастерству. Элементы чагатаизмов поэт вводил в свои стихи так умело и тактично, что они не затеняли особенностей туркменского языка; это было одной из причин, почему почти бесписьменный народ донес творчество Махтумкули до наших дней.
Махтумкули осознавал себя поэтом, отмеченным богом и посланным в мир служить людям. Образно эта мысль выражена в стихотворении «Откровение»:
Предстали мне, когда я в полночь лег,
Четыре всадника: «Вставай, — сказали. —
Мы знак дадим, когда настанет срок.
Внимай, смотри, запоминай», — сказали.
Из рук самого Мухаммада поэт принимает чашу, дарующую просветление:
И плоть мою на муки обрекли,
Я выпил все, что в чаше принесли;
Сгорел мой разум, я лежал в пыли...
«Мир — пред тобой. Иди взирай!» — сказали...
Открылись мне далекие края
И тайные движенья бытия.
Так я лежал, дыханье затая.
И, плюнув мне в лицо: «Вставай!» — сказали.
Открыл глаза и встал Махтумкули.
Какие думы чередою шли!
Потоки пены с губ моих текли.
«Теперь блуждай из края в край!» — сказали.
(Перевод А. Тарковского)
Мотив откровения, признания творчества чем-то близким ритуальному акту, выдержанный у Махтумкули в законах мусульманской традиции, был чрезвычайно распространен в восточной поэзии тех лет и в глазах народа придавал поэту особую духовную силу. Почти все великие эпические сказители как бы посвящались в поэты божественным провидением, независимо от их желания и воли. Мечтой жизни поэта было видеть свой народ объединенным, забывшим вражду, свободным от иноземного ига:
Как плоть возврата бытия,
Изведав смертный сон, желает,
Окровавленная моя
Душа иных времен желает.
Фраги недугом истомлен:
Объединителя племен
Прихода благостного он,
В Туркмению влюблен, желает.
(«Желание».
Перевод А. Тарковского)
Творчество Махтумкули проникнуто известным трагизмом. Часть критики склонна видеть в этом отголоски основной доктрины суфизма (а Махтумкули, как многие поэты своего времени, был суфием) — вечной оппозиции действительного мира, как царства зла, иллюзорности и несовершенства, и мира потустороннего — воплощения истинной реальности, справедливости и счастья.