История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Осмотрев дворец, мы направились в трактир. Грек ведет меня к себе в комнату, где заказывает хозяину подготовить стол на двоих. В соседней комнате стоят большие бутыли с мускатом и четыре, заполненные ртутью, в каждой из которых — по десять фунтов. Держа в голове свой замысел, я спрашиваю его о цене одного флакона ртути, и отношу его к себе в комнату. Он выходит по своим делам, говоря, что мы встретимся за обедом. Я также выхожу и иду купить два с половиной фунта свинца и столько же висмута. У аптекаря больше не нашлось. Я возвращаюсь к себе в комнату, прошу у хозяина большие пустые бутыли и делаю свою амальгамацию.

Мы весело обедаем, и грек рад видеть, что я нахожу его мускат «Сериго» изысканным. Он спрашивает меня, смеясь, для чего я купил флакон ртути, и я отвечаю, что он может видеть его в моей комнате. Он приходит и видит ртуть, разлитую в две бутыли, я прошу замшевую салфетку, я протираю ею бутыль, наполняю его бутыль и наблюдаю его удивление, когда он видит четверть бутыли хорошей ртути, остающейся у меня, кроме такого же количества незнакомого ему металлического порошка, который на самом деле был висмутом. Я встречаю его удивление взрывом смеха. Я вызываю гостиничного слугу и посылаю его с моей оставшейся ртутью к аптекарю, чтобы ее продать. Он возвращается и дает мне пятнадцать карлино. Грек, ошеломленный, просит отдать ему его флакон, который, абсолютно полный, стоимостью шестьдесят карлино, я и вернул ему с улыбкой, благодаря за то, что дал мне заработать пятнадцать карлино. Одновременно я сказал ему, что на следующее утро должен отправиться в Салерно. Так что мы еще поужинаем вместе сегодня вечером, сказал он. Мы провели весь остаток дня на Везувии, и мы не говорили о ртути, но я видел, что он задумчив. Во время нашего обеда он сказал со смехом, что я мог бы остаться еще на следующий день, чтобы заработать еще сорок пять карлино на трех оставшихся флаконах ртути. Я ответил ему с достойным и серьезным видом, что это мне не нужно, и я увеличил один только для того, чтобы развлечь его приятным сюрпризом.

— Но, сказал он, вы должны быть богаты.

— Нет, потому что я на пути к увеличению золота, и это стоит нам дорого.

— Вас, стало быть, несколько!

— Мой дядя и я.

— Какая вам нужда увеличивать золото? Вам должно быть достаточно увеличения ртути. Скажите мне, пожалуйста, то, что вы увеличиваете, способно к такому же увеличению?

— Нет, если бы такое было возможно, это был бы большой питомник богатства.

— Эта ваша искренность меня радует.

После ужина я заплатил хозяину, попросив его заказать на утро повозку с двумя лошадьми до Салерно. Поблагодарив грека за отличный мускат, я спросил его адрес в Неаполе, говоря, что он увидит меня через две недели, потому что я твердо решил купить бочонок его «Сериго». Сердечно его обняв, я отправился спать, весьма довольный, что провел с прибылью свой день, и удивленный тем, что грек не сделал мне предложение продать ему мою тайну. Я был уверен, что он будет думать всю ночь, и я его увижу на рассвете. Во всяком случае, у меня было достаточно денег, чтобы добраться до Торре дель Греко, а там Провидение позаботится обо мне. Мне казалось, невозможным идти в Марторано, прося милостыню, потому что такой, каков я был, я не возбуждал жалости. В отличие от настоящего нищего, я не выглядел человеком, испытывающим нужду.

Грек, как я и надеялся, вошел в мою комнату на рассвете.

— Выпьем вместе кофе, — сказал я ему.

— Скажите, господин аббат, не продадите ли вы мне ваш секрет?

— Почему бы и нет? Когда мы снова встретимся в Неаполе.

— Почему не сегодня?

— Меня ждут в Салерно; и к тому же секрет стоит очень дорого, и я вас не знаю.

— Вы неправы, потому что я достаточно хорошо известен здесь, чтобы заплатить наличными. Сколько бы вы хотели?

— Две тысячи онсио [66] .

66

монета, которая стоит 14 паоли — прим. автора.

— Я дам их вам, при условии, что я сам проделаю увеличение тридцати фунтов, которые есть у меня здесь, и с веществом, которое вы мне укажете, а я пойду и куплю себе сам.

— Это невозможно, потому что этого вещества здесь нет, но оно есть в Неаполе, сколько вы хотите.

— Если это металл, мы найдем его в Торре дель Греко. Мы можем туда поехать вместе. Можете ли вы сказать мне, сколько стоит это увеличение?

— Один с половиной к сотне; но пользуетесь ли вы кредитом также и в Торе дель Греко? Потому что мне жаль тратить свое время.

— Ваша недоверчивость меня огорчает.

Затем он берет перо, пишет записку и дает ее мне: «Авизо. Выплатите предъявителю сего пятьдесят унций золота с моего счета. — Панайотти — Родостемо. Синьору Дженнаро ди Карло».

Он говорит, что живет в двухстах шагах от трактира, и предлагает мне пройти туда лично. Я иду туда без церемоний, получаю пятьдесят унций и, возвратившись в свою комнату, где он меня ждет, кладу их перед ним на стол. Затем я предлагаю ему поехать со мной в Торре дель Греко, где мы завершим дело, после того, как обменяемся взаимными расписками.

Имея собственный экипаж и лошадей, он велит их запрячь, благородно предлагая мне забрать пятьдесят унций. В Торре дель Греко он дает мне расписку, в которой обещает заплатить мне две тысячи унций, как только я укажу ему, какими материалами и как он сможет увеличить количество ртути на четверть без ухудшения ее качества, подобно той, что я продал в Портичи в его присутствии. С этой целью он дает мне вексель со сроком на восемь дней с авизо на синьора Дженнаро ди Карло. Тогда я назвал ему свинец, который по своей природе амальгамирует с ртутью, и висмут, который служит только для повышения текучести, необходимой, чтобы процеживать через замшу. Грек отправился проделывать эту операцию, уж не знаю, к кому. Я пообедал в одиночестве, а вечером увидел его, имеющего очень печальный вид. Я ждал.

— Операция проделана, сказал он, но ртуть не совершенна.

— Она такая же, как та, что я продал в Портичи. Ваша расписка говорит об этом ясно.

— Но она также говорит — без ухудшения качества. Согласитесь, что качество ухудшилось. Верно также, что дальнейшее увеличение количества также невозможно.

— Я полагаю, надо согласиться на ничью. Мы будем судиться, и вы проиграете. Я претерплю ущерб, если этот секрет станет известен всем. Радуйтесь, что вы, тем не менее, выиграли, вы сможете обратить мой секрет в ничто, Но я не думаю, что вы способны, господин Панайотти, так меня наказать.

— Я не способен, господин аббат, никого наказать.

— Знаете ли вы секрет, или нет? Вы можете сказать, что то, что мы сделали, невозможно продать. Но над этим будет смеяться весь Неаполь, и адвокаты заработают денег.

— Этот случай очень меня беспокоит.

— Между тем, вот ваши пятьдесят унций.

Пока я вытаскиваю их из кармана, с великим страхом, что он возьмет, он выходит, говоря мне, что он их не хочет.

Мы ужинали вдвоем, в нашей комнате, разделенные друг с другом в открытой войне, но я знал, что у нас будет мир. Он пришел утром поговорить со мной, когда я готовился уйти, и повозка была готова. Когда я сказал, чтобы он взял свои пятьдесят унций, он ответил, что я должен согласиться еще на пятьдесят, и вернуть ему вексель на две тысячи. После этого мы стали разговаривать разумно, и после двух часов я сдался. Он дал мне еще пятьдесят унций, мы обедали вместе, потом мы обнялись, и он мне сделал еще подарок, вручив записку на его магазин в Неаполе на получение бочонка муската, и превосходный футляр, содержащий двенадцать бритв с серебряными ручками известной фабрики в Торре дель Греко. Мы расстались добрыми друзьями.

Я остановился на два дня в Салерно, чтобы купить несколько рубашек, носки, носовые платки, и все, что мне было нужно. Хозяин сотни цехинов, я чувствовал себя прекрасно и был горд своим подвигом, в котором, как казалось, мне не в чем было себя упрекнуть. Умелое и разумное поведение, когда я продавал свой секрет, может быть осуждено лишь с точки зрения гражданской морали, которой нет места в деловой жизни. Видя себя свободным, богатым и уверенным, чтобы предстать перед моим епископом, как приличный молодой человек, а не как нищий, я снова вернул себе всю свою веселость, поздравляя себя за то, что смог своими силами защититься от отцов Корсини, игроков-шулеров и продажных женщин.

Я отправился в путь с двумя священниками, которые торопились в Козенца. Мы сделали сто сорок миль за двадцать два часа. На следующий день после приезда в эту столицу Калабрии, я взял небольшую повозку и отправился в Марторано. В этом путешествии мои глаза задерживались на известном месте Маре Авзониум, я наслаждался, ощущая себя в центре Великой Греции, где жил Пифагор, что сделало ее знаменитой последние двадцать четыре столетия. Я с удивлением наблюдал страну, славную своим плодородием, в которой, несмотря на расточительность природы, видел только страдания и нехватку всего того замечательного изобилия, которое одно может придать ценность жизни, и ту разновидность человечества, которая заставляет меня стыдиться своей принадлежности к нему. Эти пахотные земли, где ненавидим тяжелый труд, где все дешево, где жители сбрасывают с себя бремя труда, если находят людей, любезных настолько, чтобы принимать приносимые им в подарок разные плоды. Я нашел, что римляне не ошибались, называя их «скоты» (brutes) вместо «Брутиенцы — Brutiens».