История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

— Несчастная, — сказал он, — кто подговорил вас задать мне этот вопрос?

— О'Морфи, дрожа, сказала ему правду; король повернулся к ней спиной, и больше она его не видела. Графиня де Валентинуа снова появилась при дворе лишь два года спустя. Луи XV, который знал, что как муж пренебрегает своей женой, хотел, по крайней мере, компенсировать ей это как король. Горе было тому, кто осмелился бы ею пренебречь.

Несмотря на весь ум французов, Париж был и остается городом, где обман процветает. Когда обман раскрывается, этим пренебрегают и над этим смеются, и обманщик смеется больше всех, потому что он обогатился — recto stat fabula talo [48] . Этот национальный характер легко прослеживается на панно стиля ампир, входящих в моду. Новый обман входит в моду. Достаточно, чтобы вещь захватывала своей необычностью, как тотчас все ее принимают, потому что все боятся показаться глупыми, сказав, что это невозможно. Во Франции только физики знают, что между возможностью и действием — дистанция бесконечная, в то время как в Италии сила этой аксиомы внедрена в общее сознание. В то время во Франции прославился один художник, заявивший о себе, что он может изготовить портрет человека, ни разу не взглянув на него; все, что ему для этого нужно — чтобы ему подробно рассказали об этом человеке: заказчик должен дать настолько детальное описание физиономии человека, что художник не сможет ошибиться. Отсюда следует, что портрет делается скорее благодаря стараниям заказчика-информатора, чем художника; выходило также, что информатор оказывался должен признавать сходство превосходным, так как если он говорил, что портрет непохож, вина за ошибку ложилась на его плечи, поскольку он не смог дать правильное описание. Я ужинал у Сильвии, когда некий человек рассказал об этой новости, но, заметим, без удивления, и не ставя под сомнение умение художника, который, как говорят, изготовил уже более сотни портретов, все очень похожие. Все сказали, что это замечательно. Я единственный, кто рассмеялся, сказав, что это жульничество. Обиженный рассказчик предложил биться об заклад на сто луи, но я, смеясь по прежнему, сказал, что нечего заключать пари, потому что здесь кроется обман.

48

История ходит на прямых ногах. Гораций — письма.

— Но портреты похожи.

— Я этому не верю, потому что, если они похожи, это какое-то жульничество.

Сильвия, единственная согласившаяся со мной, поддержала предложение рассказчика пойти с ним и со мной к художнику. Мы так и сделали и увидели у художника большое количество портретов, все якобы схожие с оригиналом, но поскольку мы незнакомы были с этими оригиналами, мы не могли судить о степени сходства.

— Не могли бы вы, месье, — сказала Сильвия, — сделать портрет моей дочери, не видя ее?

— Да, мадам, если вы уверены, что можете мне дать описание ее внешности.

Мы переглянулись, и для нас все стало ясно. Вежливость не позволила продолжить далее эту тему. Художник по фамилии Сансон накормил нас хорошим обедом, и мне бесконечно понравилась его племянница, очень умная особа. Я был в ударе и развлекал ее, заставляя все время смеяться. Художник сказал, что его главная еда — ужин, и он будет рад принимать нас, если мы окажем ему честь, придя к нему на ужин. Он показал нам более пятидесяти писем из Бордо, Тулузы, Лиона, Руана, Марселя, в которых содержались заказы портретов и описания внешности оригиналов. Я прочел с огромным удовольствием два или три таких описания. Художнику платили авансом.

Два-три дня спустя я встретил красивую племянницу на ярмарке, и она упрекнула меня, что я не прихожу ужинать к ее дяде. Племянница была весьма интересная, и, задетый упреком, я на другой день отправился туда, и за семь-восемь дней дело серьезно продвинулось. Я увлекся, но племянница, умная девица, не была влюблена и лишь смеялась, ничего мне не обещая. Несмотря на это, я продолжал надеяться и оказался в тупике.

Я пил в одиночестве кофе у себя в комнате, думая о ней, когда ко мне пришел с визитом некий молодой человек, которого я не узнал. Он сказал, что имел честь ужинать со мной у художника Сансона.

— Да, да, извините, месье, что не узнал вас.

— Это естественно: вы за столом не отрывали глаз от мадемуазель Сансон.

— Это возможно, потому что, согласитесь, она очаровательна.

— Не могу это отрицать, потому что, к сожалению, слишком хорошо это знаю.

— Вы влюблены в нее.

— Увы, да.

— Ну и любите ее.

— Я это и делаю в течение года, и я начал уже надеяться, когда явились вы и лишили меня надежды.

— Да, месье? Я?

— Да, вы.

— Мне очень жаль, но я не знаю, что здесь поделать.

— Между тем, это нетрудно, и если позволите, я объясню, что вы смогли бы сделать и очень этим меня обязать.

— Расскажите же, пожалуйста.

— Вы могли бы не ступать больше ни ногой в ее дом.

— Действительно, я мог бы это сделать, имей я сильное желание вас обязать; но, кстати, уверены ли вы, что она вас полюбит?

— О! Это моя забота. В ожидании этого, не ходите туда больше, и я позабочусь об остальном.

— Уверяю вас, что мог бы оказать вам такую необычную любезность, но позвольте сказать, что я нахожу странным, что вы на это рассчитываете.

— Да, месье, после долгого размышления. Я узнал вас как человека большого ума. Я решил, что вы поставите себя на мое место и рассудите, и что вы не захотите биться со мной насмерть из-за девушки, на которой, как я думаю, вы не собираетесь жениться, в то время как при моей любви единственное, о чем я мечтаю, — это брак.

— А если я тоже хочу на ней жениться?

— В таком случае мы должны оба сожалеть об этом, и я более, чем вы, потому что, пока я жив, м-ль Сансон не будет женой другого.

Этот молодой человек — хорошо сложенный, бледный, серьезный, холодный как лед, влюбленный, который сделал мне такое предложение в полнейшем спокойствии, в моей собственной комнате, заставил меня поразмыслить. Я ходил по комнате вдоль и поперек добрую четверть часа, чтобы выбрать одно из двух действий и решить, какое из них более храброе и больше отвечает моим устремлениям. Я увидел, что более храбрым было то, что отдавало должное рассудительности моего соперника.

— Что вы подумаете обо мне, месье, — спросил я его с решительным видом, — если я больше не ступлю ногой к м-ль Сансон?

— Что вы проявили сострадание к несчастному, который отныне, чтобы выразить свою благодарность, будет готов отдать всю свою кровь за вас.

— Кто вы?

— Я Гарнье, единственный сын Гарнье — виноторговца на улице Сены.

— Хорошо, месье Гарнье, я больше не пойду к м-ль Сансон, будьте мне другом.

— До смерти. Прощайте, месье.

Минуту спустя заявился ко мне Патю, и я рассказал ему эту историю; он счел меня героем, обнял меня, подумал и сказал, что поступил бы так же на моем месте, но не на месте того, другого.

Граф де Мельфорт, в то время полковник Орлеанского полка, попросил меня через Камиллу, сестру Коралины, которую я больше не видел, дать ответы на два вопроса с помощью моей кабалы. Я выдал два ответа, весьма темных, но говорящих о многом, и, запечатав их, отдал Камилле, которая на другой день позвала меня с собой, не сказав, куда. Она отвела меня в Пале-Рояль, мы поднялись по маленькой лестнице в апартаменты мадам герцогини Шартрской, которая появилась четверть часа спустя, осыпая ласками мою провожатую и благодаря ее за то, что та привела мою персону. После маленького очень любезного предисловия, очень изящно, но без претензии, она стала объяснять мне то, что она не слышала и желает узнать; я сказал ей, что надо разделить вопросы, потому что нельзя спрашивать оракула о двух вещах сразу; она предложила задать вопросы мне самому; я ответил, что она должна написать все своей рукой и положиться на высший разум, который знает все ее тайны. Она записала все, что хотела знать, в виде семи-восьми вопросов, перечитала в одиночестве и сказала мне с гордым видом, что хотела бы быть уверена, что никто, за исключением меня, не увидит никогда того, что она написала. Я заверил ее в этом словом чести; я прочел, и увидел не только, что она была права, но, доставая их назавтра из своего кармана вместе с ответами, я рисковал быть скомпрометированным.

— Мне нужно на это дело всего три часа, и Ваша Светлость может быть спокойна. Если она хочет, она может уйти, оставив меня здесь, но с тем, чтобы никто не зашел сюда, чтобы меня прервать. После того, как я закончу, я запечатаю все в конверт, и мне надо лишь знать, кому я могу его отдать.

— Мне самой, или мадам де Полиньяк, если вы ее знаете.

— Да, мадам, я знаю ее.

Герцогиня дала мне собственными руками огниво, чтобы зажечь маленькую свечку, чтобы я мог запечатать пакет, и удалилась, и Камилла вместе с ней. Я остался, запертый на ключ, и три часа спустя, когда я кончил, вошла мадам де Полиньяк, я отдал ей пакет и ушел.