История всемирной литературы Т.8

Ради статей, памфлетов надолго откладывалось окончание художественно-мемуарной «Истории моего современника», тоже далекой от чистого художества. Начав, по словам автора, «при первых взрывах русской революции» 1905 г., он работал над ней до последних дней жизни, но так и не завершил. Тем не менее это самое капитальное короленковское сочинение, состоящее из четырех книг, стало итоговым для всего его творчества.

В ряду классических русских художественных автобиографий «История моего современника» особенно близка — в своем типологическом качестве — «Былому и думам» Герцена: в творчестве обоих писателей этот жанр приобретает подлинно историческую масштабность. Сочинение Короленко, обращенное к достаточно отдаленному прошлому (50—80-е годы минувшего века: от раннего детства автобиографического героя до окончания якутской ссылки), стало одним из самых значительных проявлений исторической памяти в русской литературе той поры. Но вместе с тем оно приобрело, как хотел того автор, «интерес самой живой действительности» — мятежной действительности начала XX столетия.

Повествование с самого начала становится «культурно-историческим документом первостепенного значения», как отзывалась о первой книге «Истории» Роза Люксембург. Уже здесь при изображении детства автор подробнейше выявляет и прослеживает истоки тех социальных чувствований героя, которым принадлежит будущее. Это будущее развернуто в следующих книгах. В них полностью обнаруживается историко-типическое содержание образа современника — передового интеллигента своей эпохи. Проблема интеллигенции и народа — одна из самых мучительных в пореформенной истории России — становится в центр произведения. Прошлое не решило ни интеллигентского, ни народного вопроса — таков вывод писателя. В повествовании запечатлены и драма интеллигенции, оторванной от народной жизни, и драма отсталой крестьянской массы, лишенной социального разума. Но одновременно запечатлены и залоги встречного движения: стихийное стремление массы к свету и осознанное стремление к пересмотру утопических верований в передовой интеллигентской среде. Ощущение обнадеживающей смены исторических вех проникает короленковское произведение. Однако, чуждый идее революционного насилия и диктатуры пролетариата, писатель не принял Октябрьскую революцию.

Творчество Короленко стало талантливым выражением переломной литературной эпохи. Ею рождена выдвинутая писателем платформа преобразования искусства слова, в которой соединились общественные и эстетические идеи и которая лишь частично претворилась в его собственном творчестве. Среди многих путей активизации художественного сознания, возникавших на рубеже веков в России и на Западе, путь Короленко оказался одним из перспективных.

КРИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ (1890-е годы — 1907 г.)

При всей «непохожести» писателей, о которых шла речь, в их творчестве по-разному осуществлялась общая художественная задача времени — активизация реализма в миросозерцательном и собственно стилевом смысле. В сочинениях Л. Толстого и Достоевского реализм XIX в. обрел невиданную всеобщность знания о мире. Этот масштаб мысли был необходим искусству новой эпохи (при всех различиях между основными художественными направлениями), с которой связаны всеобъемлющие изменения, общественно-исторические и духовные. Они побуждали говорить о текущем, об отдельном и личном с точки зрения века, мира, бытия вообще. Не обходя ценные стороны натуралистического движения, истинно современное художественное сознание противопоставило эмпиризму позитивистского эстетического опыта пафос утверждения субстанциальных вопросов существования. В русской литературе рубежа столетий эти устремления наиболее глубоко воплотились в творчестве позднего Толстого и Чехова. Соприкасались с ними в поисках синтетической мысли о жизни Короленко и молодой Горький.

Новые литературные пути оказали в конечном счете воздействие на все реалистическое движение. Но воздействие обнаружилось не сразу, проявилось с особой очевидностью на самом рубеже веков. На протяжении же большей части 90-х годов важную роль в реализме играло течение, отличающееся последовательно социологической ориентацией. Оно не выдвигало широких социально-философских задач, не всегда заботилось о художественных критериях, и однако имело серьезные заслуги перед русской литературой.

Развитие этого течения было обязано и отечественным традициям, и западному натурализму. Приобретя особую влиятельность со времени 60-х годов, оно ответило потребности пристального изучения коренной ломки общественных устоев в русской действительности. Писатели, принадлежащие данному течению, скрупулезно и детализованно воссоздавали экономические, бытовые и прочие обстоятельства социальной жизни в ее «типовом» содержании.

Социальные роман и повесть, очерковая проза 80—90-х годов (наиболее распространенные в этом литературном ряду жанровые типы) не принесли с собой принципиальной художественной новизны по сравнению с прошлым опытом течения. Оно продолжало функционировать в привычных для его поэтики формах на грани беллетристики и «научности», тяготевших к документальности, подробной описательности, к публицистическому обнажению образного слова. Вместе с тем успешно развивался социальный анализ пореформенной русской жизни. Его основным итогом явилось окончательно утвердившееся представление о неизбежности капиталистического развития страны, отмирания ее патриархальных устоев.

Выдающимся реалистом 80—90-х годов был Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852—1912). В его обширном творчестве основное место занимают романы уральского цикла — прежде всего «Приваловские миллионы» (1883), «Горное гнездо» (1884), «Три конца» (1890), «Золото» (1892), «Хлеб» (1895). Их первоопределяющая тема — вторжение новой социальной и экономической силы во все сферы российской действительности. В событийной нагруженности, во множестве колоритных индивидуальных характеров, теснящихся на страницах произведений писателя, запечатлено напряжение текущего общественного процесса: коренная смена форм труда и быта, крушение патриархально-купеческого уклада («старинки») под натиском товарно-денежных отношений, безжалостная эксплуатация наемного труда и первые проявления протеста в рабочей массе, разорение деревни крупным капиталом. В романах, знакомящих с исторически неповторимыми чертами уральской жизни, открываются и общие закономерности промышленного века на русской почве. Это сообщает эпический масштаб произведениям Мамина-Сибиряка.

Миросозерцание писателя формировалось на пересечении разных идеологических тенденций. Отдельные народнические представления сказывались, например, в изображении преимущественно отрицательных последствий пореформенного буржуазного развития страны. Но решающее значение в творчестве Мамина-Сибиряка имела идея социального детерминизма, воспринимающая капиталистический путь России как исторически законный и многим обязанная шестидесятнической «закваске» писателя. Не только народническому утопизму противился этот детерминизм. Он противостоял и детерминистским концепциям философского позитивизма, и их эстетическому аналогу — теориям западноевропейского натурализма, рассматривавшим отдельную личность как пассивную функцию биологических и социальных обстоятельств.

Можно считать, что характерная для ряда произведений писателя тема вырождения буржуазной семьи («Приваловские миллионы», «Горное гнездо» и др.) возникла не без влияния натуралистической литературы Запада. Но при этом Мамину-Сибиряку чужда абсолютизация физиологических начал, тайн наследственности. Они вторичны у него по отношению к началам социальным. Деградация капиталистического рода в творчестве писателя толкуется его исследователями как историческое возмездие за социальную неправду. В то же время социальному «фатуму» в конечном счете не подвластны коренные основы русской жизни. Драгоценные свойства народного характера, попиравшиеся крепостническим прошлым, еще более искажаются в опустошительном вихре современной хищно-накопительской практики (например, «Золото»). Однако они неистребимы в своих огромных возможностях. И в известном очерке «Бойцы» (1883), и во множестве других произведений человека из народа отличает стихийный размах, дерзновение, любовь к труду, душевная широта и совестливость.

Суждения о Мамине-Сибиряке как о «русском Золя», высказанные в тогдашней критике, грешили упрощением. Но неплодотворен и позднейший взгляд, категорически отрицавший эту аналогию.

Восприятие западного натуралистического движения в русской демократической литературной среде последней четверти прошлого столетия было неоднозначным. С одной стороны, непримиримо резкая критика «золаизма», по существу имевшая в виду наиболее уязвимые стороны натуралистического опыта. С другой стороны, сочувственный интерес к «Парижским письмам» Золя (печатавшимся в известном русском журнале «Вестник Европы» на протяжении 1875—1880 гг.) — одному из эстетических кредо французского натурализма, к положительным сторонам теории и практики направления. Еще в конце 60-х — начале 70-х годов Щедрин, издевавшийся над «дагерротипичностью» и «клубницизмом» «новейшей французской литературы», выдвигает идею романа нового типа, в котором «на первом плане» не «вопросы психологические», а «вопросы общественные», идею, типологически соотносившуюся с исканиями западных натуралистов.

Исследователи Мамина-Сибиряка справедливо усматривают в его творчестве один из наиболее убедительных художественных ответов на щедринскую идею. В уральском романном цикле ясно видно, как постепенно, от романа к роману, укрупняется непосредственно социальная проблематика, растет удельный вес изображаемого «внешнего» дела по отношению к внутреннему опыту личности. Расширяющийся (в ущерб личностным перипетиям) анализ общественной среды был по-своему сопричастен тенденциям натуралистического западного романа. Однако писатель был глубоко чужд декларациям натуралистов о бесстрастии, полном объективизме творчества и в этом смысле сохранял верность устойчивым традициям отечественной литературы. Не достигая свойственных русской реалистической классике психологических глубин, Мамин-Сибиряк следовал по ее пути в утверждении активности художнической позиции. Эта активность выразилась в пафосе нравственной оценки, которой поверялась «стоимость» изображаемых общественных процессов, в возвышении начал народно-национального духа, противостоящих засилью буржуазного практицизма. В творчестве Мамина-Сибиряка возникает своеобразный жанровый сплав черт классического русского романа и черт позднее развившегося на европейской и русской почве романа «социологического».