История всемирной литературы Т.7

В этих условиях бурные события в Европе в 1848 г. не могли еще вызвать какого-либо отклика у индонезийцев. Но эти события активизировали общественную жизнь голландской общины, особенно после отмены в том же году запрета на ввоз печатной продукции из метрополии и разрешение частноиздательской инициативы в самой колонии. Быт и нравы натурализовавшихся или уже родившихся здесь, в Индонезии (в том числе от смешанных браков), голландцев получили отражение в так называемой колониальной литературе, затрагивавшей также конфликты в туземной среде. Представляя собой составную часть собственно голландской литературы, это ее ответвление было порождено иной, отличной от метрополии культурной и социальной средой и впитало в себя стилистику устного повествования колонистов (застольные и прочие рассказы). Но можно говорить и о влиянии традиционных литератур Индонезии (особенно прозы), ориентировавшихся скорее на слушателя, нежели читателя, а также местного ораторского искусства. Эти стилевые черты свойственны и самому выдающемуся (хотя отнюдь не типичному в идейном плане) «колониальному» роману «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы Нидерландского торгового общества» Мультатули, который не случайно включил в него панегирик малайским пидато (выступлениям перед аудиторией).

Гневное разоблачение в нем преступлений «маленькой страны с большим ртом» в ее заморских владениях и призыв покончить с феодальной заскорузлостью немало способствовали усилению кампании за отмену системы «принудительных культур». Поскольку же она явно становилась невыгодной для окрепшей голландской промышленности, заинтересованной в колониальном рынке для своих товаров, в начале 70-х годов был принят ряд законов, которые открыли дорогу в Индонезии рыночному хозяйствованию. Все это создавало больше возможностей для втягивания местного населения в орбиту современного развития, хотя то обстоятельство, что посреднические функции для европейского капитала взяли на себя тамошние китайцы, ставило существенный предел вызреванию мелкой и средней туземной буржуазии и самого буржуазного уклада жизни. Поэтому процесс национального пробуждения индонезийцев и литературное обновление обозначились только в XX в., т. е. позже, чем в большинстве соседних колониальных же стран.

В целом для литературного процесса Индонезии второй половины XIX в. характерны центробежные тенденции, четко проявившиеся к концу XVIII в. Литературные надъязыки — яванский на Яве и Мадуре и классический («высокий») малайский во внешних провинциях — все определеннее уступают место творчеству на родных языках каждой народности: сунданском, мадурском, ачехском и т. д. Одновременно в портовых городах Явы и других островов продолжала бытовать и набирала силы литература на вульгарном («низком») малайском языке (койне), который в XX в. станет основой для формирования общенационального индонезийского языка. Во второй половине XIX в. на этом койне записываются в арабской графике шаиры (поэмы) о Крымской войне 1854 г., о голландской военной экспедиции в Банджермарсин (о-в Калимантан) и немало прочих манускриптов. Появляются также книги, напечатанные латинским шрифтом: переводы Библии, сборники миссионерских притч; аллегорико-назидательные поэмы «Шаир о ленивцах» (1863) Мухаммеда Хуссена, «Шаир о рыбах» (1865) Саида Ахмада, чисто дидактический «Шаир о чиновниках...» (2-е изд. — 1881) Багинды Мараджалана и др. Основной вклад в заметно активизировавшуюся после реформ 70-х годов прессу и литературу на «низком» малайском языке внесли представители голландской и китайской метисских общин. Преобладали пересказы произведений китайской и европейской литературы и их версификации. Создавались также «информационные» шаиры о текущих событиях и свершениях, например «Шаир о строительстве железной дороги» (1890) плодовитого Тан Тенгки. В 1884 г. журналист и литератор Ли Кимхок (1853—1912) в грамматике «Батавский малайский» предпринял небезуспешную попытку унификации норм «низкого» малайского языка. Ему же принадлежит немало оригинальных романов, действие которых развертывается, однако, в Китае, где сам писатель никогда не был. Освоение же прозой местной действительности начинается к середине 90-х годов.

В самой развитой и богатой среди всех традиционных литератур — яванской — усиливаются кодифицирующиеся тенденции. Так, правитель одного из «независимых» центрально-яванских княжеств и видный поэт Мангкунегоро IV (правил — 1853—1881) создает на основе театрализованных версий яванизированной «Махабхараты» поэму «Трипомо» — свод феодальных добродетелей, включающих принцип неоглядной верности воина-ксатрии сюзерену. Другая его поэма — «Ведатомо» — по сей день остается наиболее авторитетным собранием доктрин так называемого яванского мистицизма (агама джава) — эзотерического учения, вобравшего автохтонные индо-буддийские и суфийские элементы, которое наложило заметный отпечаток на мировосприятие яванцев.

Мистико-эсхатологические мотивы, а также приемы подачи материала, свойственные традиционным книгам предсказаний, характерны и для крупнейшего истинно народного по охвату социального материала и пафосу яванского поэта Р. Н. Ронгговарсито (1802—1874). Среди его многочисленных произведений выделяются критически заостренная поэма «Век безвременья» (1860) и оставшаяся незавершенной, обширная прозаическая псевдохроника «Книга раджей», объединяющая в общую картину индо-буддийские и автохтонные мифы и предания с реальными (хотя также переработанными народным сознанием) историческими событиями.

Поэт тесно сотрудничал с голландским яванистом, составителем первых школьных учебников на яванском языке Ф. Винтером и принимал участие в издававшейся им с 1855 г. яваноязычной газете «Бромортани», а его произведения были в числе первых печатных изданий второй половины XIX в. Тем не менее говорить о четких рационально-просветительских тенденциях в творчестве Ронгговарсито сложно, хотя именно он был зачинателем прозы на новояванском языке (обращение к прозе — характерная черта азиатской просветительской литературы этого периода). Индонезийские и голландские филологи объясняют консервативные черты его творчества устойчивой привязанностью яванских писателей к традиционным формам, идеям и образам, что и в дальнейшем препятствовало существенному обновлению яванской литературы по сравнению с зависимой от нее и типологически близкой сунданской.

Существенный вклад в упорядочение сунданского письма и нормализацию языка внес Раден Хаджи Мохаммад Муса (1815—1884). Писателю принадлежит значительное число дидактических вавачанов (поэм) и несколько прозаических книг. Среди них наибольший интерес представляют повести «Завещание» и «Опозорившийся послушник», в которых писатель критикует суеверия и отстаивает рационалистические принципы отношения к действительности.

Пожалуй, самым неожиданным явлением в контексте культурной и идеологической жизни Индонезии третьей четверти XIX в. было творчество батака Вилема Искандера (ок. 1840—1876), писавшего на батакском языке, имевшем хотя и древние, но слабые традиции письменности. С 1854 по 1861 г. он обучался в Голландии, где получил диплом школьного учителя, и, вернувшись на Суматру, возглавил крохотный правительственный педагогический колледж в Тано-Бато, где составил для учеников две книги для чтения («Знание и умения европейцев» и «Пестрые истории») со сведениями, почерпнутыми во время пребывания в Европе, вперемежку с назидательными рассказами на местные темы. Еще одна книга Вилема Искандера — «Искренность и согласие» — примечательна включенными в нее стихами («Мандаилинг», «Советы отца сыну, направляющемуся в школу» и др.), в которых он воспел свою любовь к родному краю и пользу знаний.

В литературе на классическом («высоком») малайском языке в обозреваемый период не появляется фигуры, равнозначной просветителю первой половины века Абдуллаху бин Абдулкадиру Мунши. Даже в «Рассказе о плавании» (1872) его сына и единственного восприемника Мунши Мохаммеда Ибрагима (1845—1904), содержащем описание его поездки в качестве переводчика генерал-губернатора в княжества Селангор и Перак, нет столь решительной критики феодального обскурантизма, как в произведениях отца. Созданные же во второй половине XIX в. поздние родословия Джохора, Кедаха, Келантана и некоторых других княжеств «опекаемого» англичанами Малаккского полуострова полны вымысла и часто больше напоминают волшебные прозаические хикаяты, чем исторические хроники. Излюбленным жанром оставались и стихотворные шаиры, в которых усилились черты бытовизма: например, «Шаир о глупом купце» и «Шаир о шмеле, подобном Индре» сестер Кальсум и Сафии.

Элементы реализма, рационализм и авторское начало свойственны в какой-то мере произведениям Али Хаджи ибн Раджи Хаджи Ахмада (1809—1870) из княжества Пеньенгата (подконтрольный Голландии арх. Риау), которого называют последним малайским классическим писателем. В его прозаических «Родословиях бугов и малайцев» (1860) и «Бесценном даре» (1865) подробно комментируются исторические факты и выражается скептическое отношение к волшебным сюжетам старых хроник. Видный богослов и политический деятель Раджи Али менее всего был склонен к прямому восприятию европейских просветительских идей. Порицая упадок нравов, он отнюдь не стремился к радикальным переменам, а, наоборот, призывал к упрочению феодальных институтов и возвращению к «истинному» учению пророка Мухаммеда, очищенному от суеверий и «нововведений». Но именно в этих призывах проглядывают будущие установки реформаторов ислама в Малайе, которые вскоре встанут у истоков обновления малайской (малазийской) литературы.

*Глава девятая*

ФИЛИППИНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Существенным фактором внутренней ситуации на Филиппинах с середины 50-х годов XIX в. было организованное освободительное движение либерально-националистического толка. Испания к этому времени окончательно утрачивает былое положение одной из ведущих европейских держав. Она вынуждена уступать натиску торгового капитала развитых европейских держав и САСШ. К середине прошлого века на Филиппинах несколько ограничивается власть крупных землевладельцев; заканчивается формирование нового класса местных помещиков-феодалов — касиков. Местная знать составила наиболее привилегированную, наряду с испанцами, социальную группу — принсипалия. Повысился социальный статус испанских и китайских метисов, из числа которых рекрутировалась городская мелкая буржуазия, а также небольшая прослойка пролетариата. Растет социальная дифференциация и имущественное неравенство. Увеличивается число смешанных браков и метисация населения. В этническом развитии филиппинские ученые отмечают лидерство тагалов.

Если на протяжении всего предшествующего периода колонизации администрация, и в особенности испанское духовенство, решительно отказывала абсолютному большинству местного населения в праве на просвещение, даже запрещая изучать испанский язык, то с 1863 г. в соответствии с реформой образования было введено всеобщее начальное обучение, в конце 60-х годов дети представителей местных имущих слоев, принсипалии, получили доступ в закрытый для них прежде старинный доминиканский Университет св. Фомы в Маниле, а также стали завершать свое образование в испанских вузах. Существенным для данного периода оказалось появление филиппинской разночинной интеллигенции как одного из главных носителей национального сознания и национально-освободительной идеологии. Начавшийся в 40-х годах рост филиппинской периодики продолжился во второй половине столетия, способствуя распространению националистических, реформаторских и либеральных идей. Всего к началу 60-х годов на Филиппинах издавалось около двадцати периодических изданий, в том числе десять газет. Однако их тираж был незначительным, а издание на испанском языке делало их доступными лишь узкой прослойке образованных людей. С 1864 г. газета «Эль Пасиг» наряду с материалами на испанском стала помещать также статьи на тагальском — одном из наиболее распространенных местных языков. Двуязычной была также издававшаяся известным литератором М. дель Пиларом Ф. Кальво в 1882 г. «Диарионг Тагалог» («Тагальская газета»), выходившая на тагальском и испанском языках. В 1889 г. был организован выпуск первой газеты на илоканском языке — «Эль Илокано» («Илоканец»).